2666

Что и как положило начало этому концу, Круса не интересовало, возможно, это было в церквях, когда священники перестали служить мессу на латыни, или в семьях, когда отцы стали бросать (насмерть перепугавшись, верь мне, братан) матерей. А вскоре конец всему святому пришел и в кино. Они снесли великолепные здания и понастроили мерзостных коробок под названием «многозальные кинотеатры», коробок практичных и функциональных. Соборы обрушились под ударами стальной бабы, их снесла нагнанная командами по сносу техника. А потом кто-то взял и изобрел видео. Телевизор — это ведь не то же самое, что экран кинотеатра. А гостиная в твоем доме — не то же самое, что старинный партер, чьи ряды уходят практически в бесконечность. Но, если посмотреть внимательнее, окажется — а ведь они очень похожи. В первую очередь тем, что благодаря видео ты можешь посмотреть кино один, без никого. Задергиваешь занавески и включаешь телевизор. Ставишь видеокассету и садишься в кресло. Тут что самое важное? Что ты один. Дом может быть большим или маленьким, но, если дома никого нет, каким бы маленьким дом ни был, он кажется большим. Во-вторых, нужно подгадать момент, то есть взять в прокате кассету, купить напитки, которые ты будешь пить, закуски, которые будешь есть, определиться со временем, когда сядешь перед телевизором. В-третьих, надо не отвечать на звонки телефона, игнорировать звонки в дверь — нужно быть готовым провести полтора часа, или два часа, или час сорок пять минут в полном и строго выдержанном одиночестве. В-четвертых, нужно держать под рукой пульт — мало ли, может, тебе захочется пересмотреть какую-нибудь сцену. Вот и все. А дальше все зависит только от фильма и от тебя. Если все пойдет правильно — а иногда оно идет неправильно, что уж там говорить,— ты вновь окажешься в присутствии святыни. «Засовываешь голову прямо себе внутрь, туда, где сердце, открываешь глаза и смотришь»,— раздельно проговорил Чарли Крус.

И тут Фейт задумался: а что он считает для себя священным? Неясную боль при мысли о том, что мать ушла из жизни? Понимание того, что это непоправимо? Или вот это, жесткие спазмы в желудке при одном взгляде на эту женщину? И почему я чувствую спазмы — назовем этот так — когда она на меня смотрит, а не когда на меня смотрит ее подруга? Потому что подруга, понятное дело, не такая красивая. Из чего следует, что для меня святое — это красота, красивая женщина с совершенными чертами лица. А если бы вдруг прямо посреди этого громадного и зловонного кабака образовалась самая красивая актриса Голливуда, продолжались бы эти желудочные спазмы каждый раз, когда украдкой мои глаза встречались с ее глазами, или, наоборот, неожиданное появление красоты, превосходящей ее красоту, красоты, вознесенной на пьедестал всеобщим признанием, утишило бы боль и спазмы, умалило бы ее красоту до красоты действительной, а не кажущейся, до красоты странноватой девчонки, которая тусуется вечером в субботу с тремя непонятными мужиками и подружкой, которая — признаемся себе честно — похожа на шлюху? А кто я такой, чтобы называть Росу Мендес шлюхой? Что я такого знаю о мексиканских шлюхах, чтобы узнавать их с первого взгляда? Что я вообще знаю о невинности или о боли? Что я знаю о женщинах? Мне нравится смотреть видео. И в кино ходить нравится. И спать с женщинами тоже нравится. У меня сейчас нет постоянной девушки, но я знаю, что это такое, у меня есть такой опыт. Но вижу ли я во всем этом что-то священное? Нет, я руководствуюсь практическими соображениями. Дырку — залепить, голод — утолить, с людьми, нужными для того, чтобы написать статью и получить деньги,— поговорить. И вообще, с чего я взял, что эти ребята рядом с Росой Амальфитано какие-то мутные? Что в них такого особенно мутного? И почему я так уверен, что, если вдруг тут появится голливудская актриса, красота Росы Амальфитано умалится? А если это не так? А если, наоборот, она станет лишь ярче? А что, если все завертится, стоит лишь голливудской актрисе перешагнуть через порог этой едальни?

Потом, смутно припоминая события вечера, он выудил из памяти вот что: они были на паре дискотек, возможно даже на трех. На самом деле возможно, что и на четырех. Но нет. На трех. Потом они оказались в четвертом месте, которое не было в собственном смысле слова дискотекой, но и частным домом тоже не было. Музыка орала. На одной дискотеке — не первой по счету — Фейт наткнулся на внутренний дворик. Из него, заставленного коробками с напитками и пивом, было видно небо. Черное, как дно моря, небо. В какой-то момент Фейта вырвало. Потом он засмеялся — что-то в дворике его рассмешило. Что? Он не знал. Что-то двигалось или тащилось рядом с проволочной решеткой. Возможно, лист газеты. Когда он вернулся в зал, то увидел, что Корона целуется с Росой Мендес. Правая ладонь Короны сжимала одну из ее грудей. Он прошел мимо парочки, Роса Мендес открыла глаза и посмотрела на него так, словно была с ним не знакома. Чарли Крус стоял, опершись на стойку, и говорил с барменом. Фейт спросил Чарли, где Роса Амальфитано. Тот пожал плечами. Фейт повторил вопрос. Чарли Крус посмотрел ему в глаза и сказал: наверное, она в отдельных кабинетах.

— А где они, эти кабинеты? — спросил Фейт.

— Наверху.

Фейт пошел наверх по единственной обнаруженной лестнице: металлические ступени немного качались, словно бы их не закрепили внизу. Прямо как на старинном корабле… Лестница выходила в коридор с зеленым ковровым покрытием. В конце его виднелась открытая дверь. Слышалась музыка. Из комнаты лился свет, и он тоже был зеленым. Посреди коридора стоял какой-то тощий молодчик. Он посмотрел на Фейта и пошел ему навстречу. Фейт решил, что парень бросится в драку, и приготовился принять первый удар. Но тот прошел мимо и спустился вниз по лестнице. У него было очень, очень серьезное лицо. Потом он пошел и остановился в дверях комнаты, где Чучо Флорес говорил по мобильному. Рядом с ним на письменном столе сидел чувак лет за сорок, в клетчатой рубашке и галстуке-бабочке; он посмотрел на Фейта и жестом спросил, чего ему надобно. Чучо Флорес увидел жест чувака и посмотрел на дверь.

— Заходи, Фейт, заходи,— сказал он.

С потолка свисала зеленая лампа. Рядом с окном в кресле сидела Роса Амальфитано. Скрестив ноги, она курила. Когда Фейт перешагнул через порог, она подняла взгляд и посмотрела на него.

— Мы тут кое-какими делами занимаемся,— сказал Чучо Флорес.

Фейт прислонился к стене — ему не хватало воздуха. Это все зеленый цвет.

— Я уж вижу,— проговорил он.

Роса Амальфитано выглядела так, словно ее наркотиками накачали.

Потом Фейт припоминал, что кто-то, в какой-то момент, заявил, что у него сегодня вечером день рождения, и этот кто-то был не из их компании, но Чучо Флорес и Чарли Крус, похоже, этого кого-то знали. Пока Фейт пил текилу из бокала, какая-то женщина принялась петь «Happy Birthday». Потом трое мужчин (Чучо Флорес — он ведь был один из них, да?) запели «Лас-Маньянитас». К пению присоединилось множество голосов. Рядом с Фейтом, у стойки бара, стояла Роса Амальфитано. Она не пела, но переводила ему слова. Фейт спросил, как связаны царь Давид и день рождения.

— Понятия не имею,— ответила Роса,— я же не мексиканка, я испанка.

Фейт подумал об Испании. Он хотел спросить Росу, откуда конкретно из Испании она приехала, но тут увидел, как в углу комнаты какой-то мужчина бьет по щекам женщину. От первой оплеухи ее голова жутко развернулась, а вторая уложила женщину на пол. Фейт, не успев даже задуматься, двинулся в ту сторону, но кто-то удержал его за руку. Когда он развернулся посмотреть, кто же это был, за спиной никого не оказалось. В другом углу дискотеки мужчина, который побил женщину, подошел к свернувшемуся на полу телу и ударил его ногой в живот. Рядом, в нескольких метрах, стояла и счастливо улыбалась Роса Мендес. С ней был Корона — он смотрел в другую сторону, как всегда, с очень серьезным лицом. Рука Короны лежала на ее плечах. Время от времени Мендес подносила руку Короны ко рту и кусала ему палец. Время от времени она покусывала его слишком сильно, и тогда Корона слегка хмурился.

А вот в последнем месте, куда они заехали, Фейт увидел Омара Абдула и другого спарринг-партнера. Они сидели в углу за стойкой и пили, а Фейт подошел поздороваться с ними. Тот спарринг-партнер, которого звали Гарсия, едва удостоил его взглядом. А Омар Абдул, напротив, заулыбался во весь рот. Фейт поинтересовался, как себя чувствует Меролино Фернандес.

— Хорошо, очень хорошо,— сказал Омар Абдул.— Он на ранчо.

Перед тем как Фейт ушел, Омар Абдул спросил, как так вышло, что тот еще не смылся из города.

— Да мне тут нравится,— брякнул Фейт первое, что пришло в голову.

— Да это говно, а не город, братан.

— Да ладно, женщины здесь красивые,— возразил Фейт.

— Здешние бабы куска говна не стоят.

— Тогда тебе надо обратно в Калифорнию.

Омар Абдул посмотрел ему в глаза и несколько раз кивнул:

— Хотел бы я быть журналистом, как ты. От вас, бля, ничего не скроешь, да?

Фейт вытащил купюру и подозвал бармена. «Это мои друзья, я за них плачу»,— сказал он. Бармен взял купюру и выжидающе посмотрел на спаррингов.

— Еще два мескаля,— сказал Омар Абдул.

Фейт вернулся за стол, и Чучо Флорес спросил: не друг ли он этим боксерам?

— Они не боксеры,— сказал Фейт.— Они спарринги.

— Гарсия раньше был довольно известным в Соноре боксером,— сказал Чучо Флорес.— Не очень хорошим, но выдерживал больше раундов, чем другие.

Фейт поглядел туда, где за стойкой сидели двое спаррингов. Омар Абдул и Гарсия молча разглядывали ряды бутылок.

— Однажды вечером он рехнулся и убил свою сестру,— продолжил Чучо Флорес.— Адвокат постарался, чтобы его объявили временно невменяемым и потому дали всего восемь лет. Он отсидел в тюрьме Эрмосильо все восемь, а когда вышел, уже не захотел выходить на ринг. На какое-то время он прибился к пятидесятникам в Аризоне. Но Бог не дал ему дар слова, и однажды он ушел из проповедников и заделался вышибалой в дискотеке. А тут появился Лопес, тренер Меролино, и предложил ему работу спарринга.

— Говно он, а не спарринг,— заметил Корона.

— Да,— согласился Фейт,— судя по поединку, говно говном.

А потом — и это Фейт помнил точно! — они оказались в доме Чарли Круса. Помнил он это из-за видеокассет. Точнее, по фильму, похоже, Роберта Родригеса. Дом у Чарли Круса был большой, крепкий такой, как бункер, в два этажа, и это он тоже помнил со всей точностью, а еще дом отбрасывал тень на пустырь. Сада при нем не было, зато паркинг нашелся, там поместилось то ли четыре, то ли пять машин. Уже ночью — вот здесь все уже стало как-то неясно и непонятно — к их компании присоединился четвертый мужчина. Он говорил мало, улыбался невпопад и казался вполне нормальным. Он был смуглый и усатый. И ездил с Фейтом, в его машине, на пассажирском сиденье, и улыбался каждому слову. Время от времени усатый поглядывал назад и время от времени смотрел на часы. Но постоянно молчал.

— Ты немой? — спросил Фейт по-английски после нескольких неудачных попыток завести с ним беседу.— У тебя нет языка? И почему ты на часы все время смотришь, придурок? — А тот все улыбался и кивал.

Машина Чарли Круса шла впереди, за ним ехал Чучо Флорес. Время от времени Фейт мог различить силуэты Чучо и Росы Амальфитано. В основном когда они останавливались на светофоре. Время от времени силуэты сливались — целовались они, что ли? В других случаях он не видел тени водителя. А однажды попытался поравняться с машиной Чучо Флореса, но у него ничего не вышло.