Андрей Белый, Алексей Петровский. Переписка

Нельзя проводить глубокую духовную черту между творчеством в Росс1и и за рубежом; это

дЪлают т1Ь, для кого весь смысл исторических перерожден1й, все содержан1е мучительных душевных ломок — есть не больше как привилег1Я лиц, живущих по ту сторону географической лин1и, разделяющей Росс1ю и заграницу. Пафос или унылый спад, гор'Ьн1е душевное или холодное списы-ван1е с жизни — все это свойственно и т^м и другим писателям, часто в различной м^рЪ, но никогда не преимущественно.

И — значит: все равно гд-Ь писатель (или поэт) творит — в Росс1и ли или зд-Ьсь заграницей: его глубины, его М1р достижен1й, любви, безпокойных воспламенен1й, все его богатство внутреннее, весь размах его внешн1Й — это тот клад, тот багаж, который он, уходя в широк1е литературные просторы, унес бы с собой обязательно — здЪсь ли или там — в Росс1и.

Принято говорить об эмиграц1и и Росс1и двояко: осуждать первую со всбм ея культурным содер-жан1ем и хвалить вторую или наоборот; очерк, внЪ этого сопоставлен1Я, вызовет критическ1й выпад — двухсторонн1й.

А между тЬм, можно ли, говоря о русской литературе, вообще делать разделящее сопоставление? Не есть ли она — двуединный образ?

Мы — два грозой зажженные ствола, Два пламени полуночнаго бора...

Скорбно, но правдиво звучат слова поэта в при-менен1и к нашей теперешней литературе — и тамошней и здешней.

«Балт1йск1й Альманах»

№ 1.

1923

«Два пламени полуночнаго бора» отделены друг от друга географической чертой, но в'Ьтер разду-вающ1й их или гасящ1Й — один: с востока. Я буду говорить о писателях здЪшних, эмигрантских, минуя крупныя имена, для которых литература это — они и они — литература.

Ф. Иванов (покойный), В Шотровскш, Ю. Ро-симов, В. Кадашев, А. Дроздов — вот тЪ из малых от литературы эмигрантской, которые первыми начали зд-Ьсь в Берлине разрыхлять зарубежный литературныя борозды, чтоб посЬять на них с1Ь-мена.

Пос^в вышел цв1Ьтистый, разнородный, но малоплодотворный и безсочный.

Ф. Иванов ушел с поля эмиграц1и рано; события подточили его слабыя физическ1я силы; по литературному насл1Ьд1Ю, оставленному им, можно, однако, судить, что весь он —-в узор^Ь старины, в звучан1и Ланнеровских вальсов, в беззатЬйливой нЬтЪ старинных усадеб. Едва ли он был бы пЪвцом и восхвалителем революц10ннаго грома и мощных ударов истор1и. Его мечтательная душа постоянно уходила в иные уголки — безбол-Ьзненных, умиротворяющих трепетан1й и ц1Ьлительнаго отдыха. Думается, что на литературном пути был бы он отшельником, мимо котораго шла бы глухая, неслышная ему, растревоженная и чадно-шумящая жизнь, буйно см1Ьющаяся от полноты жадных и стремительных чувств.

В. П1отровсК1Й — пробует перо в новеллах и стихах. В его литературной котомк1Ь им^Ьется двЪ книжки — «Прим-Ьры господина аббата» (новеллы) и «Полынь и ЗвЪзды» (стихи).

Духовно б^Ьдный, вывихнутый жизнью, с рЪзко-выраженным сексуальным уклоном, он весь свой литературный груз отразил главным образом в «Прим'Ьрах господина аббата»; в них характерно для него сочетается порнограф1Я с церковным сми-рен1ем, желан1е философствовать с словесной немощью.

Стихи его проникнуты ученическим пафосом и всегда д-Ьланны:

Что мнЪ в женских устах и прив-Ьтной рук'Ь, В дальних радостях звонкой долины? Я во льдах причащаюсь Великой Тоск-Ь Вознесенный, Забытый, Единый.

Мое сердце, как чаша, до края полно; Не пронзайте ж мнЬ сердце любовью — Иль оттает оно, или дрогнет оно И зальет вас дымящейся кровью.

Встр1Ьчаю1 ся и курьезы, Брод1Ь сл'Ьдующаго:

Спит маленькая Божья Матерь С розовой девочкой — 1исусом... Вылез таракан на скатерть Подумал и перекрестился усом.

Творческ1Я звЪзды свЪтят €му скудно и неприметный путь, пройденный им до сих пор, порос глухой полынью литературной отсталости, в которой В. П1отровск1й без сроков затеряется.

Ю. Р0О1М0В — сотоварищ В. П10тровскаго. О своем творчеств1Ь он заявляет:

В моей шарманке) скрипучей Есть один нап1Ьв неизм-Ьнный — Сердце способный замучить О весн1Ь как радость нетл-Ьнной.

Раздумчиво настроенный юноша, подслушавш1й и раз навсегда запомнивш1й звучан1е ахматовской лирики, он несет ее через все свое писан1е. Эмигрантское бездорожье, на которое бросили его со-быт1я, для него не больше, как чередован1е утрат:

И опять он падет проклятый Вечер осенн1й с мглистым лицом, Сосчитаю свои утраты. Которых не помнил днем. Круг их смыкается уже, НЪмой пг'.чятен намек Я стяну когда нибудь туже На горл1Ь узк1й платок.

Отсутств1е собственнаго поэтическаго лика не мЪшает, однако, искренности его стихов, часто не совершенных по формЪ, но всегда исчерпывающих см^Ьну его безпокойных ощущен1Й. Росимову предстоит расковать свой голос от многообразных поэтических вл1ян1й (а главное — ахматовскаго) и может быть ему удастся в будущем пить из своего маленькаго творческаго стакана.

Разрыхляющим зарубежную литературную борозду явился и В. Кадашев, пришедш1й в эмигра-Ц1Ю с запасом небогатых, малокровных сил. Дв'Ь книжки его фантастических разсказов «Зум-Зум» и «Фрачник с хвостом» не говорят о глубин'Ь душевных запросов этого автора, не рисуют картину творческаго жара и постижен1й. Отвлечен1е его в область трансцендентной фантастики едва ли является раскрыт1ем новых психологических далей.

№ 1. — 1923

«Б г. л т I й с к 1 й А л ь м а н а х»

65

Его путь — затерт гремящим, протестующим реализмом, насыщенным задорностью и буйством, которых В. Кадашев не в силах понять, ибо бродит сл-Ьпо в своих безкрасочных, непреодоленных им темах, оторвавшись от реализма и не постигнув путей «Инобьтя», о котором говорит в предислов!и к одной из своих книжек.

В. Кадашев из т1Ьх, которые не захотЬли взглянуть на вершины Казбека и Монблана потому, что их высоты пугающи и громоздки. М1р уступчивой фантастики без напряжения — его баюкающая, литературная колыбель. Вознесет ли она его высоко — ^и^ \'1уга уегга.

Наибол'Ье сложным, но высказавшимся полно, до конца в своих писаниях, является А. Дроздов.

Этот писатель, не без дара, совершил ряд душевных превращен1й, переходя от одного м1росозер-1дан1Я к другому, разбивая их и насп11х лЪпя из обломков новыя, громоздя тома за томами, разнообразя темы, с которыми порой блестяще справлялся (Голубиный отрок, БЪсы), а иногда дрябло и урывочно развивал их, наполняя страницы напыщенной декламац1ей и пустыми истерическими, холодными выкриками (ром. Д-Ьвственница, разсказы: Чека, Подарок Богу и др.).

В свое время революц1я, отпугнувшая его сти-Х1Йно-разрушительным шумом, продиктовала ему не мало строк - непокорливых, упрямо - буйных и протестующих, даже осудительных (его па-рижск1е фельетоны).

Уход в н1Ьдра эмиграц1и привел А. Дроздова к новым темам - безотносительным, на которых можно было отдохнуть от нарочитых мотивов (Первый сн-Ьг, Жолтый старик, Палочка - Выручалочка).

Этот пер10д его писательства — переходной; темы его по прежнему не сложны, но перо зам1Ьтно кр1Ьпнет — художественно. М1р уЪздно-м-Ьщан-ской ПСИХ0Л0Г1И, дЪдовск1я усадьбы, размытые берега Волги, глух1е деревенск1е драмы, напитанные соками «звЪринаго быта» — вот та канва, по которой заплеталось его немудрящее творчество.