Дочь поэта

Юнкеров оказался рыжим бородачом со светло-карими глазами, высоким, как жердь, на хрящеватом носу – забавные круглые очки. Следовало признать – в восемнадцать лет у Ани Двинской был отличный вкус.

– Добрый вечер.

Он воззрился на меня поверх своих модных очочков.

– Добрый. Мы с вами договаривались?

– Нет. Простите. Я не мама ученика.

– Да? – он посмотрел на меня озадаченно. – А кто?

Я улыбнулась: действительно, какие в его учительской вселенной могут быть еще роли у женщин?

– Я – подруга Анны Двинской.

И вдруг увидела, как он порозовел.

– С Аней все в порядке?

– Не знаю. Ее муж который день не может до нее дозвониться. И я подумала, учитывая опыт ваших отношений…

Он плюхнулся на стул.

– Черт. Значит, вы в курсе?

Я кивнула, пока не совсем понимая, что он имеет в виду.

– Я считал, – он снял очки, на носу остался белый след. – Что мы сможем дружить. Я дурак, да?

Я снова осторожно кивнула.

– Дурак. – Качнул он головой покаянно.

– После такой большой любви дружить действительно сложновато, – кинула я камень наудачу.

Он с силой потер лоб.

– Мы ведь как прилепились друг к другу прямо на первой же лекции в Герцена – так накрепко. Думали, навсегда. Нам все тогда говорили, что мы даже внешне были чем-то похожи.

Я пригляделась к продолговатому лицу, состоящему, казалось, из сплошных углов. Похожи?

Он усмехнулся.

– Хотя сейчас и не скажешь, верно?

Я пожала плечами. Когда люди влюблены друг в друга до умопомрачения первой юношеской любовью без зазора, то действительно становятся схожи. Хотя бы общим выраженьем лица.

– А потом… Все резко окончилось. Вы же в курсе?

Я вновь кивнула – продолжай, Ника, молча кивать. Похоже, это работающая стратегия.

– Я тогда ей сказал: все норм. Если надо, уйду на вечерний. Жить где – есть. Она вроде согласилась. И вдруг – передумала. И перешла в другой институт.

– На журналистику.

– Да. На звонки мои не отвечала. Уехала жить на дачу – а я адреса-то не знал. Чуть не сдох, конечно, слонялся целыми днями под ее окнами. Они темные. Ждал – вдруг зажгутся? Вообще ничего не понимал, как это? За что?! С ума сходил. Короче. За лето отошел как-то. Подумал: это ее решение. Имеет право.

Он наконец посмотрел на меня – будто искал моего одобрения.

– Понимаю, – только и смогла сказать я.

Ничегошеньки я не понимала.

А Юнкеров мотнул рыжей кудлатой головой, будто мух отгонял.

– Потом, еще через тройку лет, на последнем курсе, у нас закрутилось с Леркой моей… Ну и сейчас, неожиданно так, она появляется. И говорит: мол, всю жизнь мечтала вернуться в школу. Но опыта-то работы с детьми нет. Я помогал, как мог. Советовал. Своих в пример приводил – у меня двое. Лерке предложил: давай пригласим Аню с ее Лешей в гости? Лерка обрадовалась – давно хотела познакомиться.

– И как все прошло?

– Никак. – Он пожал плечами. – Аня отказалась.

– Я ее понимаю.

– Да? Ну, может быть. По мне, так все быльем поросло.

Я вежливо улыбнулась.

– У Анны, судя по всему, не поросло.

Виктор отвернулся в явном смущении.

– Я дурак, да? – Смотрите-ка, он прямо на этом настаивает. – Толстокожий?

Это самое мягкое определение, дружок. Я продолжала удерживать на лице вежливую улыбку. Анна мной бы гордилась.

– Знаете, я показывал ей фотографии на мобильнике.

– Семейные?

– Ну да. Жена, дети. Дача.

Боже… А ведь поначалу он мне понравился.

– И она вдруг говорит: «Никогда тебя не прощу». А за что меня прощать? Это я вообще-то должен был ее простить за то письмо!

– То письмо?

– Ну да. Она же мне написала тогда, что передумала. Я ей и говорю позавчера: ты ж сама тогда все решила! Сама!

– А она?

– Она как начнет смеяться. Форменная истерика. Я забегал. Воды принес. Бить по щекам постеснялся.

Я поднялась.

– Спасибо.

– Да за что спасибо-то! Где Аня? Что произошло?

Я в последний раз за этот день улыбнулась Сибиллой. Иногда, сказала я себе, выходя из школы, следует проявлять настойчивость, когда звонишь в дверь. С другой стороны, не отправься я сюда, вряд ли бы мне достались кусочки пазла старой истории о юношеской любви и предательстве. Мне предстояло снова вернуться к отправной точке. На этот раз я не церемонилась: вновь и вновь нажимала на кнопку звонка, колотила в дверь кулаком. Давай-же, Аня! Поднимайся! Не заставляй меня вызывать слесаря и местного участкового!

– Вы к Анечке с Лешей? – услышала я.

Развернулась. На площадке за моей спиной стояла корпулентная дама, укутанная поверх халата в теплый платок.

– Да, – я вздохнула. – Леша попросил проверить. Уже пару дней не может до жены дозвониться.

– Бог ты мой! – дама всплеснула руками. – Вот же солоха! Он мне, наверное, тоже звонил! А мой телефон совсем сдох. В ремонт отнесла, а там… – Дама рассказала о трагической судьбе своего мобильника уже из прихожей квартиры напротив. И в результате вынесла мне ключ. – Вот, возьмите. Он у меня всегда, на всякий случай, а у них – мой. Они кошку мою…

Но я уже не слышала: опять накатило раздражение – нахал Леша соседке наверняка даже не звонил. Зачем портить репутацию перед соседями, если верная литсекретарь приедет из пригорода и все организует, не вынося сор из избы? Я повернула ключ и без всякого стеснения закрыла дверь перед носом у дамы в оренбургском пуховом платке. Нащупала выключатель в тамбуре. Отметила, что сапоги Ани лежат, раскинутые по углам тесного пространства в подобии шального танца. Человек, который так весело снимает обувь, вряд ли трезв. И верно – хозяйка сапожек лежала навзничь на диване в гостиной.

– Аня, – позвала я. – Это я, Ника.

И услышала в ответ только нечленораздельное бормотание. Я осторожно присела на край дивана. Звякнула, покатившись, пустая бутылка. Я наклонилась: коньяк. И никаких признаков закуски. Анна Двинская, вы не перестаете меня удивлять. Я вздохнула и набрала номер единственного человека, способного мне помочь.

– Наконец-то, – выдохнул он в трубку. – Я думал, ты…

– Мне совершенно не интересно, о чем ты там думал, – перебила его я. – Мне нужна твоя помощь. Прямо сейчас.