2666

Граница осталась позади, и те немногие туристы, что бродили по улицам Эль-Адобе, казалось, спали на ходу. Женщина лет семидесяти в цветастом платье и кроссовках «Найк» стояла на коленях, рассматривая ковры с индейским орнаментом. Она, наверно, в сороковые годы профессионально занималась спортом. Выглядела похоже. Трое детей, взявшись за руки, рассматривали что-то в витрине. Это что-то неприметно двигалось, но Фейт так и не понял, животные это или какие-то хитрые механизмы. Рядом с баром несколько чуваков в ковбойских шляпах, с виду мексиканцы из местных, жестикулировали и тыкали пальцем в противоположных направлениях. В конце улицы виднелись деревянные навесы и металлические баки на тротуаре, а дальше тянулась пустыня. Это какой-то сон внутри другого сна, подумалось Фейту. Рядом с ним изящно опиралась о сиденье головка Росы — она неотрывно смотрела на какую-то точку на горизонте. Фейт посмотрел на ее колени — те были совершенны, а потом оглядел ее бедра, и плечи, и лопатки, которые, похоже, жили собственной, темной, приостановившейся жизнью, и та обнаруживала себя лишь время от времени. Потом Фейт сосредоточился на дороге. Шоссе, шедшее от Эль-Адобе, затягивало в себя нечто, похожее на водоворот охряного цвета.

— А что случилось с Гуадалупе Ронкаль? — спросила Роса сонным голосом.

— Сейчас она уже, наверное, в самолете, домой летит,— ответил Фейт.

— Странно… — пробормотала Роса.

Голос Росы и разбудил его.

— Прислушайся,— сказала она.

Фейт открыл глаза, но ничего не услышал. Гуадалупе Ронкаль поднялась и сейчас стояла рядом с ними с широко открытыми, словно бы созерцающими давний кошмар, глазами. Фейт подошел к двери и открыл ее. Он отсидел ногу и никак не мог окончательно проснуться. За дверью обнаружился коридор, а в конце коридора — цементная неотделанная, словно бы брошенная строителями на середине, лестница. Лампочки на потолке едва горели.

— Не ходи туда,— услышал он слова Росы.

— Это ловушка, валим отсюда,— вскинулась Гуадалупе Ронкаль.

Тут в глубине коридора материализовался сотрудник тюрьмы и направился прямо к ним. Фейт показал ему свое журналистское удостоверение. Сотрудник кивнул, даже не заглянув в документ, и улыбнулся Гуадалупе Ронкаль, которая так и стояла, заглядывая в коридор. Потом сотрудник закрыл дверь, сказал что-то такое про бурю. Роса наклонилась к его уху и перевела. Речь шла то ли о песчаной буре, то ли о ливне, то ли об электромагнитной буре. Облака спускаются с вершин сьерры, над Санта-Тереса они не прольются, но погода испорчена. Говенное, короче, утро. А при такой погоде заключенные нервничают, сказал сотрудник. Он был молоденький, с редкими усами и немного полноватый для своего возраста, а еще бросалось в глаза, что работа ему не нравилась. Сейчас приведут убийцу.

Надо прислушиваться к женщинам. Если они боятся — это не без причины. Что-то такое, вспомнил Фейт, говорила его мать или ­покойная мисс Холли, соседка — тогда обе были молоды, а он еще не вышел из детского возраста. На мгновение ему представились весы, похожие на те, что держит в руках статуя слепого Правосудия, только вместо чашечек там стояли две бутылки или что-то на них похожее. Бутылка — назовем ее так — слева была прозрачной, ее доверху заполнял песок. Из нескольких отверстий он струился на пол. А в бутылке справа была кислота. В ней отверстий не наблюдалось, но кислота разъедала сосуд изнутри. По дороге в Тусон Фейт не узнал ни одного пейзажа, что проплывали мимо него несколько дней назад, когда он ехал в противоположном направлении. То, что раньше было справа, теперь слева, но ни намека на знакомый ландшафт. В памяти все стерлось. Ближе к полудню они остановились у кафе рядом с шоссе. Несколько мексиканцев, по виду явно болтающиеся без дела гастарбайтеры, наблюдали за ними от стойки. Они пили воду и какие-то местные лимонады неизвестных Фейту марок, да что там, даже бутылки этих напитков выглядели страннее некуда. Видимо, новые какие-то производства открылись, но как открылись, так и закроются. Кормили, кстати, здесь плохо. У Росы слипались глаза, и в машине она тут же уснула. Фейт припомнил слова Гуадалупе Ронкаль. Никто не обращает внимания на эти убийства, но в них-то и сокрыт главный секрет мира. Это сказала Гуадалупе? Или Роса? Временами дорога казалась ему рекой. Это сказал подозреваемый в убийствах, припомнил Фейт. Сраный гигант-альбинос, с которым пришла черная туча.

Когда Фейт услышал приближающиеся шаги, стало ясно — это шаги гиганта. Что-то такое подумала и Гуадалупе Ронкаль, которая, судя по выражению лица, готовилась упасть в обморок, но не упала, а вцепилась в руку, а потом и в лацкан пиджака сотрудника тюрьмы. Тот не отошел, а положил ей руку на плечо. Фейт чувствовал рядом с собой тело Росы. Слышались голоса. Словно бы заключенные бурно приветствовали кого-то. Фейт слышал хохот и команды всем успокоиться, и тут черные тучи с востока доплыли до тюрьмы и самый воздух, казалось, почернел. Шаги приближались. Слышались смех и просьбы. А потом кто-то запел. Звук пения мог соперничать с пилой дровосека. Причем пели не на английском. Поначалу Фейт не мог понять, что это за язык, пока стоявшая рядом Роса не сказала, что это немецкий. Песня зазвучала громче. Неужели ему, Фейту, это все снится? Деревья, подпиленные дровосеком, падали одно за другим. Я — гигант, и я заблудился в выгоревшем лесу. Но кто-то обязательно меня выведет. Роса перевела ему ругательства, которыми сыпал основной подозреваемый. Дровосек-полиглот — и по-английски шпарит, и по-испански, да еще и поет на немецком. Я гигант, заблудившийся среди мертвых деревьев. Но только я знаю, куда иду. И тогда снова зазвучали шаги и смех, и подбадривающие выкрики заключенных и тюремщиков, которые вели гиганта. А потом они увидели огромного и очень светловолосого мужика, который вошел в зал свиданий, пригнув голову, словно боялся удариться о потолок; мужик улыбался, словно бы только созорничал, спел вот на немецком песенку о заблудившемся дровосеке; а потом обвел всех насмешливым и умным взглядом. Тюремщик, который его привел, спросил Гуадалупе Ронкаль, пристегнуть ли обвиняемого к стулу или нет, и та покачала головой, и тюремщик похлопал гиганта по плечу и ушел, а тюремщик, стоявший рядом с Фейтом и женщинами, тоже ушел, правда, перед этим что-то нашептал на ухо Гуадалупе Ронкаль. И они остались одни.

— Здравствуйте,— сказал гигант по-испански.

Он сел и вытянул под столом ноги, такие длинные, что они показались с другой стороны.

На нем были черные спортивные ботинки и белые носки. Гуадалупе Ронкаль отступила на шаг.

— Спрашивайте, что хотите,— сказал гигант.

Гуадалупе Ронкаль поднесла ладонь ко рту, словно бы вдохнув ядовитого газа, и… растерялась.

Часть об убийствах

Мертвую женщину обнаружили на маленьком пустыре в квартале Лас-Флорес. На ней были белая футболка с длинным рукавом и желтая юбка по колено, то и другое большого размера. На пустыре играли дети, они-то ее и нашли, а затем сообщили родителям. Мать одного из них позвонила в полицию, та заявилась на пустырь через полчаса. Пустырь одной стороной примыкал к улице Пелаэс, а другой — к улице Эрманос Чакон, а затем сливался в оросительную канаву, за которой торчали стены давно покинутого и разрушенного молочного магазина. На улице никого не было, поэтому полицейские сперва подумали, что их разыграли. Тем не менее они припарковали патрульную машину на улице Пелаэс, и один из них решился углубиться в пустошь. Очень скоро он обнаружил двух женщин с покрытой головой — те стояли на коленях среди сорняков и молились. Издалека их можно было принять за старух, но оказалось, что это не так. Перед ними лежало тело. Не прерывая молитву, полицейский вернулся по своим следам и жестом подозвал напарника, который сидел и курил в машине. Потом оба вернулись (причем тот, что не вышел из машины в первый раз, вытащил из кобуры пистолет) к женщинам и встали рядом с ними, разглядывая труп. Полицейский с пистолетом в руке спросил, знают ли они покойную. Нет, сеньор, ответила одна из женщин. Мы ее никогда не видели. Эта девочка не отсюда.

Все это случилось в 1993 году. В январе 1993 года. С этой покойницы начался отсчет убийств. Но вполне возможно, что раньше убили еще нескольких. Убитую на пустыре звали Эсперанса Гомес Салданья, и ей исполнилось тринадцать лет. Но, возможно, она не была первой. Наверное, из соображений удобства — в 1993-м ее первую нашли убитой — она и возглавила список. Хотя совершенно точно, что в 1992 году умерли и другие женщины. Одни не вошли в список, а может, их просто никто не нашел — погибших захоронили в общих могилах в ­пустыне или развеяли прах среди ночи, такой темной, что сам разбрасывавший пепел не знал, где находится.

Эсперансу Гомес Салданью опознали относительно легко. Поначалу тело отвезли в один из трех полицейских участков Санта-Тереса, где ее увидел судья, а другие полицейские осмотрели и сделали снимки. Через некоторое время, пока в комиссариате ожидали скорую, приехало начальство — Педро Негрете с помощниками, и он тоже осмотрел тело. Закончив, вызвал на совещание судью и трех полицейских, что ожидали его в офисе, и спросил, к какому выводу те пришли. Ее задушили, сказал судья, как пить дать. Полицейские ограничились кивками — да, мол. Известно, кто это? — спросил шеф полиции. Все сказали, что нет. Ладно, личность мы установим, сказал Педро Негрете и уехал вместе с судьей. Его помощник остался в полицейском участке и попросил, чтобы привели полицейских, которые нашли тело. Те уехали дальше патрулировать, сообщили ему. Вот и верните их обратно, уроды сраные, сказал помощник. Затем тело отвезли в морг при городской больнице, и там патологоанатом провел вскрытие. Согласно его заключению, Эсперансу Гомес Салданью задушили. На подбородке и под правым глазом были найдены гематомы. Врач также нашел обширные гематомы на ногах и на ребрах. Девушку изнасиловали вагинально и анально, возможно, не по разу, ибо там и там обнаружились разрывы и ссадины, которые обильно кровоточили. К двум часам дня патологоанатом завершил свое дело и уехал. Черный медбрат, очень давно переехавший на север из Веракруса, взял труп и засунул его в холодильник.

Пять дней спустя — январь не успел закончиться — задушили Луису Селину Васкес. Шестнадцать лет, крепкое телосложение, белая кожа, беременная на пятом месяце. Мужчина, с которым она жила, и его друг промышляли мелким воровством в розничных и оптовых магазинах электротоваров. Полиция приехала на вызов соседей по адресу проспект Рубена Дарио в квартале Мансера. Выломав дверь, они нашли Луису Селину задушенной телевизионным проводом. Тем же вечером последовал арест ее любовника, Маркоса Сепульведы, и его подельника, Эсекиэля Ромеро. Обоих посадили за решетку во втором участке и подвергли допросу, который длился всю ночь; проводил допрос помощник шефа полиции Санта-Тереса, офицер Эпифанио Галиндо, и добился он неплохих результатов: ближе к рассвету задержанный Ромеро признался в том, что поддерживал интимные отношения с покойной за спиной своего друга и партнера. Узнав, что она беременна, Луиса Селина решила разорвать связь с Ромеро, но тот отказался, ибо полагал, что ребенок, который скоро родится, от него, а не от его партнера. По прошествии нескольких месяцев, уверившись в непоколебимости Луисы Селины, он в приступе безумия решил убить ее, что в дальнейшем и сделал, воспользовавшись отсутствием Сепульведы. Два дня спустя того отпустили, а Ромеро не отправили в тюрьму, а оставили в камере при полицейском участке номер 2, только теперь допрашивали не по поводу убийства Луисы Селины и деталей этого преступления, а пытались вменить ему также убийство Эсперансы Гомес Салданьи, чей труп уже опознали. Полицию ввела в заблуждение легкость, с которой они добились первого признания, но Ромеро оказался мужиком покрепче, чем все думали, и наотрез отказался брать на себя второе преступление.

В середине февраля в одном из переулков в центре Санта-Тереса мусорщики наткнулись на еще один женский труп. Покойнице было около тридцати, одета она была в черную юбку и белую блузку с большим вырезом. Ее убили ножом, но на лице и на животе остались следы множественных ударов. В сумке лежал билет на автобус до Тусона, автобус отъезжал в десять, так что женщина на него уже не попадала… Также нашли помаду, пудру, тушь, несколько бумажных платков, наполовину выкуренную пачку сигарет и упаковку презервативов. При умершей не было ни паспорта, ни органайзера — ничего, что помогло бы ее идентифицировать. Зажигалки тоже не было.

В марте дикторша радио «Вестник севера» — предприятия, близкородственного газете «Вестник севера»,— в десять вечера вышла из студии в компании другого диктора и звукорежиссера. Они направились в ресторан «Пьяцца Навона», специализировавшийся на итальянской кухне, где заказали на троих три кусочка пиццы и три бутылки калифорнийского вина. Диктор попрощался первым. Дикторша Исабель Урреа и звукорежиссер, Франсиско Сантамария, решили посидеть еще и поболтать о том о сем. Они говорили о работе, расписаниях, программах, а потом начали обсуждать одну коллегу, которая уже не работала на радио, мол, она вышла замуж и уехала вместе с мужем в деревню под Эрмосильо; названия деревеньки они не помнили, зато знали, что оттуда рукой подать до моря и в течение шести месяцев в году там, как говорила их коллега, погода стоит райская. Из ресторана они вышли вместе. У звукорежиссера не было машины, поэтому Исабель Урреа предложила подвезти его до дома. Спасибо, не стоит, сказал звукорежиссер, мне тут недалеко, да и прогуляться хочется. Режиссер уходил все дальше и дальше, а Исабель пошла к своей машине. Пока она вытаскивала ключи, тротуар пересекла тень и выстрелила в нее три раза. Ключи упали. Какой-то пешеход в пяти метрах от них тут же упал наземь. Исабель попыталась подняться, но получилось только прислониться щекой к переднему колесу. Боли она не чувствовала. Тень приблизилась и выстрелила ей в лоб.