Цветок Эридана
Шрифт:
(Маркиз де Сад)
Мир перестал существовать.
Королева с отрешённым видом смотрела в никуда. Мик Литэш, отчаявшись достучаться до Её Величества, растерянно оглянулся на пиранийцев.
– Уже несколько дней так, - негромко пояснил обер-гофмейстер.
– Известие о войне в Гебете оказало на Её Величество престранное действие.
– Война? Да, я что-то слышал о беспорядках.
– Что Вы такое придумываете, юноша!
– вмешалась леди Спика.
– Не беспорядки - настоящая
– Вы уверены? Откуда такие сведения?
– Наш посол не мог попасть в столицу: город был захвачен несколькими армиями, которые осаждали императорский дворец, - сказал пожилой господин.
– Нам сообщили, что все наследники по мужской линии убиты, а на власть претендует дочь Денебара.
– Но гебетские принцессы не наследуют корону, - эриданец явно был в замешательстве.
– Да и что может сделать одна женщина?
– Её поддерживают отряды храмовой стражи. Говорят, она публично клялась гебетцам отомстить за смерть брата, - ответил кто-то из свиты.
– А что случилось с принцем?
– Негодяя загрызли его же собственные псы, - злорадно сообщила леди Спика.
– Небось, обнялись с дьяволом, как родные братья. И ведьме дорога туда же, в пекло!
– Тс-с!
– лорд Бастоне приложил палец к губам, показывая на Еву-Марию, которая при этих словах вздрогнула, как от удара.
– Милорд Литэш, давайте побеседуем в кабинете. А бумаги оставьте здесь, королева подпишет позже, - холодно произнёс прокурор Ланцес: он-то давно уже понял, в чём дело.
Свита, удивлённо шушукаясь, вышла из будуара, и девушка осталась одна. Ах, как ей не хватало одиночества и тишины, которые стали её единственными друзьями, с тех пор как во дворец пришла ужасная весть! Не было ни одного человека, которому она посмела бы признаться в своём горе: никто не понял бы её, но все бы осудили. Жизнь в один миг потеряла смысл: в ней больше не было места ни робкой надежде, ни тайному ожиданию. Танцевальный зал пустовал, наряды пылились в кладовой, дни и ночи сливались в сплошную серую полосу, сквозь которую тянулась тонкая нить воспоминаний, которая связывала прошлое с настоящим.
Погружённая в свои размышления, Ева-Мария продолжала безучастно сидеть в кресле за столом. Перед ней лежали какие-то документы, существование которых было ей безразлично, и пачка непрочитанных писем. Часы на квадратной тумбочке с высокими ножками мелодично отбили полдень; встав из-за стола, принцесса вошла в туалетную комнату и не раздеваясь легла в ванну.
Когда туда вбежали служанки, все решили, что у королевы помутился рассудок. Немедленно был вызван личный доктор Лорита, который осмотрел девушку, покачал головой и запретил оставлять её одну. Отныне возле неё должны были находиться фрейлины, которым вменялось в обязанность дежурить у постели Её Величества даже по ночам.
Проходили дни. Ева-Мария была безучастна ко всему: ни с кем не говорила, ничего не ела. Тётки сбились с ног, пытаясь привлечь внимание девушки, медики испытывали на ней всевозможные лекарства, но всё впустую: королева таяла на глазах, и по столице ползли тревожные слухи, будто она вот-вот умрёт от неизвестной болезни.
Однажды ночью принцесса вдруг очнулась. Спальня казалась чужой и холодной: бледно мерцали
ночники, неподвижно застыли кисточки балдахина, а четыре амура глядели на неё пустыми золотыми глазами и, усмехаясь, натягивали крошечные луки. Справа на стуле сидела девушка и напевала:– Вижу ангела на небе -
Два раскинутых крыла.
Ты был смел и безрассуден,
А я глупою была.
У Евы-Марии перехватило дыхание, а красивый, тихий, чуть дребезжащий голос выводил:
– Я ждала тебя с надеждой,
Одна,
Пролетело много дней,
Ты исчез, я осталась
Одна,
Только с песней моей.
Одна, что может быть горче -
Нет тебя больше!
Нет тебя больше, любимый...
Королева села на кровати.
– О ком Вы поёте?
– в смятении спросила она.
Элия Кельвин подняла глаза, и песня оборвалась.
– Вы не спите, Ваше Величество?
– Как можно спать под эти завывания!
– холодным тоном произнесла принцесса.
– Вы очень бледны, сударыня. Пожалуйста, прилягте, Вам нельзя сейчас вставать, - фрейлина протянула руки, чтобы поддержать её, но Ева-Мария с негодованием оттолкнула девушку.
– Вы никто, чтобы поучать нас!
– Я знаю, - чуть слышно ответила Элия.
– Но всё-таки позвольте мне помочь.
– Нам не нужна Ваша забота, миледи Кельвин!
Элия молча стояла рядом, теребя полотенце на плече.
– За что Вы так ненавидите меня?
– робко спросила она, и по её щекам покатились слёзы.
– Подите прочь и больше не приходите сюда!
– отозвалась Ева-Мария: она не желала делить своё горе с какой-то фрейлиной, мимоходом влюбившейся в принца.
– Хорошо, Ваше Величество, я позову миледи Стеллу.
Элия тихо вышла, а принцесса уронила голову на подушки; спасительный сон смежил ей веки, и больше в ту ночь она не просыпалась.
Утро принесло во дворец долгожданные перемены: впервые за много дней королева встала с постели и вышла к завтраку. Придворные толпились в приёмных покоях и с волнением ждали новостей; кто-то пустил слух, что она подурнела от лихорадки, другие утверждали, что это был летаргический сон, третьи говорили, что виной всему истерия.
Чтобы избежать назойливых церемоний пиранийского двора, Ева-Мария почти не покидала своих покоев. Войдя в библиотеку в сопровождении статс-дамы, она обнаружила, что за время её болезни на столе скопилось изрядное количество писем и донесений, которые требовали рассмотрения. Девушка со вздохом села в кресло и принялась разбирать бумаги. Большинство писем были от лорда Фина; советник сообщал, что в Эридане всё спокойно: законы соблюдаются, проблемы решаются, налоги взимаются.
"Donna mea, Ваше молчание тревожит. Всё ли у Вас хорошо? Как обстоят дела с мроаконским договором? Если король Хазар потребует изменений, немедленно информируйте меня или Юарта. Будьте благоразумны: учитывая осложнения с Гебетом, нам крайне важно поддерживать мир на западных границах. На Пиранию надежды мало, а Мроак может утратить интерес к Эридану, если найдёт другого союзника. Также до меня дошли слухи, будто Вы отказываете супругу в правах на ложе. Замечу, мера эта повлечёт за собой нарушение брачного договора..."