Современная проза

Это побудило Деионея самолично отправиться в путь, не то он, втайне испытывая все же недоверие к Иксиону, отправил бы своих людей. Итак, царь сел в колесницу и, сопровождаемый многоопытнейшими возницами, покатил по угрюмой местности, поросшей черными елеями, фессалийской равнине — ко дворцу, который виднелся еще издалека и своими вознесшимися кверху каменными стенами напоминал скорее чертог бога, нежели жилище смертного. Дворец был окружен двойной стеной; Деионей въехал в распахнутые ворота, сперва…

— Господи, тебе же голову морочат. Тоже мне приверженец централизации. Слушай, Кончи, ты погляди на этого пустомелю, что только плетет... — Этот-то? Чепуху, уж мне ли не знать?.. — Если бы мы его не раскусили... — Нет, правда, нет, мне рассказывали на полном серьезе; хотя, конечно, под секретом. — Да ладно тебе, парень, ладно тебе... — Нечто похожее действительно имеет место, но только севернее, там обосновались шведы, живут колониями, я-то в курсе, но они учат язык, посещают вечерние занятия,…

Как-то одна знакомая сказала: «Каждый раз, когда мужчина приглашает меня к себе домой на ужин, я думаю, что мы действительно будем ужинать…» Интеллигентная барышня, между прочим, с двумя высшими… Напротив нашего дома на улице Пушкинской в Ростове было общежитие мединститута. В полуподвальном помещении – душ. Между окошком в стене и воздухоотводом из тонкой жести – щель. Женское отделение. Два шатающихся разбитых кирпича один на другом – под ногами. И еще чуть привстать на носочки. Желтый электрический…

– Ну где же он может быть? Ведь только что… Вот тут сидел и пропал, как будто испарился. Но как мог испариться такой большой мальчик? 3 Соседи сверху опять чем-то громыхают. – Кто у тебя там живет? – спрашивает Борька, показывая пальцем на потолок. – Не знаю, – говорю. – Думаю, что японцы. – Японцы? – Да, борцы сумо. Целыми днями они отрабатывают там свои приемы. Страшный грохот. – Давай покурим? – предлагает Борька. – Давай. Я достану молока, – лезу в холодильник. – Я не хочу…

– Ладно, я все понял, – безжалостно поставил он точку. – Хомяки должны продаваться в зоомагазине. Где же им еще продаваться? – сказала Лена томно. – Вот и я так думаю. – Если ты не найдешь хомяка, то у моего знакомого в противочумном институте есть отличные белые мыши. С такими маленькими красненькими глазками. По мне, так нет никакой разницы. – Спасибо. Ты настоящий друг, – собираясь уже уходить, сказал Максим. Но тут позвонил телефон. – Редакция. Минуту. Макс, жена! – Лена прикрыла…

– Посмотри, что стало с этим мясом! – резко меняет тему Рахиль Иосифовна. – Что? – Оно теперь стоит пятьдесят рублей! – Как ты думаешь, кто виноват? – Ты еще спроси – «что делать?». – Надо ехать? * * * Известно, что как самые сочные фрукты, так и самые красивые женщины произрастают в южных городах. За доказательствами далеко ходить не надо. Вот вам явное тому подтверждение. За столиком одного из летних кафе Анна – определенно привлекательная особа неопределенного возраста: между тридцатью…

Сино хотелось побывать там, где я в последний раз виделся со своим братом, а потом показать мне места, где она родилась и выросла. Киба — район лесопилок и каналов, место, открытое всем ветрам. Плоты на водохранилище всегда покачиваются. Ветер приносит запах древесины и сточных канав и разносит по городу мириады мельчайших, невидимых глазу древесных опилок, от которых у непривычного человека воспаляются глаза. Если на улице Киба вам встретится прохожий со слезящимися глазами, значит, он не из здешних…

На всем пути от крыши до окон квартиры – ровная гладь наружных облицовочных плит из армированного железобетона. Без крючьев, без водосточных труб, без кабелей, без наружной рекламы. Самым опасным местом для спуска была только покатая крыша мансардного типа из листового алюминия. Каток! В кармане ветровки пропищал зуммер мобильника Eric on GF788 $212. Разговор шел на английском, со всеми предосторожностями: Где вы? Спросил наводчик. На месте. Любуюсь видом Москвы с балкона. Смотрю как в доме…

Собираясь в гости на вечеринку, Эстелль надела платье строгого фасона, которого я никогда прежде не видел, а сверху жакет с вышивкой. Выглядела она в нем чудесно. Коричневые и золотистые тона подчеркивали ее карие глаза и темно-каштановые волосы; а жакет в персидском стиле — ее рост. (Эстелль довольно высокая для женщины, она с меня ростом.) — Тебе очень к лицу, — сказал я, целуя ее. — Когда ты его купила? Эстелль покраснела. — На этой неделе. Я никогда раньше не покупала такие дорогие платья.…

«Фашизм и национал-социализм, — пишет Ромен Роллан, — развязаны крупными авантюристами, вышедшими из низов и из разорившейся мелкой буржуазии. Эти авантюристы держат в вечной тревоге своих „благодетелей“ благодаря своим прежним связям с миром труда и нищеты». Благородный романтический авантюризм Жюльена Сореля стал авантюризмом кухонным, бытовым, стремящимся вырвать жирный кусок колбасы изо рта имущих. Роллан писал о национал — социализме в 30-е годы, когда лакеи повели обезумевшего от голода и…

В тот день с раннего утра по камере прошел слух, будто на сей раз нас повезут не на свалку — разбирать мусор, но на табачную фабрику, что было, конечно, невероятным везением и нежданным приключением, и зеки обрадовались, как если бы речь шла о посещении парка культуры и отдыха имени Горького. Среди шести десятков человек, каждое утро рвавшихся на любую работу как на маевку, у нас в камере был и свой отказчик: он не хотел выходить из барака, сидел целый день на нарах и читал неведомо откуда здесь…

Вероятнее всего, выходя по приказу на поле, мы видим под ногами следы другой, давнишней битвы, сохраненные природой в назидание или из безразличия. Я вдруг вспомнил, что ребенком бывал здесь с классом на экскурсии. Учитель, взобравшись на валун, объяснял, махая руками, где стояли когорты, где полегли фаланги. Ветер трепал его длинные волосы, закрывая круглые стеклышки очков. Его не слушали. Кто — то нашел мертвую лягушку со вспоротым животом, и мы разглядывали ее, тайком передавая за спиной. …

Когда он добрался до реки, еще не рассвело. Его любознательность была полностью удовлетворена: он видел, как молодежь играла при свете луны, слышал их песни, разговоры. Даяв нагляделся на ремесленные изделия лаудов, посмотрел рисовые поля и посадки сладкого картофеля. Их искусность его изумила. Он возвратился в свое убежище на берегу — туда, где река делала небольшой изгиб, скрытый стеной низкорослого кустарника. Там был небольшой пруд, питаемый источником, а позади него белела песчаная отмель, обрамленная…

Бочком, чуть приседая на ходу, я опять пробрался в кухню спросить, что нужно делать. — Ничего не нужно, но постарайся вести себя как христианин и джентльмен, — чопорно ответила мать. — Надень галстук, чулки и башмаки. На сегодня с меня и твоего отца хватит. — А потом? — спросил я с надеждой, что она пошлет меня к отцу снести ему чего-нибудь промочить горло, но заикнуться об этом еще не решился. — Потом можешь спокойно посидеть почитать, а попозже займись музыкой. Если зайдет тетя Луиза, пусть…

— Годится. — Карлик снял пиджак и галстук, расстегнул саквояж, достал бутылку коньяка и банку консервов. — Ну, за знакомство? Они устроились за столом в такой же безликой кухне. Выпили — старик из стакана, карлик из рюмки. Сунбулов достал из холодильника банку с огурцами. — Да ладно, — сказал Жорж. — Чего суетиться-то. — Ничего, все равно из нее уже брадено. — Старик вытащил из банки несколько кривых огурчиков. — Похрустим для веселья. Он по-прежнему чувствовал себя не в своей тарелке. Может…

Когда на первом занятии в университете декан решил устроить перекличку, имя этого студента-филолога его смутило. Декан был артистическим человеком, он читал курс теории литературы, выступал на сцене в качестве чтеца-декламатора, обладал богатой эрудицией, писал стихи, которые публиковались в университетской многотиражке под псевдонимом Очарованный Странник, но это странное имя привело его в замешательство. — Идеал Лимонников, — сказал он, растерянно глядя на аудиторию. — Признаться, я смущен. Простите,…

Увы, теперь это невозможно. Счастье отвернулось от нее. Осталось там, у семилетней. Зачем она вернулась в город? Ради мамы? Смешно. Ради бабушки? Нет, конечно. Все, твердят газеты, ради председателя Мао, а я даже посмотреть на него не могу. Вот тогда и перестала Сусу видеть сны и принялась ночами метаться, бормотать что-то, тяжко вздыхать, скрежетать зубами. «Проснись же, Сусу!» — тормошила мать. Она просыпалась, растерянно пыталась вспомнить, снилось ли ей что-нибудь, но от ночи оставались лишь…

На третий день писателю стало совсем тяжело, и он уехал. Женщина не пошла провожать его на вокзал, но, когда он целовал ей на прощание руку, сказала примирительно: — Все же хорошо, что повидались. Когда-нибудь, если здоровье позволит, я тоже навещу вас в Москве. И он уехал без обиды, со слабой надеждой, что она и впрямь приедет к нему. С тех пор прошли годы, писатель давно не ждал ее и снова забыл. Ему было неплохо и так, одному, с утренним кофе, с ежедневным хождением в домовую кухню, где…

В сорок восьмом году Стилл опубликовал сборник заумных, вычурных стихотворений, насыщенных сбивчивыми ритмическими вариациями и до того невразумительных, что их нельзя было читать с обычной скоростью, озаглавленный «Recuerdo de Alcacon» [4] . Эти туманные фразы, своего рода лирический паштет, густая масса речевых фигур без единого глагола были провозглашены замечательными, и Оливер Стилл сделал для Альканьона то же, что доктор Швейцер для Ламбарене. Городок стал местом паломничества, и какой-нибудь…

— Джон, ну так как же? — Почему не обратишься к кому-то другому? — Потому что ты очень занимательный писатель и вместе с тем проницательный ученый, когда уходишь в работу с головой — Перестань льстить. — И не говори, что у тебя нет времени. Всякий раз, приходя сюда, я застаю тебя глядящим в окно с таким видом, будто винишь человечество в том, что не находишься на юге Франции. Джон улыбнулся, узнав свой портрет. — А чего еще ждать от хранителя оружия и доспехов в большом музее? Ему требуется…