Анатомия «кремлевского дела»
Шрифт:
Далее Енукидзе все же вынужден был перейти и перешел к признанию своей вины в “преступлениях”. Для начала он пересказал историю начала “кремлевского дела” – как ему донесли об антисоветской болтовне уборщицы, как он распорядился перепроверить донесение, как это его распоряжение попало в руки НКВД, а затем Сталина. Енукидзе снова покаялся в том, что с ходу не распорядился арестовать уборщицу, но покаяние прозвучало как-то уж очень спокойно и незаметно – обошелся Авель Сафронович без биения себя в грудь и посыпания головы пеплом. Затем он рассказал о том, как не внял предупреждению ОГПУ о “чуждом” соцпроисхождении Лёны Раевской и своей властью оставил ее на работе в Кремле:
Она работала несколько месяцев в библиотеке, причем она была принята не мною, – документально известно, кто рекомендовал, кто принял. Я просто обратил внимание, что она много месяцев ходила
1016
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 542. Л. 130.
Тут стенографистка зафиксировала “движение в зале”. И Енукидзе поспешил покаяться в том, что не проявил должного внимания в подборе сотрудников.
Третьим пунктом покаяний стало признание Енукидзе, что он затянул с реорганизацией охраны Кремля и выводом ряда учреждений за кремлевские стены. Но и здесь он постарался объяснить свой просчет объективными обстоятельствами – отсутствием необходимых помещений и своей занятостью в связи с проведением VII съезда Советов (28 января – 6 февраля 1935 года).
Упомянул Енукидзе и о некоторых работниках, которые, по словам Ежова, засоряли аппарат ЦИК СССР (консультант бюджетной комиссии С. А. Котляревский, юрисконсульты Э. Э. Понтович и В. И. Игнатьев). И опять-таки оправдал их присутствие в Кремле тем, что они с давних времен состояли на советской службе и работали не только в ЦИК, но и в других советских учреждениях – получалось так, что советская власть им полностью доверяла. Да и “органам” было хорошо известно о работе этих лиц в Кремле. (Не сказал Енукидзе вслух, а мы отметим: где же еще можно было найти хороших юристов, кроме как в среде “людей с сомнительным прошлым”.) Не считал Енукидзе этих людей опасными с точки зрения охраны, но тем не менее Игнатьев был уволен из Кремля еще 8 января 1934 года, а Понтович и Котляревский – 2 февраля 1935 года – прямо во время съезда Советов. Ежов в докладе (да и раньше – в докладной записке, адресованной Политбюро) утверждал, что при увольнении Понтович и Котляревский получили выходное пособие (1500 и 1000 рублей соответственно). Формально это произошло уже после ареста некоторых уборщиц, а также Клавдии и Алексея Синелобовых, Нины и Бориса Розенфельд и Лёны Раевской. Это обстоятельство утяжеляло вину Енукидзе в глазах пленума ЦК, но Авель Сафронович попытался оправдаться тем, что не знает, почему были выданы указанные суммы.
Вряд ли это убедило слушателей, да и Енукидзе тут же подлил масла в огонь, встав на защиту своего аппарата в целом: он заявил, что квалификация его сотрудников всегда оставалась высокой, аппарат работал без сбоев, о чем все сидящие в зале прекрасно знают, ибо сами хорошо с этой работой знакомы. Шкирятов и Беленький, нагло заявил Енукидзе, проверяли лишь соцпроисхождение работников, будучи некомпетентными в вопросах профессиональной квалификации. Это заявление вызвало реплику обиженного Шкирятова: “Конечно, мы никуда не годимся”. Но Енукидзе ничуть не смутился и продолжил оправдываться. Перейдя к вопросу о выдаче пособий, он отметил, что система помощи, существовавшая в ЦИК еще с первых лет революции, настолько разрослась, что с его стороны неизбежно был допущен ряд “ошибок, которые можно с возмущением квалифицировать, как Берия здесь говорил, и изменой, и двурушничеством”. А можно и не квалифицировать, продолжил Авель Сафронович свою мысль, несмотря на выкрики Берии с места, – ведь зачастую помощь оказывалась им просто по доброте душевной:
Бывали такие обстоятельства и случаи, что просто я не в состоянии был отказать, когда меня просили. (Движение в зале.) Как хотите это назовите [1017] .
Признав свою помощь ссыльным Ладо Думбадзе, Исидору Рамишвили, Николаю Кондратьеву, Енукидзе толком объяснить ее не смог, путано сославшись на отсутствие у него документов, изъятых Шкирятовым и Беленьким. При этом, в пылу препирательства с осуждавшими его с мест членами президиума заседания,
он признался, что материально помог и Д. Б. Рязанову, бывшему директору Правительственной библиотеки:1017
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 542. Л. 134.
Я Рязанову послал 600 рублей, я сказал об этом Ежову, я не скрываю: приходила его жена неоднократно, говорила, что бедствует, голодает, а тут пришел Иван Никитич Смирнов… [1018]
К сожалению, на этом месте он был прерван злобной репликой Орджоникидзе:
Пускай голодает, пускай подыхает, какое тебе дело? [1019]
и выкриками с мест: “Пусть работает!” И нам теперь уже не узнать, какую роль сыграл И. Н. Смирнов в судьбе Рязанова. Енукидзе попытался увести обсуждение в сторону от политики, намекая на то, что его во многих случаях просто обманывали, но ему этого не позволили. Произошел характерный обмен репликами:
1018
Там же. Л. 137.
1019
Там же.
ЕНУКИДЗЕ: Все это верно, теперь я больше вас возмущен. Было это, товарищи. Много я выдал денег, может быть, были жулики, обманщики.
ВОРОШИЛОВ: Рязанов не жулик, а ты что – мальчик, что ли, мог бы спросить кого-либо из нас, если душа болит.
СТАЛИН: Чего спросить? Человек выслан Советской властью. Из своих денег пусть платит, если хочет, из своего кармана, а не государственные.
ЕНУКИДЗЕ: Верно, верно [1020] .
Государственные средства Сталин давно считал своими собственными и, будучи рачительным хозяином, жалел каждую копейку, потраченную вопреки его указаниям.
1020
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 542. Л. 137–138.
Под конец своего выступления Енукидзе перешел к чувствительному для него вопросу о библиотеке. Для начала он, как и ранее в других случаях, постарался несколько отстраниться:
Библиотека была на отлете от нас, она была извне принесена со всеми своими сотрудниками. Это Правительственная библиотека, тот же Рязанов был директором этой библиотеки, и все сотрудники пришли оттуда [1021] .
Из всех библиотекарш Енукидзе был близко знаком лишь с двумя – Н. А. Розенфельд и Лёной Раевской. О них и пошла речь:
1021
Там же. Л. 138.
Самое главное лицо там – Розенфельд, которую я знаю, потому что она с 1917 года работает в кремлевских учреждениях, то уходила, то приходила, и я должен сказать, что никаких подозрений в отношении Розенфельд я не имел. После то, что я узнал о ней, было совершеннейшей неожиданностью. Конечно, я должен был быть настороже, видя ее родственную связь с Каменевым, но я это во внимание не принял. Знал из этой компании Раевскую, я ей помог, посодействовал в зачислении в постоянный штат – я уже сказал, при каких обстоятельствах, – помог ей квартирой, когда ее выгнали, и она обратилась ко мне. Но такую помощь, которая сейчас квалифицируется высоким моим покровительством в отношении некоторых, я оказывал решительно и очень многим, и нашим, и не из нашего аппарата [1022] .
1022
Там же.
Ну что поделать, обращаются люди, не уследишь и ненароком поможешь тому, кому вроде бы и не следовало помогать.
Коснулся Енукидзе и направления библиотекарш на работу в личные библиотеки членов Политбюро и Сталина, но тут же открестился от какой-либо инициативы в этом вопросе. Да, он знал о том, что некоторые библиотекарши посещают квартиры вождей, но доверял Минервиной и считал, что охранники членов Политбюро вполне смогут защитить своих подопечных в любых чрезвычайных ситуациях.