Дитя леса

Мне захотелось топнуть ногой. Заверещать. Замахать кулаками. Как он мог? Взять и бросить меня. Сейчас, когда я, преодолев себя, извинилась! Что ему надо?

Господи, ну конечно. Ему ничего от меня не надо. Вот и весь секрет.

– Хорошо. Счастливой дороги, – прошелестела я еле слышно. Злость вместе с силами разом покинули меня. Закружилась голова. Проклятая жара.

Вместо того, чтобы развернуться и уйти, Костя подошёл ко мне. Так близко, что я почувствовала аромат дыма, кофе и едва уловимый прохладный запах мятной зубной пасты. Меня качнуло.

– Леся, послушай, – тихо сказал он и прикоснулся к моему плечу, готовый поддержать, если я упаду. – Ты сейчас думаешь о чём-то плохом и, кажется, вот-вот хлопнешься в обморок. Посмотри на меня.

Я подняла глаза и сфокусировалась на его лице. И только сейчас заметила, как он загорел за последние дни. На лбу из-за морщинок проступили две тонкие белые полоски, а нос стал красно-коричневым. Скорее всего завтра начнёт облезать. И только серо-голубая радужка глаз словно выцвела, стала ещё бледнее, резко контрастируя с потемневшей кожей. Над верхней губой и на подбородке отросла русая щетина – на солнце она отливала рыжиной, а на шее была совсем тёмной. Я хотела запомнить это лицо и в то же время забыть навсегда. Но мне не дано было выбирать.

Костя выдержал мой взгляд и продолжил:

– В этой жизни всё просто. Нужно только говорить правду. То, что чувствуешь и думаешь. Мой интерес к тебе перерастает во что-то большее, но я не имею на это права. Ни на дружбу, ни на любовь. Ты слишком молода, тебе нужно прожить… Первую любовь, первое разочарование, первые настоящие отношения. А я не могу тебе этого дать, потому что у меня всё это уже в прошлом. Так что давай по-честному: мы больше не увидимся. Храни свои тайны и будь счастлива, лесная девочка.

Он грустно улыбнулся, оторвал от меня взгляд, развернулся и пошёл по тропинке прочь.

– Правду, значит?! Как насчёт моей правды?

Я не подумала о том, что он, возможно, снова спровоцировал меня, чтобы удовлетворить любопытство. Чья-то невидимая рука словно открыла кран в моём горле, и слова, до того зажатые и плотно утрамбованные где-то в районе яремной ямки, хлынули наружу настоящим фонтаном.

– Я родилась и всю жизнь прожила здесь, в этом доме, с отцом и матерью. Почти ни с кем не общалась, не ходила в школу, в городе была лишь несколько раз и то в глубоком детстве. – Костя развернулся и посмотрел на меня так, словно видел впервые. Не знаю, что удивило его больше: то, что я оказалась настоящей отшельницей, или то, что я начала говорить. – Два года назад я сбежала отсюда и уехала в Новосибирск, чтобы узнать, как живут люди в большом мире, чтобы стать такой же, как они. Поселилась у тётки, маминой сестры, но она невзлюбила меня из-за старых обид. А потом я встретила парня. Он показался хорошим, потому что защищал меня от нападок, восхищался, говорил, что я особенная… Мы собирались пожениться. Но он предал меня.

Если честно, он сделал это не единожды и каждый раз заходил всё дальше и дальше, а я прощала, пока он… пока они… не зашли слишком далеко. Я вернулась домой, но никого не нашла. Родители пропали. Я не знаю, где они и что с ними случилось.

Голос дрогнул, горло перехватило, слёзы подступили к глазам. Рассказать правду оказалось сложнее, чем я думала.

Костя оказался рядом через секунду. Он сбросил рюкзак на землю и обнял меня, неловко прижимая к себе. Одной рукой гладил по голове, другой держал за талию. Что-то тихо приговаривал, но стук крови в моих ушах заглушал все другие звуки. Жаркий стыд полыхнул внутри. Что он подумает обо мне? Зачем я начала говорить? Нужно было дать ему уйти!

Я очнулась, только когда он отстранился и, сжимая меня за плечи, сказал:

– У тебя дров маловато. Я приду в следующую субботу, наколю.

Мне не нужна была помощь в колке дров, я всегда справлялась с этим сама, но прежде чем покачать головой, я успела сообразить, что он ищет повод для встречи. Пусть этим поводом будут дрова. Пусть.

– Спасибо, – пролепетала я, тут же прикинув, что до субботы осталось три дня. Целых три дня! – Я буду ждать.

Разжав руки, Костя поднял рюкзак с земли, закинул за спину, коротко попрощался и пошёл в сторону города. Медленно, чуть покачиваясь из стороны в сторону, словно пьяный.

Если бы меня спросили, каким я запомнила то лето, я бы ответила: сладким. Никогда в жизни я не ела столько пирожных, тортов и конфет. Костя, прознав, что я люблю десерты, каждый раз по дороге ко мне покупал эклеры, птичье молоко, чизкейки. Бывало, они доезжали в не самом аппетитном виде – один раз он упал, переходя ручей, и раздавил их, в другой раз от жары потёк крем – но всегда были необыкновенно вкусными. К его приходу я накрывала на крыльце маленький столик, сколоченный отцом, заваривала чай в расписном фарфоровом чайнике, ставила чашки с золотой каёмкой и тонкими ручками и чувствовала себя по меньшей мере английской королевой.

Костя приходил после обеда, как раз к тому времени, когда спадала жара, и воздух начинал наполняться вечерней негой. Мы ели пирожные, пили чай и разговаривали. О поэтах и художниках, царях и декабристах, учениках и учителях. От него я узнала, что произошло в мире за последний год, в том числе о массовых убийствах и терактах, авиакатастрофах и цунами. Ершась до последнего, я требовала хороших новостей и из чистого упрямства отказывалась верить в то, что мир окончательно сошёл с ума, но неизбежно проигрывала.

– Твой отец – невероятно проницательный человек. Он был прав, когда решил уйти в лес, – без улыбки завершил спор Костя.

Я надулась и отвернулась от него, не желая признавать поражения, а потом подумала: ведь точно такой же выбор сделала и я, вернувшись сюда. В безопасное место.

После чаепития и разговоров наступало время работы. За несколько часов, которые оставались до вечера, Костя успевал переделать кучу дел. Он обожал возиться с инструментами и деревом, а поскольку всё вокруг было сделано из дерева, ему всегда было чем заняться. Он починил покосившуюся дверь в сарай, залатал крышу в курятнике, поменял подгнивший пол в бане. И я таяла от тихого восторга, наблюдая, как он, закатав рукава рубашки, чёткими размеренными движениями строгает доски из сосны или орудует молотком и гвоздями.

Я не могла понять, как в одном человеке уживается так много всего: Питер и провинциальная школа, мечты о служении церкви и призвание быть учителем, умение обращаться с рубанком и неумение ловить рыбу, грубость и искренность. И это завораживало меня. Мне хотелось изучать его, исследовать, подсматривать, чтобы докопаться до самой сути, познать её.

Костя же оставался самим собой. Подшучивал над моей наивностью, разносил в пух и прах плохие книги, всё, за что бы ни брался, делал на совесть. А потом, во время очередного чаепития, он рассказал свою историю, и я многое поняла.

Он родился в профессорской семье: отец возглавлял кафедру квантовой механики в Санкт-Петербургском государственном университете, мама там же преподавала английский язык. Костя был единственным ребёнком в семье, и на него возлагали надежды, которых он не оправдал. Точнее, отказался оправдывать.

– У меня не случилось того, что принято называть подростковым бунтом, – рассказал он. – И даже когда отец, учёный до мозга костей, запретил поступать в духовную академию, я смирился, возможно, потому что перед этим меня бросила девушка, которая тоже не оценила моего желания стать священником. Но кажется, я об этом уже говорил.