2666

— Да я его сейчас сделать могу, и нужны мне тонкая прочная картонка, два цветных карандаша и нитка — если я ничего не забыл.

— О нет, о нет, о нет, не нужно. Мне хватит подробного описания. Неким образом у нас у всех в мозгу плавают и крутятся миллионы волшебных дисков.

— Серьезно? — спросил Чарли Крус.

— Хренасе… — пробормотала Роса Мендес.

— В общем, там был нарисован смеющийся пьянчужка. Это было нарисовано с одной стороны диска. А с другой нарисовали тюремную камеру, в смысле, решетку камеры. И когда диск крутился, пьянчужка оказывался в тюрьме,— принялся рассказывать Чарли Крус.

— Но ведь это же не повод смеяться, правда? — проговорил Оскар Амальфитано.

— Нет, не повод,— вздохнул Чарли Крус.

— Тем не менее пьянчужка (кстати, а почему вы называете его пьянчужкой, а не пьяницей?) смеялся, наверное, потому, что он и знать не знал, что сидит в тюрьме.

В течение нескольких секунд, вспоминала потом Роса, Чарли Крус смотрел на отца другим взглядом — словно бы примеривался, куда еще может завести их беседа. Чарли Крус, как уже было сказано, был человеком спокойным, и в течение этих секунд его спокойствие, в полном смысле слова спокойствие, его невозмутимость, никуда не делись, но что-то тем не менее, что-то произошло у него внутри, словно бы линза, через которую он до того наблюдал отца, уже не годилась и он, совершенно невозмутимо, менял ее на другую — операция эта заняла долю секунды, но во время нее взгляд Чарли по необходимости лишался эмоций или становился пустым, во всяком случае, свободным, а все почему? Потому что одну линзу вынимали, а другую вставляли, и обе вещи не получалось делать одновременно,— и вот на эту долю секунды, которую Роса очень хорошо запомнила, словно бы это с ней случилось, лицо Чарли Круса оставалось пустым и опустошалось, причем со скоростью, скажем, невероятной, скажем, со скоростью света,— пусть здесь стоит это гротескное сравнение, ведь оно отчасти подходит — так вот, опустошение лица было тотальным, включало и волосы, и зубы, хотя, что уж тут говорить про волосы или зубы — да по сравнению с этим ­опустошением это такая малость, и черты лица, морщины, лопнувшие капилляры, поры — все это опустошалось, оставалось без защиты, все это так закручивалось, что единственной нормальной реакцией могло бы стать, но не стало, головокружение и тошнота.

— Пьянчужка смеется, потому что думает — я свободен, но на самом деле он в тюрьме,— сказал Оскар Амальфитано,— и здесь, скажем так, и заключен комизм этого эпизода, однако также очевидно, что тюрьма нарисована на другой стороне диска, из чего мы можем сделать вывод, что пьянчужка смеется, ибо мы думаем, что он в тюрьме, и не догадываемся, что тюрьма-то на одной стороне, а пьянчужка — на другой и что это и есть реальность, сколько бы мы ни крутили диск и уверялись, что пьянчужка за решеткой. На самом деле мы даже можем догадаться, отчего смеется пьянчужка: он смеется над нашей доверчивостью, то есть над нашими глазами.

А через некоторое время случилось нечто, сильно изменившее жизнь Росы. Она возвращалась из университета пешком, и вдруг кто-то ее окликнул. Парень ее возраста, однокашник, припарковался рядом с тротуаром и предложил довезти до дома. Не садясь в машину, она ответила, что хотела бы зайти попить чего-нибудь в кафетерий поблизости — там были кондиционеры. Парнишка вызвался пойти с ней, и Роса согласилась. Она села в машину и показывала, куда свернуть. Кафетерий оказался новым и просторным, с залом в форме буквы L, обставлен в американском стиле: ряды столов и огромные, от пола, окна, в которые било солнце. Некоторое время Роса с парнишкой болтали о том о сем. Потом тот сказал, что ему пора, и поднялся. Они простились, поцеловав друг друга в щеку, и Роса попросила официантку принести кофе. Потом открыла книгу по истории мексиканской живописи двадцатого века и принялась за чтение главы, посвященной Паалену. В эти часы кафетерий наполовину пустовал. Слышались голоса с кухни, где одна женщина что-то советовала другой, слышались шаги официантки, которая время от времени подходила к кофеварке и предлагала еще кофе тем немногим клиентам, что сидели, весьма далеко друг от друга, за столами. И вдруг кто-то, чьих шагов Роса не расслышала, сказал: «Ты — шлюха». Голос заставил ее подскочить на месте, и она подняла глаза на говорившего: это глупая шутка или ее с кем-то перепутали? Рядом с ней стоял Чучо Флорес. Растерявшись, она сумела выдавить из себя «садись», однако Чучо, почти не разжимая губ, велел ей встать и идти за ним. Она поинтересовалась, куда он собрался идти. Домой, ­проговорил Чучо Флорес. Лицо у него было красное, и с него градом катился пот. Роса сказала, что никуда не пойдет. Чучо Флорес тогда спросил: кто был тот парень, с которым она целовалась?

— Так, приятель по университету,— ответила Роса и заметила, что руки у Чучо дрожат.

— Ты шлюха,— снова сказал он.

А потом принялся бормотать сквозь зубы что-то, чего Роса поначалу не поняла, а потом расслышала: он раз за разом повторял одно и то же — «ты шлюха», выдавливал он из себя снова и снова, сжав зубы, словно бы каждый раз стоил ему нечеловеческих усилий.

— Пошли отсюда,— крикнул Чучо Флорес.

— Я с тобой никуда не пойду,— сказала Роса и поглядела вокруг: как, смотрят на них или нет — еще бы, такое-то зрелище…

На них никто не смотрел, и ей стало спокойнее.

— Ты с ним спала? — спросил Чучо.

Несколько секунд Роса не понимала, о чем речь. Неожиданно кондиционированный воздух показался ей слишком холодным, захотелось выйти на улицу и подставить тело лучам солнца. Если бы у нее был с собой свитер или жилет, она бы его надела.

— Я сплю только с тобой,— сказала она, пытаясь его успокоить.

— Врешь!

Официантка, стоявшая в другом конце зала, оглянулась и пошла в их сторону, но на середине пути передумала и отправилась за стойку.

— Не говори глупостей,— сказала Роса и перевела взгляд на статью о Паалене: по белой как соль поверхности ползали черные муравьи и пауки.

Муравьи боролись с пауками. Это все, что она сумела увидеть.

— Идем домой,— донесся до нее голос Флореса.

Ей стало холодно. Подняв глаза, она увидела: Чучо готов расплакаться.

— Ты — моя единственная любовь,— сказал он.— Я бы все за тебя отдал. Умер бы за тебя.

В течение нескольких секунд она не знала, что сказать в ответ. Возможно, пришло время закончить эти отношения.

— Я без тебя никто,— сказал Чучо Флорес.— Ты — все, что у меня есть. Все, что мне нужно. Ты мечта всей моей жизни. Потеряю тебя — точно умру.

Официантка наблюдала за ними из-за стойки. Где-то через двадцать столов от них чувак пил кофе и читал газету. На нем была рубашка с короткими рукавами и галстук. Солнечный свет, бьющий в окна, казалось, вибрировал.

— Сядь, пожалуйста,— сказала Роса.

Чучо Флорес отодвинул стул, на который опирался, и сел. И тут же закрыл лицо ладонями. Так, он сейчас заорет или заплачет? Ну и шоу он тут устроил…

— Хочешь чего-нибудь попить?

Чучо Флорес кивнул — да, мол.

— Кофе,— прошептал он, не отводя ладоней от лица. Роса посмотрела на официантку и подняла руку: подойдите, пожалуйста.

— Два кофе,— сказала она.

— Да, сеньорита,— отозвалась та.

— Парень, с которым ты меня увидел,— он просто приятель. Даже не друг — так, однокашник. Поцеловал меня в щеку. В чем проблема? — сказала Роса.— Обычное дело…

Чучо Флорес засмеялся и покачал головой из стороны в сторону, не убирая ладоней от лица.

— Конечно-конечно,— пробормотал он.— Обычное дело, я все понимаю. Прости меня.

Официантка вернулась с кофейником и чашкой для Чучо. Кофе она сначала налила Росе, а потом мужчине. Отходя, посмотрела Росе в глаза и подала ей знак — во всяком случае, потом Росе так показалось. Подала знак бровями — она их приподняла. Или произнесла что-то без звука, одними губами. Слово, повисшее в беззвучии. Роса не помнила какое. Но что-то официантка пыталась ей сказать.

— Пей свой кофе,— велела Роса.

— Сейчас-сейчас,— пробормотал Чучо Флорес, все так же не отводя ладоней от лица.

Рядом с дверью сел еще один мужчина. Официантка стояла рядом и что-то ему говорила. На нем были просторная джинсовая куртка и черная толстовка. Чувак отличался худобой, и лет ему было не больше двадцати пяти. Роса посмотрела на него, и парень почувствовал, что привлек чей-то взгляд, но продолжил пить из стакана, словно ничего не произошло. Даже голову не повернул в ее сторону.

— Три дня спустя мы познакомились,— сказала Роса.