Андрей Белый, Алексей Петровский. Переписка

Толстой — бывшая, ДостоввскШ — грядущая Росая. Толстой всей своей внутренней сущностью связан с Западом. Он велик1й глашатай духа Петра, петровства, даже там, где он его отрицает. И от-рицан1е Толстого — всегда западническое отри-цан1е. ведь и гильотина была законная дочь Версаля. Его мощная ненависть направлена против той Европы, от которой он сам не в силах освободиться. Он ненавидит ее в себе, он ненавидит себя. Этим он становится духовным отцом большевизма. Все безсил1е этого ума и «его» рево-люц1и 1917 года сказывается в посмертных сценах «И свет во тьме светит».

Этой ненависти не знает Достоевск1й. «У меня два отечества: Росс1я и Европа»,. Для него все это, петровство и революц1я, уже не имеет зна-чен1я реальности. Из «своего» грядущаго смотрит он поверх их, как из далекой дали. Душа его — апокалиптична; она полна тоски, отчаянья, но в это грядущее она верит незыблемо, в нем она уверена. «Я хочу в Европу с'ездить», говорит Иван Карамазов Алеше, «и ведь я знаю, что поеду лишь на кладбище, но на самое дорогое кладбище, вот что. Доропе там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними».

«Балт1йск1й Альманах»

№ 1. — 1923

Толстой несомн1Ьнно — большой ум, «просв-6-щенный» И «соц1ально-настроенный». Все, что он видит вокруг себя, принимает в нем позднюю, городскую и западническую форму проблем. До-стоевск1Й же вовсе не знает, что такое эти «проблемы». Толстой — явлен1е внутри круга европейской цивилизац1и. Он стоит в середин1Ь между Петром и большевизмом. «Росс1и» они вс% не видят. То, против чего они борятся, утверждается вновь той формой, в которой ведется эта борьба. Это — не апокалиптика, а умственная оппозиц1я. Ненависть Толстого против собственности — со-ц1ально-экономическаго, ненависть его против общества — соц!ально-этическаго характера; ненависть его против государства — политическая теор1я. Этим об'ясняется громадное его вл1ян1е на Запад. Он принадлежит к Марксу, Ибсену и Золя. Произведенгя его — не евангел1и, а поздняя, умственная литература.

Достоевск1й не принадлежит ни к кому, если не к апостолам первобытнаго христианства. Его «БЪсы» считались в ср€д1Ь русской интеллигенц1и консервативным произведен1ем. Но Достоевск1й не видит вовсе этих разноглас1й, этих «конфликтов». Для него между «консервативностью» и «революц!онностью» н1>т никакой разницы: и то и другое — западническое, одинаково чуждое и далекое. Душа такого рода смотрит через все со-ц1альное, поверх его. Д-Ьла м!ра сего представляются ей столь незначительными, что «реформи-рован1е» их не имЪет для нея никакой цЪны. Никакая подлинная религ1я не задается ц'Ьлью исправить М1р д'Ьйствительности или возд'Ьйство-вать на его политико-экономическую структуру. Достоевск1й, как всяк1й подлинно-русск!й, не за-м-Ьчает его вовсе; он живет в другом, метафизическом м1рЬ, лежащем по ту сторону фактиче-скаго. Какое отношен1е имЪет страдающая чело-в-Ьческая душа к коммунизму? Религ1я, дошедшая до соц1альных проблем, перестает быть релип'ей.

Для Достоевскаго же грядущая новая религ1я являлась той действительностью, в которой ом жил. Он — святой в противоестественном и СМ1.ШН0М, обусловленном вл1ян1ем запада, образЪ романиста. То, что в нем — его «реальность», его настоящее, сл-Ьдует искать как бы между строчек, эта его «д4йствительность» доходит с «Братьях Карамазовых» до религ10зной глубины, рядом с которой может быть названо разв1Ь имя Данте. Его Алеша—внЪ пониман1я всякой литературной критики, включая русскую. Его «Христос», котораго он все хотЬл написать, явился бы настоящим Евангел1ем, подобно Евангел1ям первона-чальнаго христ1анства, стоящим вн% вс1Ьх античных и еврейских литературных форм. Толстой же — мастер западнаго романа (до «Анны Карениной» далеко всякому другому роману), подобно тому, как он и в мужицкой рубах* — человек свЪтскаго общества.

Начало и конец тут сталкиваются. Достоевск1й

— святой. Толстой — лишь революц1онер. Лишь от него, настоящаго преемника Петра исходит большевизм. ПослЪдн1й — не противоположность, а послЬдн1й вывод «петровства», последнее уни-чижен1е метафизическаго соц1альным, и именно потому большевизм — лишь новая форма «петровства», псевдоморфозы. Если основан1е Петербурга было первым дЪян1ем антихриста, то самоуничтожение созданнаго Петербургом общества было вторым его д'Ьян1ем: так это должно быть воспринято внутренне мужиком. Ибо большевики

— это не народ и даже не часть народа. Большевики — низы того же городского «общества»; они чужды народу, они гЬ же западники, но не признанные «обществом» и потому исполненные ненависти подонков. Русская революц1Я — борьба между верхами и низами западнаго, чуждаго Рос-С1И «общества». Истор1я — в лиц1Ь носителя фя-дущей русской культуры, русскаго народа, — д'Ьйствовала тут по принципу наименьшей затраты сил, освободив страну от чуждых и враждебных ея самобытному развит1Ю элементов посредством взаимнаго самоуничтожения этих элементов. Зд%сь все проникнуто духом цивилизац1и: идео-Л0Г1Я, соц1альная политика, прогресс, интеллиген-ц1я, наконец, — вся русская литература, увлекающаяся сначала на романтический, а затЬм на со-ц1ально-экономическ1й лад свободами и реформами. Ибо всЪ ея читатели принадлежат к «обществу». Подлинный русск1й —• посл-Ьдователь Достоевскаго, хотя он не читает его и именно потому он не читает его, что вообще читать не умЪет. Он — часть Достоевскаго,

Рац1оналистическое мышлен1е Запада проникнуто понят1ем денежной оценки до такой степени, что его можно назвать «денежным» мышлен1ем. Все уловимое разнообраз!е жизненных явлени") нивеллируется, приводится к одному знаменателю посредством перевода их в понят1Я денежной оценки; лишь выраженныя единицами рыночной стоимости они становятся об'ектами мышления. В этом царств* бездушных т*ней красочность и непосредственность жизни зам-Ьнены цифрами, единицами денежнаго изм*рен1я. Для русскаго, всецЪло занятаго мистической жизнью своей души, это денежное мышлен1е — гр^Ьх. В Росс1и, как в Сир1и во времена Христа, отложились два наслоен1я экономической жизни: верхнее — чужеземное, цивилизованное, проникшее с Запада (к которому, как накипь, принадлежит и большевизм первых л-Ьт, сплошь западническ1й), и нижнее, глубинное, знающее лишь простыя блага; здЪсь мыслят не в цифрах, а в конкретных поня-Т1ЯХ. Зд-Ьсь волнует не стремлен1е улавливать рыночную стоимость, а разслышать Божью волю во вс-Ьх проявлен1ях жизни. Марксизм в Росс1и основан на искреннем недоразум4н1И. Росс1я покорялась стоящей на бол*е высокой ступени раз-

№ 1. — 1923

«Б а л т 1 й с к I й Альманах»

55

вит1я экономической политик'Ь, введенной Петром, но она не принимала активнаго участ1Я в созида-н1и ея и не признавала ея. Русск1Й не борется против капитала, он не понимает его. УмЪющ1е читать Достоевскаго, почуют, что здЬсь перед ними молодой челов-6ческ1й род, для котораго деньга не имЪют реальнаго быт1Я, для котораго существуют лишь конкретныя вещи, жизненныя блага, причем центр тяжести отнюдь не лежит на хозяйственно-экономической стороне жизни. Нажива денег посредством денег же для крестьян-скаго, безгороднаго мыщлен1я — зло, а из глубины рождающейся русской релипи она представляется гр1Ьхом. Подобно тому как нын-Ь города царскаго пер10да разваливаются и челов'Ьк в них вновь живет, как в деревнЪ, под корой большевизма, мыслящаго по-городскому и быстро исчезающаго, так освободится народ и от западно-европейской экономической жизни. Апокал1тсическая ненависть, которой была захвачена мысль народа и во времена Христа по отношен1ю к Риму, была в Росс1и направлена не только на Петербург, как на город, как на центр политической власти запад-наго образца, но и как на центр западнаго «де-нежнаго» мышлен1Я, отравившаго всю жизнь народа и направившаго ее в ложное русло.

Хозяйственный М1р машинной промышленности все покоряет себ-Ь: сам творец этого м1ра, чело-в1Ьк западно-европейской, «фаустической» культуры, стал ея рабом. Но единственно в одной этой культур1Ь, фаустической, судьба человека перешла всец'Ьло в зависимость от машины. Пока страшная власть ея продолжается, всяк1Й не-европеец стремится постигнуть секрет этого ужаснаго ору-Ж1Я, но внутренне он отвергает его, японец и индус, равно как русск1й и араб. Со страхом и ненавистью смотрит русск1й на эту тиран1ю колес, проволок и рельс, и если он сегодня и завтра еще покоряется необходимости, он когда-нибудь вычеркнет все это из своего быта и из своей памяти, и соорудит себ1с. М1'р, в котором не будет и слЪдов этой сатанинской техники...

Уже на протяжен1и многих в1Ьков в Росаи про исходит религюзное созицате. Постановлен1е Стоглаваго Собора (1551 г.) — свидетельство па-тр!архальнЪйшей в-Ьры. Брадобрейство и неправильное знатен1е креста являются здЪсь смертным гр-Ьхом. Этим наносится оскорблен1е б1Ьсам. «Синод Антихриста» 1667 года привел к величайшему сектантскому движен1ю — расколу, потому что было поставлено, что креститься впредь сл'Ьдует тремя, а не двумя пальцами, и что писать надо «1исус», а не «Исус», чЪм в глазах вЪрующаго уничтожалась сила этих колдован1Й над бЪсами. Но не все в^Ьдь тут в страхЪ и не в нем главное. Почему аналогичный пер1од на Западе, время Ме-ровингов, не являет почти никаких следов той горячей внутренней сосредоточенности и тоски о погружен1И в метафизическое, потустороннее.