Боговы дни

— Чё ж это Катя-то с Любашкой не приехали! — сокрушалась тетя Шура. — Думала — повидаемся…

Когда машина тронулась, Николай обернулся, последний раз взглянул на свой еще стоявший на станции поезд, видневшийся за привокзальными тополями. И мысленно попрощался с ним, как с живым существом…

Промелькнули уснувшие улицы посёлка, свет редких фонарей сверкал в трещинах лобового стекла, как огненная паутина. С каждым годом трещин становилось всё больше, и Николай шутил, что когда-нибудь дядя Костя не увидит дорогу…

На лугу за последними огородами мерцал в молодой ночи костёр — пацаны жгли покрышку. Одинокий огонёк подмигивал Николаю, как бы говоря, что лицо земли никуда не исчезло, а лишь спряталось в темноте. Дядя Костя нажал на педаль газа, в днище весело застучали гравийные камешки, и машина помчалась среди полей, над которыми уже высыпали звёзды. Свежий ветер ударил в щель над приспущенным боковым стеклом. Он приносил запахи родных полей. Родину скрывала темнота, но она была рядом, вокруг, везде, касалась лица Николая своим дыханием.

Свет фар выхватил зайца на обочине, некоторое время он бежал перед ними, не догадываясь свернуть в поле. Дядя Костя весело поддавал газу, догоняя зверька, ругала его тетя Шура…

— Значит, оградку у отца-матери покрасили на Троицу, — рассказывал дядя Костя. — У отца памятник покосился, но пока не сильно. Ага… Витька тебя ждёт не дождётся — стайку помочь подправить, нижние венцы подгнили. Бредень уж на третий раз перечинил, на рыбалку с тобой собирается… Сейчас уже должен баню натопить, я сказал, чтоб так, примерно, к двенадцати…

Николай знал, что там, за ночными полями, в родной деревне готовилось застолье, маленький праздник…

VI

Машина остановилась у ворот, упёршись в них светом фар. На ярко, как днём, освещённых тесинках был виден каждый сучок. Дядя Костя не сигналил, сидел спокойно. Ворота распахнул, щурясь на фары, дяди Костин сын Витька — двоюродный брат Николая. Свет пробил глубину тёмного двора, и там зелёным огнем вспыхнули два глаза, загремела цепь Матроса. Дядя Костя медленно въехал во двор.

Николай вышел из машины. Его встречали высыпавшие из дома дед Иван, двоюродные братья с жёнами, стайка шалунов-племянников, чуявших городские гостинцы, а также наполнивший двор радостный лай Матроса. Пёс помнил его, прыгал и перебирал лапами от избытка чувств…

— Ну ладно, иди в избу, бери бельё — баня натопилась, — позвал дядя Костя, когда закончились объятья и поцелуи.

В тёмных сенях в полосе света, падавшей из полуоткрытой двери в комнаты, Николай узнал знакомые половики-дорожки на свежевымытом полу. Узнал запах сеней и всего дома. Ещё не успев войти, увидел стол посреди комнаты, на девственно чистой, поблескивающей клеёнке которого уже стояли гранёные русские стаканы…

Когда он шёл в баню, над тёмной крышей дяди Костиного дома уже в полную силу светила луна. В огороде спала картошка, белели чуть заметные клубы дыма над трубой бани. Знакомое дяди Костино хозяйство дышало и пошевеливалось кругом в темноте, и от этого острее представлялось, как завтра всё это станет видимым, заиграет под лучами солнца. Раскатится до самой речки широкий огород, раскинется за речкой луг, за лугом — лес…

VII

Глубокой ночью, после бани, после застолья Николай лёг в постеленную тетей Шурой чистую постель. Закрыл глаза. Перед ним возникли бегущие за окном поезда деревни, поля, перелески… Засыпая, он продолжал помнить, что впереди у него лето, отпуск, что завтра, вернее, уже сегодня взойдет солнце, осветит родную землю, и он, наконец, увидится с ней лицом к лицу.

КОЛЕЯ ЦИВИЛИЗАЦИИ

I

Николай подъезжает к реке по луговой дороге, еле заметной в густой траве, как старый заплывший шрам. По ней давно не ездили — она перетянута сверкающими гирляндами отяжелевшей от росы паутины, которую собирает колесо старенького «Иж-Юпитера».

Дорога исчезает окончательно, Николай с треском въезжает в прибрежные кусты, останавливается. В высокой траве остаётся след. На нем медленно распрямляются и укоризненно качают головками смятые колесом ромашки. След цивилизации.

Николай глушит мотор, и наступает тишина, которую он ждал целый год. Последние клубы выхлопа растворяются в листьях и траве. Он прислоняет мотоцикл к стволу талины, забирает рюкзак, удочки, выбирается из кустов. Высокий белоголовник сорит в подвороты болотных сапог маленькими белыми цветочками.

Николай выходит на берег. Над Улымом в блеске солнца и воды стоит летнее утро, солнце бьёт прямо в глаза. По узкой галечной косе в пламени сверкающей воды он идет навстречу солнцу, которым насквозь просвечены лопоухие кувшинки на обнажившихся отмелях и остатки тумана. Он бредёт по мелководью, стаи мальков убегают от его резиновых сапог.

Николай смотрит на тот берег. Близкий и таинственный, он нависает над ним стеной берёзового леса, словно иной мир. Это — Берёзовая гора. Она крута и дика, Улым у подножия тысячи лет охраняет подступы к ней. На утренних и вечерних зорях под горой кто-то бухает по воде хвостом — может, таймень, может, столетняя щука, может, сам Водяной. И кажется Николаю: всплыв со дна, замер он там у поверхности в прибрежном омутке, только косматая грива да борода колышутся среди водорослей, а зелёные стариковские глаза злобно смотрят из-под воды на человека, потревожившего покой реки. Трах по воде хвостом!.. И раздражённо мчится в глубину…

Поеживаясь на утреннем холодке, Николай раздевается, входит в реку. Вода тёплая. Там, откуда течёт Улым, тоже стоят жаркие дни, их тепло доносят до его кожи светлые улымские волны.

Он плывёт на тот берег. Его сносит течение, внезапно накрывает тень горы, и ему кажется, что он пересёк границу волшебного царства.

Наконец он — на той стороне, достает ногами дно. С крутого берега нависают кусты тальника, черёмухи, смородины с гроздьями уже бурых ягод, негромко поёт в ветвях подмытой талины напористое течение. Здесь даже в безветрие слышен слабый, но отчетливый шелест тысяч берез, будто несмолкающий шёпот самой горы.

Николай видит, как под напором течения безостановочно ныряет в воду ветка подмытой талины, словно кто-то, сидящий под водой, дёргает её вверх-вниз, вверх-вниз… Он — в сердце заколдованной страны, в царстве Берендея и Водяного Царя. Ему кажется, что молчаливые кусты нависшей над ним горы сейчас раздвинутся, и появится заросшая дремучим волосом морда лешего, а в воду быстро, пустив бесшумные круги, скользнёт с ветвей зеленоволосая русалка… И вдруг рядом за подмытой талиной раздается пушечный удар по воде, высоко над ветками взлетают брызги, и в ознобе ужаса, смешанного с восторгом, Николай успевает заметить метнувшуюся в глубину серебряную молнию…