Дети, сотканные ветром 2

– Прям тошно от её правильности, – зевнув, повторила хозяйка Трезубца.

Подбородок старухи поник, и волосы укутали лицо. Лев оставался в недоумении пару минут, боясь пошевелиться. Он был готов просидеть всю ночь у спящей Кагорты, только бы не накликать на себя её гнев.

Впрочем, после пробуждения старухи, не вызовет ли присутствие малознакомого слуги неловкость?

Лев робко заговорил:

– Простите, госпожа, могу я идти? Глава?!

Кагорта медленно подняла веки.

– А? Ты ещё здесь? – спросонок изумилась она. – Решил, что у меня дел нет, кроме как нянчиться с тобой? Ступай.

Льва не надо было заставлять. Он неловко поклонился и устремился к выходу. Сердце точно высвободилось из клети, страх отступал.

И чего все боятся старую женщину?

– Хотя постой! – раздалось за спиной Льва.

Голосом, который пробирался под кожу.

Лев обернулся и не поверил своим глазам. Словно наконец-то он разглядел Кагорту, а до того видел её лишь через грязное стекло. Бодрость точно вернулась вместе с парой десятков лет. Лицо наполнилось мышцами, изгладив большинство морщин, а под густыми треугольными бровями глаза прояснились.

– Чуть не забыла, зачем за тобой послала, – Кагорта ловко забивала одной рукой изящную курительную трубку. – Сделай милость – никогда не старей.

Перемены в хозяйке Трезубца вернули во Льва трепет. Старуха дурила его своей старостью.

– Наследил ты в Соборе изрядно, – Кагорта затянулась из трубки, и когда выпустила дым, оскалилась белозубой улыбкой. – Ты осторожен, хотя тебе не хватает выдержки.

– Простите, госпожа, впредь я…

– Молчи!

Кагорта крутила трубку, и пространство вокруг неё начало рябить. Дым скакал по миражу, извиваясь в причудливых формах. Лев не мог остановить мурашки, пробившие его тело, а под толстой тканью сюртука он ощутил, как янтарь бесновался в световом представлении. Старуха улыбнулась шире и костлявой рукой указала на грудь мальчику.

– Достань свою безделушку. И, прежде чем соврёшь мне, вспомни, под чьей ты крышей живёшь. Чьими благами пользуешься.

Лев подчинился и вытянул за тесёмку мешочек Бабы Яры, в котором носил янтарь. Сияние камня просачивалось сквозь ткань. Дрожащие пальцы не сладили с узлом на мешочке.

– Простая, но действенная хитрость, – похвалила Кагорта. – Куль, прошитый металлической ниткой. Подарок из Златолужья?

Лев кивнул. Пот выступил на его лице, узел никак не поддавался.

– Антонина на выдумку горазда. Да только тебе невдомёк, что если воспользоваться блюстителем даже на секунду, то взбаламутишь пространство вокруг. Особенно таким мощным. И часто ты балуешься им?

– Иногда. Когда работаю в темноте.

Кагорта громко рассмеялась:

– Фонарь для трубочиста! Праматери премудрые, вы только послушайте несмышлёныша.

Старуха не сдерживала смех, пока Лев наконец-то не справился с узлом. Свету янтаря было тесно за рогожей, и когда камень освободился, то все лучины в зале померкли.

Кагорта вскрикнула от боли, прикрывая глаза. Наотмашь она трубкой рубанула воздух, и янтарь погас.

Кагорта хихикнула:

– В следующий раз, когда полезешь в трубу, будь любезен, пользуйся шахтёрским фонарём. Даже ткач средней руки, вроде Распутина, рано или поздно унюхает твою игрушку.

Лев почувствовал себя обречённо, тонущим в цветных волнах ковра.

– От кого тебе достался… фонарь?

– От мамы.

– Так ты вымесок пригретый моей подругой?

– Вымесок?– повторил Лев. Незнакомое слово оставило на языке неприятный привкус.

– Твоя мать явно не из знатных, но держала при себе такую дорогую игрушку. Самый простой вывод: ты незаконный сын какого-нибудь князька. Я повидала множество подобных историй. Что скрывать, сама была на столько же безродной, сколь красивой. Бестолковые наследники великих родов, а то и сами их отцы сулили дорогие подарки в обмен на благосклонность. Глупцы с глупыми мамашами, для которых породниться с простолюдинкой равнялось бесславию прошлых и будущих поколений. Твоя мать была красива?

– Да...

– Сдаётся мне, и своего отца ты ни разу не видел. О, представляю, как над твоей грустной историей всплакнула Антонина. Так на что она рассчитывала? Будто выведав всю подноготную, я устрою тебя в страту Огня, где, возможно, бегает твой братик иль сестрица.

Жар в речи Кагорты предназначался не Льву. И он решил, что юлить будет опасно:

– Госпожа, возможно, Баба Яра хотела, чтобы у меня появились все документы, и я стал полезен обществу.

– Ха! У Каспара иное мнение на твою полезность. Мне же нет дела до происхождения слуги, – хозяйка постепенно успокаивалась. – Лишь бы родня твоего любвеобильного папаши не докучала Собору. Что до камня с деревом внутри… то у пары мастерских водятся деньги. Да и Киноварный охоч до разных погремушек. Если поторгуешься с ними, то выбьешь из них златых, чтобы сделать все нужные грамоты и жить годик другой в достатке.

– Нет, – тихо слетело с губ мальчика.

Кагорта увлечено поёрзала на подушках.

– Что-то ветер сквозит, или я не ослышалась?!

– Простите, госпожа, но янтарь мне дорог.

– Смелости перечить мне у тебя в избытке. Хватит ли духу чаровать таким блюстителем? Видел ли ты хоть раз, как плетут узоры подобными инструментами. Как струны прошивают тело…

Лев едва кивнул. Он хорошо помнил руку на своём горле, и узоры, которые исходили от всего, что наполняло маленькую комнату. Потом был взрыв, а за ним освобождение.

– Подобным блюстителем ткутся мощные чары. Приглядись к ковру. Видишь?

Только теперь мальчик начал различать в пёстром полотне примитивный рисунок. Волны пронизывали всё на своём пути. Проходя через людей, цвет нити преломлялся и далее устремлялся в других людей, животных, самоходные механизмы и даже парусные лодки между звёзд.

– Многие в Соборе мечтают увидеть подобные узоры наяву, – продолжала Кагорта. – И у немногих хватает дерзости плести волшбу. Теперь ступай, сегодня я не позволю тебе забрать тайны ткачей.

– Госпожа…

– Ступай! И скажи Каспару, чтобы выдал тебе сменные сапоги. Впредь не желаю видеть отпечатки твоих ног там, где бродили величайшие умы древности.

Неожиданной свободой Лев воспользовался не задумываясь. Кажется, он бежал до лифта, и Кагорта смеялась ему вслед.

Трубочиста никто не ждал внизу башни, что утешило его. Ключник будет в ярости от просьбы о сапогах. Сам то он, вероятно, уже празднует увольнение нерадивого трубочиста.

Весь путь до котельной мальчик провёл в раздумьях. То, что Кагорта прознала про янтарь, мало его волновало.

– Вымесок, – раз за разом Лев вертел горькое слово на языке.

Неужели янтарь был не более чем откупом отца. Плата за то, чтобы более не видеть сына. Ведь недаром мама жила за Пеленой.

– Мы были так противны тебе?

– С тобой всё в порядке? – спросила Есения.

Лев долгие секунды хлопал глазами. В потёмках и тяжких думах он не заметил у двери котельной княжну. Есения сидела на сумке, закутавшись в шерстяную пелерину. На коленях небольшой холст, а в руках уголёк. На бумагу девочка успела набросать первые штрихи человека на лестнице. Вылитый соборный трубочист.