А с платформы говорят…

Поняв, что остановить упрямого «Самоделкина» можно только крайними мерами, маман почесала в затылке, натянула плащ, с задумчивым видом куда-то ускакала и вернулась домой вечером с путевкой на турбазу. Ход был безошибочный, так как рыбалку папа любил едва ли не больше телевизора. Турбаза эта располагалась в Репино и относилась к маминой работе. Туда и отбыли родители в субботу утром, оставив мне в качестве еды на два дня суп из куриных шеек, сковородку с котлетами и кастрюлю слипшихся макарон. Вернуться родители должны были аж в в воскресенье вечером, а посему меня ожидали целых два дня свободы.

Собственно, ничего необычного в этом не было — тогда многие родители могли оставить школьников дома на день, а то и на выходные. Поначалу папа и мама звали и меня с собой, но мне как-то совершенно не хотелось провести выходные в кругу взрослых и слушать непонятные мне скучные разговоры. Поэтому я самозабвенно наврала, что мне нужно готовиться к контрольной работе по математике и осталась дома.

На самом деле никакой контрольной не ожидалось: просто я уже давно кое-что хотела попробовать. Дело в том, что втайне от родителей я решила по совету подружки забацать самолично леденцы из сахара. Такое лакомство я не раз пробовала в гостях у своей подружки Риты.

— Тут делов-то всего ничего, — деловито сообщила мне Рита. Кипятишь воду, засыпаешь сахар, варишь сироп, смазываешь маслом формочки, вливаешь всю эту жижу, втыкаешь зубочистки и закрываешь. Открываешь минут через десять — и все, красота готова! Мы с мамой почти каждые выходные делаем,- и в доказательство она гордо продемонстрировала мне увесистую металлическую форму.

Суббота прошла просто замечательно: я вволю выспалась, нагулялась во дворе с подружками, попрыгала на резиночке, обсудила, кому какой мальчик в классе нравится, закончила читать книжку про Тома Сойера и Гекльберри Финна, посмотрела задумчиво в калейдоскоп, сидя на подоконнике… А ближе к вечеру я вдруг вспомнила про свою задумку.

Формочки для приготовления леденцов у нас не было, поэтому затейливая школьница Галочка не нашла ничего другого, как сварить сахарный сироп в новой кастрюле. Полазав в кухонном шкафу, я обнаружила, что две свободных кастрюли родители утащили с собой на базу, чтобы там готовить в них еду. Оставшаяся в моем распоряжении третья кастрюля была занята макаронами. Поэтому я, ничтоже сумняшеся, решила взять свободную кастрюлю из набора, который мама берегла как зеницу ока. Набор этот подарен был кем-то из знакомых маме на тридцатипятилетие и в ее глазах считался свидетельством роскоши и достатка. Использовался этот набор только два раза в год — на Новый Год и на Первое Мая.

«Сварю сахар, он застынет, я его на палочки разрежу, воткну зубочистки, вот и будут леденцы!» — мигом решила я и, ничтоже сумняшеся, полезла на антресоли за мамиными запасами сахара.

Поначалу все шло хорошо, даже просто замечательно. Сироп бурлил, а я, убавив газ, его помешивала и мечтала о том, как с кружкой чая буду снова сидеть на подоконнике, смотреть на огни вечерного Ленинграда и, грызя леденец, буду чувствовать себя абсолютно счастливой. А много ли надо для счастья ребенку в двенадцать лет?

Однако мечты мои прервал бесцеремонный стук в дверь. Посмотрев в глазок, я увидела на пороге ту самую злобную соседку снизу. Мигом сообразив, в чем дело, я ринулась в туалет и, надо сказать, вовремя — вода уже почти поднялась до уровня моих детских щиколоток. Видимо, папе не давали покоя лавры мастера на все руки, и перед отъездом он все-таки намудрил что-то с унитазом. Перекрыв воду, следующие полчаса я носилась с тряпками, пытаясь как можно скорее все вытереть насухо. Дверь строгой Зое Анисимовне я так и не открыла, опасаясь ее грозного рыка. Постучав и покричав еще немного, соседка удалилась.

Вытерев все насухо, я села на край унитаза и, утерев пот со лба, хотела было чуток отдохнуть, как снова подскочила, как ужаленная. Из кухни доносился едкий запах дыма. Застонав, я бросилась на кухню. Так и есть! На абсолютно черном дне нового ковшика из драгоценного ковшика из набора посуды догорали угольки. Опасаясь повторного визита Зои Анисимовны, я выключила газ, настежь распахнула окна и весь остаток вечера пыталась отмыть содой дно ковша. Ничего не помогало. Махнув рукой, я под покровом тьмы вынесла испорченную посудину во двор и, стараясь, чтобы меня никто не видел, выкинула ее в помойку у соседнего дома. Теперь мне оставалось только надеяться, что «пронесет».

В воскресенье вечером вернулись родители. Услышав мой рассказ про сломанный унитаз и визит соседки, мама вконец потеряла терпение, выписала папе подзатыльник, наказала больше ни к чему в доме не прикасаться, снова куда-то упорхнула и вскоре вернулась в сопровождении соседа дяди Вити. Дядя Витя обозвал папу «косоруким», добавил еще пару непечатных выражений, в два счета отремонтировал унитаз, поправил дверь, заменил звонок на двери и, получив мзду, отбыл восвояси. А всего через пару дней в доме появился новый кинескоп, и телевизор снова заработал.

Все вернулось на круги своя. Мама, разумно рассудив, что проще сразу заплатить сантехнику, чем за свой счет потом ремонтировать квартиру соседке, отстала от папы с требованиями «работы по дому». Папа перестал изображать из себя рукастого мужа и засел за просмотр «Спрута», ну а я, подождав еще месяцок, удостоверилась, что пропажу кастрюли так никто и не обнаружил, и зажила дальше своей беспечной жизнью двенадцатилетней девочки.

В итоге про этот злосчастный набор все вообще забыли — маме на какой-то праздник подарили новый. Пропажа кастрюли обнаружилась только спустя двадцать лет, когда маман вздумала разобрать антресоли.

— Странно, — сказала она, доставая набор из пыльной коробки, которую не снимали с антресолей уже, наверное, лет десять. — Вроде же три кастрюли было, а тут две…

— Не знаю, — деланно равнодушно пожала я плечами.

Глава 7

Выходные пролетели, как одно мгновение. Всего за пару дней я уже почти совсем освоилась на новом месте и перезнакомилась со всеми жильцами квартиры, в которой мне теперь довелось жить. Атмосфера этого колоритного места, признатьсяч, мало походила на то, что я наблюдала в коммуналке Макса, который доводился приятелем моему бывшему ухажеру Клаусу и носил интересное прозвище «Зингер».

Та квартира на улице Желябова, как оказалось, еще с конца шестидесятых стала настоящим пристанищем неформальной советской молодежи. В ней царил беспечный, беззаботный и бунтарский дух: на кухне вечерами постоянно кто-то пел песни под гитару, спорил о том, что такое «любовь», откуда взялся этот мир, что происходит с человеком после его смерти, ну и, конечно же, костерил советские устои…

Обитатели, приезжавшие к «Зингеру» на постой со всего Советского Союза, постоянно менялись. То из Дзержинска кто приедет погостить на пару дней, то из Горького, то из Ворошиловграда, то из Владивостока. Гостеприимный Макс не отказывал, как правило, никому, но было у него и свое условие: он принимал на постой только тех, с кем у него были общие знакомые. Просто так прийти с улицы на ночевку было нельзя — Макс, как и многие, боялся сотрудников органов, которые работали «под прикрытием». Так, например, я удостоилась приглашения лишь потому, что была лично знакома с «Клаусом», то бишь Николаем, который доводился Максу хорошим приятелем.