Дети, сотканные ветром 2

Лев ступил в крохотное помещение. Завыла старая лебёдка, и лифт начал поднимать мальчика и его зарождающийся страх на самый верх башни.

Глава 4. Узоры.

Лифт с трудом поднимался, словно протискивался в дымоход.

Страх перед встречей сменился ужасом перед падением. Темнота сопровождала мальчика почти до самого верха, и лишь в последний миг в лифт ворвались лучи красноватого солнца. Закат пронизывал башню сквозь высокие, узкие окна и очерчивал контуры громадного мёртвого механизма с его огромными шестерёнками и маховиками.

Лифт покинул свет, и перед Львом появилась дверь, обитая железом и украшенная серебряными символами. Глубокая тишина дала понять: путь наверх окончен. Напрасно мальчик считал, что за дверью ему станет легче дышать.

В плохо освещённом каменном коридоре сквозило. Лев замер перед развилкой и тут же ощутил, как в спину задул лёгкий ветерок. Точно касанием ладони его бережно вели по коридору без дверей. Путь вился вверх, и в итоге мальчик вышел в просторный зал. Потолок уходил в темноту, кое-где виднелись стропила крыши.

Выше только звёзды, сообразил Лев.

По стенам располагались книжные стеллажи, верстаки и столы из лабораторий волхвов. Длинный разноцветный ковёр делил круглый зал пополам. На другом его конце чернела груда квадратных глыб.

Из-за приглушённых лучин Лев не сразу различил на камне движение.

– ПОДОЙДИ ЖЕ, – прошелестел ветер.

Лев задрожал всем телом, каблук сапога отбил ритм подступавшего ужаса.

– СМЕЛЕЙ!

Сквозняк толкнул в спину, и ноги мальчика сами зашагали по ковру к угловатому старинному седалищу. Там в подушках и шалях куталась старая женщина.

– Так вот кто истоптал сажей весь мой дом! – ворчливо проскрипела Кагорта.

Лев глянул на свои сапоги: один серый от пепла, на другом налипла паутина. Он в безумной лихорадке попытался вытереть носок сапога об пёстрый ковёр.

– Праматери, помилуйте! – поразилась Кагорта. – Сотня лучших прях сотню дней ткали этот кусок тряпки в дар основателям Собора.

Лев припал к пятну и попытался рукавом его стереть. Получилось лишь размазать сажу.

– Замри! – прикрикнула Глава. – Протрёшь дыру и прикажешь заплаты шить? Когда царь наш опять явится за подаянием, хороша будет хозяйка Трезубца с дырявыми коврами?

– Извините, госпожа… – бормотал онемевшими губами мальчик.

– Довольно!

Кагорта махнула рукой и вжалась в мягкий настил и темноту. Лев с опозданием осознал, что сжимает янтарь через сюртук.

– Ближе, – сонно скомандовала хозяйка Собора. – Дай тебя хорошенько разглядеть.

Газовые лучины в зале милостиво засияли ярче, но свет не принёс Льву смелость. За троном на стене висел сплетённый из тысяч металлических колец крылатый змей. В глазницах серебряного черепа горели огоньки.

– Невежливо хлопать зенками по сторонам, когда беседуешь с сударыней.

Лев заставил себя посмотреть на Кагорту. Никогда в жизни он не встречал подобную старость. Её длинные волосы белы, как первый снег. Лицо с глубокими морщинами походило на глиняную маску, неспособную на малейшую мимику. И только веки изредка мутные глаза. Одну руку старуха прятала за мантией, вторая же покоилась на грубом подлокотнике трона, и тощие пальцы скребли камень жёлтыми ногтями.

Вблизи постамента Лев оступился.

– Чего тебя ноги не держат? – удивилась Кагорта и с усилием скинула на пол одну подушку. – Сядь и помни: такой милости мало кто одаривался.

Мальчик послушно расположился на ступенях в шаге от подола мантии Главы.

– И как мне тебя величать, переносчик сажи?

– Я Лев. Лев Трубочист, – опомнился мальчик.

Кагорта, кряхтя, рассмеялась:

– Не такой ты хороший мастер, чтобы к имени приписывать своё дело.

– Простите, госпожа…

– Я привыкла, что Киноварный поставляет нам умелые руки и непустые головы.

– Простите…

– Впрочем, силком тебя под Трезубец никто не гнал. Редко к нам просачивается новая кровь. Все чураются закрытости нашего общества, обособленности от царского надзора и жёсткого соблюдения традиций. Да и Собор не питейный дом. В последние годы повадилось к нам разное отребье. Кто тайны желает поценнее растащить, а кто от длани закона укрыться.

Старуха тяжело оторвалась от подушек и склонилась над мальчиком. Её белые волосы ниспали на пол, совсем близко от Льва. На удивление они пахли не затхлостью башни, а летним полем.

– Надеюсь, ты не затем явился в Собор? – прошептала Кагорта.

Голос Льва дрогнул, и он помотал головой. Старуха, довольная ответом, вернулась на мягкие подушки.

– Мне того достаточно. И всё же ты умудрился попасть в немилость двум важным особам в башне. Ключнику за неумелость, мастеру ткачей за наглость.

– Наглость? – промямлил Лев.

– Говорят, с нахалами, которые удумали забрать его посох, Распутин расправлялся весьма изощрённо.

– Я-я не нарочно.

– Ха! Куда тебе тягаться неучёному и пугливому! Вот ведь старух боишься, аж трясёт. Я бы могла вышвырнуть тебя за ворота и наказать Киноварного за скверный подбор слуг. О подобном меня просят пара самовлюблённых мужланов. Тем не менее ты успел обзавестись симпатией с главой Бором и Вапулой.

От напряжения Лев открыто усмехнулся. С трудом верилось в благосклонность вихля, когда тот в обед оттаскал за ухо своего помощника. Трубочист не считал себя повинным в том, что суп Проши успевает остынуть по дороге в котельную.

– Лицо у тебя не расцарапано. Считай, вы дружки с Вапулой, – настаивала Кагорта. – Потому исправно работай в котельной и усерднее учи то, что даёт тебе Собор. Своим пренебрежением ты разобьёшь не одно старушечье сердце.

Хозяйка башни замолчала, вынуждая мальчика бешено вникать в её речь.

– Ну и тугодум, – разочарованно выдохнула она. – Слышала, тебя прямо к воротам моя давняя подруга приволокла. Отчего же она не зашла на чай?

– Баб… госпожа Вежда сказала, что врата перед ней закрыты.

– Вот ведь до рвоты верная она! Сама правила придумала, сама их и придерживается, – покривилась старуха.

Сложно представить двух настолько разных женщин за кружкой чая, подумалось Льву.

Если Баба Яра была неотъемлемой частью уютной светлой гостиной с пахнущей сдобой печью, то Кагорта под стать башне – древняя и мрачная. Баба Яра пылала стариковской бойкостью, Кагорту же отяжеляли оковы возраста.