Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

* № 122 (рук. № 77).

Михайловъ волновался, но не умлъ ничего сказать въ защиту своей мысли, потому что не могъ и не хотлъ сказать единственнаго несомнннаго довода — того, что если онъ художникъ, а это онъ зналъ твердо, то онъ не можетъ выдумывать такъ для своихъ произведеній, а ему открываются произведенія, которыя онъ выводитъ готовыя со всми условіями ихъ жизни и что когда онъ выдумываетъ произведенія, что онъ пробовалъ, то эти выдуманныя произведенія до того безобразны и жалки въ сравненіи съ настоящими, которыя онъ знаетъ, что онъ уже не можетъ принимать одно за другое и не можетъ проходить тхъ, которыя открываются ему.

И потому онъ написалъ эту картину только потому, что ему такъ надо было. Онъ горячился, особенно, можетъ быть, именно потому, что чувствовалъ справедливость гоненія Голенищева. Но онъ долженъ былъ сдлать эту ошибку и не могъ не сдлать ее.

Анна съ Вронскимъ уже давно переглядывались, сожаля о умной говорливости ихъ пріятеля, и наконецъ Вронской перешелъ, не дожидаясь хозяина, къ другой небольшой картин.

— Ахъ, какая прелесть, какая прелесть. Прелестно! Какъ хорошо! — вскрикнули они въ одинъ голосъ.

«Что имъ такъ понравилось?» подумалъ Михайловъ. Онъ и забылъ про эту, три года тому назадъ писанную, картину. Забылъ вс страданія, восторги, которые онъ пережилъ съ этой картиной, весь сложный ходъ чувства и миліоны соображеній, которыя онъ о ней длалъ, когда она неотступно, день и ночь, занимала его, забылъ, какъ онъ всегда забывалъ про оконченныя картины. Онъ не любилъ даже смотрть на нее и выставилъ только потому, что ждалъ Англичанина, желавшего купить ее.

— Это такъ, этюдъ давнишній, — сказалъ онъ.

— Какъ хорошо! — сказалъ Голенищевъ, [1431] тоже, очевидно, искренно подпавшій подъ прелесть картины.

Итальянская красавица крестьянка сидла на порог и кормила ребенка грудью. Она одной рукой придерживала осторожно его ручку, которую онъ сжалъ у блой груди, другой не прикрыла, a хотла прикрывать обнаженную грудь и смотрла спокойно и восторженно на мущину, остановившагося съ косой передъ нею и любовавшагося на ребенка.

Мужъ ли онъ былъ, любовникъ, чужой ли, но, очевидно, онъ похвалилъ ребенка, и она была горда и довольна.

1431

Зачеркнуто: Вотъ это безъ идей.

* № 123 (рук. № 77).

Вронской, Анна и Голенищевъ, возвращаясь домой, были особенно оживлены и веселы. Она очень легко отзывалась о Михайлов и его картин, признавая только способность техники, но видла, что таланта настоящаго нтъ и, главное, необразованіе полное, которое губитъ нашихъ русскихъ художниковъ; но Итальянка съ ребенкомъ запала въ ихъ памяти, и, нтъ нтъ, они возвращались къ ней. «Что за прелесть. Какъ это удалось ему. Вотъ что значитъ техника. Онъ и не понимаетъ, какъ это хорошо. Да! надо не упустить и купить ее». Вернувшись домой, Анна прошла къ своей двочк и никогда такъ долго не сидла съ ней и такъ не любила ее, какъ въ этотъ день. Она даже раскаивалась въ своемъ охлажденіи къ дтямъ, въ особенности къ Сереж, котораго она такъ давно не видла.

Вечеромъ Голенищевъ ушелъ, и Вронской пошелъ провожать его.

— Какъ славно мы провели нынче день, — говорилъ онъ. — А знаешь, я зашелъ къ себ въ atelier, и мн посл Михайлова, признаюсь, многое непонравилось. Техника, техника.

— Это придетъ, — утшалъ его Голенищевъ, въ понятіи котораго Вронской имлъ большой талантъ и, главное, образованіе, дающее возвышенный взглядъ на искуство.

Возвращаясь одинъ домой, Вронской ршилъ, что онъ передлаетъ всю свою картину, и мысль о новомъ план, какъ всегда, возбуждала его.

Вернувшись домой, онъ засталъ Анну въ слезахъ. Это были первыя съ тхъ поръ, какъ они оставили Петербургъ.

Анна призналась, что она тосковала объ сын. Вронской предложилъ ей хать въ Петербургъ, чтобы видть сына, но она отказалась. Она отказывалась потому, что видла Вронскаго увлеченнаго работой и жизнью здсь, при которой онъ весь принадлежалъ ей, а это ей теперь было дороже всего.

Но этому настроенію Вронскаго суждено было разрушиться вслдствіе знакомства съ Михайловымъ и приглашенія писать портретъ Анны.

На 3-й день Михайловъ пришелъ и началъ работу. Въ чужомъ дом и въ особенности въ палаццо у Вронскаго Михайловъ былъ совсмъ другой человкъ, чмъ у себя въ студіи. Онъ былъ непріятно почтителенъ, какъ бы боясь сближенія съ людьми, которыхъ онъ не уважалъ. Называлъ Вронскаго ваше сіятельство и Анну ваше превосходительство и никогда, несмотря на приглашенія Анны и Вронскаго, не оставался обдать и не приходилъ иначе какъ для сеансовъ. Вронской былъ съ нимъ учтивъ и даже искателенъ, но Михайловъ оставался холоденъ и ни однаго слова не сказалъ о картинахъ Вронскаго, которыя, противъ желанія Вронскаго, показала ему Анна.

Портретъ Анны съ пятого сеанса поразилъ всхъ, въ особенности Вронскаго, необычайной правдивостью и красотой особенной, которую странно было какъ могъ найти Михайловъ въ ея превосходительств, какъ шутилъ Голенищевъ. «Надо было знать годами, любить ее, какъ я любилъ, — думалъ Вронской, — чтобы найти это самое ея, самое милое духовное выраженіе. А онъ посмотрлъ и написалъ». Вронской съ этаго же 5 сеанса пошелъ къ себ и изрзалъ написанный имъ портретъ Анны и пересталъ заниматься живописью. Не только неодобреніе Михайлова его попытокъ, не только этотъ чудный портретъ, сколько близость сношеній съ этимъ страннымъ, сдержаннымъ человкомъ въ голубыхъ панталонахъ и съ вертлявой походкой показали Вронскому, что для искуства, для того чтобы найти въ немъ цль и спасенье, нужно что то такое, чего у него не было. Онъ, разумется, не признавался себ въ этомъ. Онъ говорилъ, что онъ не въ дух вс эти дни, говорилъ, что техника ему трудно дается и что онъ боится, что Анна скучаетъ здсь. Анна же видла это съ самаго начала; съ той самой минуты, какъ она увидала Михайлова, она поняла, что увлеченіе Вронскаго не прочно. Теперь она видла, что продолжать прежней роли нельзя, что все вышло. Дворецъ сталъ старъ и грязенъ, и, получивъ письмо о томъ, что все готово для раздла между братьями, Вронской и Анна похали въ Апрл въ Петербургъ, онъ — съ тмъ чтобы сдлать раздлъ, она — чтобы повидаться съ сыномъ.

* № 124 (рук. № 79).

Чмъ больше она узнавала Вронскаго, тмъ больше она любила его и [1432] тмъ больше совершенствъ она находила въ немъ. Все, что онъ ни думалъ, ни длалъ, все было возвышенно и въ ея глазахъ невыразимо словами, прекрасно. Онъ былъ честолюбивъ (она знала это) — это было доказательство сознанія его призванія къ власти. Онъ пожертвовалъ честолюбіемъ для нея, никогда не показывая сожалнія, — это былъ признакъ горячности его сердца. Онъ былъ боле, чмъ прежде, любовно почтителенъ къ ней, и мысль о томъ, чтобы она никогда не почувствовала неловкости своего положенія, ни на минуту не покидала его, [1433] — это было доказательство его благородства чувствъ. Онъ никогда не вспоминалъ о муж, и, когда что нибудь наводило на воспоминанія о томъ времени, онъ хмурился. [1434] Она понимала, что онъ хмурился потому, что съ его великодушіемъ, ему трудно было переносить роль торжествующаго. Когда бывали между ними несогласія, онъ поспшно и покорно уступалъ. И она восхищалась необычной мягкостью, добротой его въ соединеніи съ энергіей и твердостью его характера. Онъ скучалъ иногда. Это было доказательство богатства его натуры, требовавшей дятельности. Онъ пытался читать ученыя и политическія сочиненія, писать статью, потомъ сталъ заниматься собираніемъ гравюръ и живописью. И она видла, что во всемъ ему стоило захотть, и онъ превзошелъ бы всхъ другихъ людей. Онъ покупалъ ненужныя вещи, бросалъ деньги, — она видла въ этомъ щедрость. Онъ занимался своимъ штатскимъ костюмомъ, она любовалась его красотой въ новомъ плать. Онъ говорилъ дурнымъ итальянскимъ языкомъ на улиц, — она удивлялась его способности къ языкамъ.

1432

Зачеркнуто: тмъ больше боялась за потерю его любви, которая, она чувствовала, одна оставалась. У ней не было теперь въ жизни ничего, кром его любви. Она чувствовала это. Она чувствовала, что была рабой его, но знала, что опасно было показывать ему это. Онъ былъ также любовенъ, почтителенъ къ ней, какъ и прежде, даже боле, чмъ прежде. Она видла что

1433

Зач.: Она видла, что онъ разъ навсегда ршилъ, что ея воля будетъ для него закономъ и что онъ весь отдался ей; она знала, что поэтому ссоръ и столкновеній между ними не можетъ быть и дйствительно не бывало, но она чувствовала, что между ними не все открыто, и потому и ей не нужно открывать ему то, что онъ былъ для нея теперь все въ мір.

Она чувствовала, что ей достаточно одной его любви, для него этого мало; что для него, какъ для мущины, необходимъ особый отъ нея міръ, въ который бы могъ уходить и изъ котораго вновь къ ней возвращаться.

Сначала она ужаснулась, подумавъ, что это было прельщеніе, но такъ какъ она видла въ немъ теперь одно прекрасное и возвышенное, она ршила, что эта только потребность служила дятельности, и, чтобы устроить эту дятельность такою, которая бы не могла нарушить ихъ счастіе, она напрягла вс свои душевныя силы и этимъ содйствовала пристрастію къ живописи.

1434

Зачеркнуто: и краснлъ.

Ея любовь къ нему и восхищеніе передъ нимъ часто пугало ее самою: она искала и не могла найти въ немъ ничего не прекраснаго и съ болью въ сердц чувствовала свое ничтожество передъ нимъ. [1435]

Она не смла показывать ему всего рабства своего чувства. [1436] Ей казалось, что онъ, зная это, скоре можетъ разлюбить ее. И она ничего такъ не боялась, хотя и не было къ тому никакихъ поводовъ, какъ того, чтобы потерять его любовь. Она удивлялась сама на себя, на силу и униженіе своей любви, но страхъ передъ потерей его, не отдавая себ отчета въ томъ, что, отрзавъ отъ себя все остальное въ жизни, у нее оставалась одна эта любовь.

1435

Зач.: свое желаніе унизительное — рабою любить его.

1436

Зач.: передъ нимъ. Смутное чувство сознанія того, что это надо,