Дочь поэта

– Бедняжка, – сказала какая-то тетка в пригородной электричке своей товарке. – С первым-то у нее все легко прошло, а со вторым каждое утро выворачивает…

Ах, не смерть, но жизнь вступала в свои права, – прошептали бы нежные сентименталисты осьмнадцатого веку. Одна из женщин в нашем доме беременна. Но это не я. Не я!

Я была в такой ярости, что впервые не позвонила Славе, не бросилась готовить, а из продуктов купила лишь чипсы к бутылке вина. Я сидела за столом, сжав в ладонях бокал, перекатывая в памяти детали прошедшей недели. Кто?! Логично было бы предположить, что гормональная терапия Анны наконец сработала, однако вспоминая поведение старшей дочери Двинского, я, как ни тщилась, не могла обнаружить ни отечности, ни рвущейся наружу радости женщины, наконец-то реализовавшей свою мечту стать матерью. В конце концов, размышляла я, наливая себе третий по счету бокал вина, это могла бы быть и Алекс – что в этом такого? Барышня детородного возраста, любительница выпить (и не мне нынче, в дуэте с бутылкой, ее осуждать) и танцевать ночь напролет в модных клубах. Двинский, посмеиваясь, частенько говорил, что его девочка «слаба на передок», выражая, скорее, отцовскую гордость сим фактом. Возможно ли, чтобы при своем стиле жизни она не предохранялась?

Или – тут я похолодела, дело было вовсе не в моих сестрах, а в прозрачной мачехе? Может ли случиться, что отец, в его преклонном возрасте… Меня передернуло. Конечно может. Для чего иначе мужчина женится на барышне, не отягощенной ни интеллектом, ни образованием, а лишь свежим лицом и телом, как не для того, чтобы подстегнуть свое гаснущее либидо? У детей пожилых отцов, говорят, больше шансов стать вундеркиндами. Да что там! Гениями! У троих, уже имеющихся у него дочерей с этим явно не задалось. Мы проиграли там, где, оказывается, еще был шанс выигрышного билета.

Я, качаясь, дошла до кровати. Ты опоздала, прошептала я простыням, измятым сексуальными экзерсисами с прошлого раза. Опоздала сделать его счастливым. Кто-то сделает это до и за тебя.

Глава 31 Архивариус. Осень

Я сидела в своей комнате наверху, тупо уставившись на тоненькую стальную пластинку в ладони. В день, когда я застала Алекс в ванной, я отмыла ее от крови. Но не выбросила. Она продолжала лежать у меня на рабочем столе невинным аксессуаром. Кто знает, может, я ею точила свои карандаши для пометок на полях поэта? Оттачивать острие карандашей, чтобы отцу проще писалось, резать кожу дочери, чтобы ей легче жилось… Можно поиграть словами и смыслами – но зачем? Это кокетливые бесцельные игры и, исходя из темы, еще и постыдные. Моя сестра страдала, и я хотела знать – за что она себя так сильно и так давно наказывала?

Тускло блестящая сталь на краю стола манила, притягивала взгляд. А если тоже попробовать – провести по белой коже, нарушить ее целостность, выпустить нутро? Сделать себе больно. Сделать себе легче. Но я не могла себя заставить. Что-то в этом было святотатственное. Моя оболочка оказалась мне дорога. Свою боль я держу внутри. Что будет, если выпустить ее наружу? И я раз за разом откладывала бритву и принималась за дела. Обычные хозяйские. Я не горела желанием увидеться с Костиком, не хотела рассказывать ему про признание Алекс, пока не пойму – почему? Теперь ясно, что обе дочери ненавидели старого ящера, и у каждой были свои резоны. С Нюшиными мы разобрались. Разберемся и с загадкой Алекс.

И вот в одно светлое воскресное утро в конце сентября мы с Валей возвращались с рынка в Сестрорецке, нагруженные сумками с овощами. Я предложила приготовить настоящий французский рататуй, и Валя с энтузиазмом согласилась. Накануне мы неожиданно неплохо провели время в компании Алексея – поедали суши, и он учил нас пить саке.

– Никогда не наливайте себе сами, девочки! – наполнял он наши рюмки, подмигивая.

Анна сидела рядом, раскрасневшись, и он то и дело брал ее за руку.

– Обычай требует наливать сначала старшей по званию! – саке лилось в рюмку Вали, потом Ани. – Или все-таки по старшинству? – делано пугался он и пробовал налить сначала жене, а она била его игриво по руке.

– Ладно, наливайте сразу мне! – Я подставила рюмку, прикидывая, не приснилась ли мне Анна, свернувшаяся в темноте под одеялом?

Я тогда помогла ей скрыть следы падения – отзвонилась Алексею, промямлила что-то про последствия смены гормональной терапии. Следуя моей версии, жена его попала в больницу, но сейчас уже дома, отсыпается. Анна ни разу не поблагодарила меня за тот вечер, да что там – ни разу не дала понять ни взглядом, ни жестом, что о нем помнит.

– Таак… – Тем временем Алексей поднял рюмку, не выходя из роли массовика-затейника: глаза и щеки горят, обычно приглаженные волосы стоят дыбом – в этот момент он был мне почти симпатичен. – Сакадзуки держим в правой руке, придерживая донышко левой. – Он кинул взгляд на Валю, привычно отставившую от себя алкоголь. – Э, нет! Когда вам налили, надо сделать хотя бы один глоток!

Мы вчетвером (Алекс не почтила нас в тот уик-энд своим присутствием) залихватски залили в себя саке. Алексей подключил свой мобильный к колонкам, поставив что-то из собственного плейлиста. Весьма занудного – что не удивительно, зная персонажа. Однако никто не решился ему об этом сказать, да и саке нам было в помощь – и раз, и два, и три. Только за полночь, весьма довольные собой и проведенным вечером, мы разошлись по комнатам.

А наутро у троих девочек, спустившихся к завтраку, даже не болела голова. А вот Алексей явно страдал: он так и не вышел к столу.

– Мужчины. – Анна, под шум кофемашины, ловко накрывала на стол. – Пусть отсыпается. А я бы погуляла вдоль залива. Погода-то какая! Жаль упускать последние деньки.

– Я – в магазин. – В конце концов должен же быть от меня какой-то прок. – Мы вчера забыли купить специи для рататуя.

– Можно я с тобой? – Валя явно чувствовала себя в моей компании уютнее, чем раньше.

Вышли мы примерно на час, а когда вернулись, то, скинув на пороге обувь, мельком отметили, что кроссовок Анны пока нет на месте, а значит, она все еще гуляет – вот и хорошо. Будет время приготовить обед.

Для начала мы занялись овощами, часть отправили сразу в раковину, чистить. Остальное – в холодильник. Но едва Валя захлопнула дверцу, как…

– Алло! Возьми трубку! Не смей меня игнорировать, слышишь?! Не смей! – Первые секунды, оцепенев, мы не смогли узнать голос, столько в нем слышалось тоски. Валя подскочила, взгляд ее заметался. Голос гремел на всю веранду. – Я же люблю тебя, с ума схожу. У нас же все есть, чтобы быть счастливыми!

Хлопнула калитка – через сад, улыбаясь, шла Анна. Чертов Алексеев мобильный, оставшийся со вчерашнего вечера подсоединенным к колонкам! Я подбежала к стене, вырвала из розетки шнур от колонок. Валя так и стояла, застыв, с округлившимися глазами – очевидно, уверенная, что Алексей признается в бешеной страсти именно ей. Я нахмурилась – Анна уже поднималась по крыльцу. Я бросила полный ярости взгляд на Валю: ну же! Соберись! Валя едва слышно выдохнула. Молодец. За долю секунды я собрала свое лицо в доброжелательную маску, развернулась к входной двери.

– Как погуляла?

– Отлично! – Анна светилась румянцем. – Как же здесь славно! Если б не пробки, переехала бы, вот правда, сюда жить…

Она стянула кроссовки, прошлепала в носках к столу, налила себе воды. И, залпом выпив стакан, обернулась к нам.

– А вы как?

– Хорошо! – произнесли мы хором. Аня взглянула на нас с удивлением.

Валя покраснела еще сильнее.

– Еще вчера купили все для рататуя, – отрапортовала я, стараясь отвлечь Анну от лица мачехи. – Так что накормим вас перед отъездом.

– Алеша так и не встал? – она взглянула в сторону лестницы.

– Встал, – прошептала Валя.

– Но еще не спускался, – поспешила добавить я.

– Потороплю-ка его. А то уже просто неприлично. – И еще раз мельком нам улыбнувшись, Анна пошла наверх.

А я развернулась к Вале.

– Что это было? – голос ее чуть-чуть дрожал. Как и рука, лежащая на столешнице. – С кем он говорил?

Я пожала плечами. Бывает, могла я сказать, что мы держим кого-то за черствый сухарь. А он – вот те на! – оказывается сочащимся ромом страстным бисквитом.