Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

Слушатели хохотали до упаду, восхищаясь отличною, по словамъ Санчо, памятью его, и похваливъ просили его повторить письмо еще раза два, чтобъ и они могли запомнить, и при случа переписать его. Санчо повторилъ письмо три раза. и три раза нагородилъ съ три короба разной чуши, посл чего пустился разсказывать о случившихся приключеніяхъ съ его господиномъ; при чемъ ни слова не сказалъ, однако, какъ его начали на одял въ этой самой корчм, смотрвшей ему теперь прямо въ глаза. Ко всему этому онъ присовокупилъ, что какъ только господинъ его подучитъ благопріятный отвтъ отъ своей дамы Дульцинеи Тобозской, такъ тотчасъ же пустится въ новыя странствованія, и тогда уже постарается непремнно сдлаться императоромъ или королемъ, — какъ это ужь улажено между ними, — замтивъ кстати, что господину его сдлаться государемъ не Богъ знаетъ какъ трудно при его храбрости и сил его руки. Сказалъ онъ и о томъ, какъ Донъ-Кихотъ, по вступленіи своемъ на престолъ, женитъ его — Санчо; которому, между прочимъ, слдуетъ непремнно овдовть въ тому времени, чтобы обвнчаться, по милости Донъ-Кихота, съ фрейлиной императрицы, наслдницей великаго и богатаго владнія на твердой земл, почему въ настоящее время, онъ ни въ какихъ островахъ больше не нуждается. Санчо городилъ все это такъ серьезно, утирая по временамъ бороду и носъ себ, и такъ походилъ самъ онъ на полуумнаго, что священникъ и цирюльникъ только удивлялись, какова должна быть сила безумія Донъ-Кихота, если она могла подйствовать такъ заразительно на голову другаго бдняка. Не находя нужнымъ разсевать пока заблужденія Санчо, и предпочитая похохотать надъ нимъ, зная, что совсть его совершенно свободна; они увщевали его молиться Богу за своего господина, который со временемъ, — въ случайностяхъ и предположеніяхъ будущаго — можетъ дйствительно быть императоромъ, или на худой счетъ архіепископомъ, или чмъ-нибудь въ этомъ род.

— Государи мои! отвтилъ Санчо, ужь если дла такъ плохо пойдутъ, что господинъ мой не захочетъ быть императоромъ, а придетъ ему охота сдлаться архіепископомъ, то скажите на милость, чмъ странствующіе архіепископы жалуютъ своихъ оруженосцевъ.

— Они даютъ имъ какую нибудь бенефицію или приходъ, отвчалъ священникъ, съ порядочнымъ жалованьемъ, кром постороннихъ доходовъ, которыхъ можно считать почти столько же, сколько жалованья.

— Да вдь для этого оруженосцу нужно быть холостымъ, замтилъ Санчо, и умть по крайней мр отслужить обдню. О, горе мн, дернуло же меня, продолжалъ онъ, за грхи мои жениться, — да и безграмотный я кром того, простыхъ А, В, С. не знаю. О, Господи, что со мною станется, если господинъ мой сдлается не императоромъ, какъ это въ обыча у странствующихъ рыцарей, а архіепископомъ.

— Не горюй, Санчо, сказалъ цирюльникъ; мы посовтуемъ твоему господину, и даже доставимъ ему случай сдлаться императоромъ; да это и легче для него, чмъ быть архіепископомъ, потому что онъ больше храбръ, чмъ ученъ.

— Это я тоже думалъ, отвчалъ Санчо, хотя, правду сказать, господинъ мой человкъ на вс рувки. Я же отъ себя думаю только просить Бога, чтобы сдлалъ онъ моего господина тмъ, чмъ ему наиболе пристало быть, и что всего выгодне будетъ для меня.

— Вотъ что умно, то умно, и совершенно по христіански, сказалъ священникъ. Но пока до чего, а теперь необходимо вытянуть твоего господина изъ этой трущобы, въ которой, какъ ты говоришь, онъ расположился страдать. И чтобы обсудить какъ получше устроить это дло, да за одно и пообдать, потому что ужь пора, такъ зайдемъ-ка въ эту корчму.

Санчо просилъ нашихъ друзей отправляться, если они хотятъ, въ корчму, а самъ ршился ожидать на улиц; почему не хотлъ, онъ идти вмст съ ними? онъ общалъ сказать посл; просилъ онъ ихъ только прислать чего-нибудь горяченькаго перекусить ему самому и велть отпустить овса Россинанту.

Друзья наши покинули Санчо, и немного спустя цирюльникъ вынесъ ему обдъ. Оставшись одни, священникъ съ цирюльникомъ принялись обдумывать, какъ бы имъ удачне привести въ исполненіе задуманное ими дло. Священнику скоро пришелъ въ голову планъ, который, соотвтствуя ихъ собственнымъ намреніямъ, могъ вмст съ тмъ увлечь разстроенное воображеніе Донъ-Кихота.

— Думаю я, сказалъ онъ цирюльнику, самъ нарядиться странствующей двушкой; а васъ нарядить моимъ оруженосцемъ; за тмъ мы отправимся отыскивать Донъ-Кихота, и я, притворившись горюющей и ищущей помощи дамой, попрошу его слдовать за много, чтобы исправить зло, причиненное мн однимъ вроломнымъ рыцаремъ. Отказать мн — Донъ-Кихоту, какъ странствующему рыцарю, нельзя будетъ. Вмст съ тмъ я попрошу его не подымать моего вуаля и не спрашивать о моихъ длахъ ничего, пока онъ не исправитъ всхъ золъ, которыя натворилъ мн измнникъ. Рыцарь нашъ, я нисколько не сомнваюсь въ этомъ, исполнитъ все, что у него попросятъ подъ этимъ видомъ; когда же мы вытащимъ его изъ горъ и отвеземъ домой, тогда подумаемъ, какъ намъ вылечить его.

Глава XXVII

Мысль священника показалась цирюльнику превосходной, и друзья наши ршились тотчасъ же привести ее въ исполненіе. Они спросили у хозяйки юбку и головной уборъ, оставляя въ закладъ новый подрясникъ священника. Цирюльникъ привязалъ себ огромную бороду изъ волосъ рыжаго коровьяго хвоста, на который хозяинъ обыкновенно цплялъ свой гребень. Хозяйк хотлось узнать, на что имъ понадобились эти вещи, и священникъ въ немногихъ словахъ разсказалъ ей о сумашествіи Донъ-Кихота и о томъ, какъ надялись они, переодвшись, выманить его изъ горъ, въ которыя онъ теперь удалился. Хозяева тотчасъ же догадались, что этотъ полуумный рыцарь былъ никто иной, какъ недавній гость ихъ, господинъ того самаго оруженосца, котораго недавно подбрасывали здсь на одял, и они, въ свою очередь разсказали священнику и цирюльнику все, что произошло въ этой самой корчм, въ памятную для читателя ночь, не умолчавъ и о томъ, о чемъ счелъ почему то нужнымъ умолчать Санчо. Посл этого хозяйка самымъ уморительнымъ образомъ нарядила священника. Она надла на него изорванную, суконную юбку, обложенную черной бархатной полосой въ пядь ширины и зеленый бархатный лифъ съ блой атласной вышивкой, сшитый, какъ кажется, вмст съ юбкой, еще во времена добраго короля Вамбы. Священникъ не согласился напялить на себя головной уборъ, а надлъ свою ночную пикейную шапочку, обвязалъ ее широкой черной тафтяной подвязкой, устроивъ изъ другой такой же подвязки родъ вуаля, который совершенно скрылъ бороду и лицо его. Нахлобучивъ сверху священническую шапку, превосходно замнявшую зонтикъ, и накинувъ на плечи свой плащъ, онъ услся, по женски, верхомъ на мула. Тмъ временемъ какъ цирюльникъ усаживался верхомъ на другаго мула — украшенный полурыжей, полублой бородой (сдланной изъ хвоста рыжесаврасой коровы), доходившей до колнъ его. Простившись со всми, даже съ доброй Мариторной, общавшей помолиться Богу, да поможетъ Онъ имъ въ ихъ трудномъ христіанскомъ подвиг, друзья наши ршились пуститься въ путь. Но священникъ не усплъ отъхать отъ порога корчмы, какъ ему показалось, что духовному лицу неприлично наряжаться по женски, хотя 6ы это и было сдлано съ самымъ благимъ намреніемъ.

«Куманекъ», сказалъ онъ цирюльнику, «обмняемся-ка нарядами; вамъ пристойне нарядиться странствующей двушкой, а мн поручите лучше быть вашимъ оруженосцемъ; роль эта боле пристала моему сану, въ случа же вашего отказа я останусь здсь, хотя 6ы самъ чортъ собирался унесть Донъ-Кихота». Въ эту самую минуту прибылъ Санчо, и не могъ не расхохотаться, глядя на костюмировку нашихъ друзей. Цирюльникъ согласился исполнить желаніе священника, и послдній, переодвшись въ оруженосца, принялся наставлять цирюльника, какъ ему вести себя въ новомъ своемъ положеніи, и что говорить Донъ-Кихоту, чтобы выманить его изъ той трущобы, въ которой онъ расположился сумасбродствовать и страдать. Цирюльникъ отвчалъ, что онъ и безъ наставленій съуметъ выполнить свою роль. Онъ не хотлъ пока переодваться, и свернулъ свое платье тмъ временемъ, какъ священникъ навязывалъ себ бороду. Оба они хали въ сопровожденіи Санчо-Пансо, разсказавшаго имъ дорогою, какъ они съ Донъ-Кихотомъ встртили въ горахъ какого-то сумасшедшаго, умолчавъ, однако, при семъ случа, о найденномъ имъ чемодан, и о томъ что нашелъ онъ въ этомъ чемодан, потому что какъ ни казался онъ простъ, но все же, когда дло касалось его интереса, онъ былъ человкъ себ на ум.

На другой день путешественники наши достигли того мста, гд Санчо обозначилъ дорогу дрокомъ, при помощи котораго можно было бы найти Донъ-Кихота. Вскор онъ открылъ его убжище и сказалъ своимъ спутникамъ, что имъ остается только переодться, если это къ чему-нибудь послужитъ, священникъ и цирюльникъ уврили предъ тмъ Санчо, что имъ необходимо перерядиться для спасенія его господина. Вмст съ тмъ они строго на строго приказали ему не упоминать о нихъ въ разговор съ Донъ-Кихотомъ, и въ случа, если рыцарь, какъ этого слдуетъ ожидать, спроситъ у него, передалъ-ли онъ письмо Дульцине, то Санчо долженъ отвтить, что передалъ, но что эта прекрасная дама, къ несчастію не грамотная, могла отвчать только на словахъ, приказывая Донъ-Кихоту прибыть тотчасъ же въ ней, по весьма важному длу, угрожая въ противномъ случа разгнваться на его. Ко всему этому они добавили, что подобный отвтъ и то, что они сами намревались еще сказать ему, поможетъ имъ, какъ они надялись, возвратить рыцаря къ лучшей жизни, и заставитъ его, ни минуты не медля, отправиться въ путь, чтобы поскоре сдлаться королемъ или императоромъ; опасаться же, въ настоящую минуту, попытокъ съ его стороны сдлаться архіепископомъ было совершенно напрасно.

Все это Санчо, выслушавъ очень внимательно, постарался удержать у себя въ памяти, не преминувъ при этомъ поблагодарить нашихъ переряженныхъ друзей за ихъ общаніе посовтовать Донъ-Кихоту не длаться архіепископомъ, а оставаться при прежнемъ намреніи попасть въ императоры. Санчо полагалъ, что императоры могутъ щедре награждать своихъ оруженосцевъ, чмъ странствующіе епископы. «Не мшаетъ мн отправится однако впередъ,» сказалъ онъ, «и сообщить моему господину отвтъ его дамы, быть можетъ этого одного довольно будетъ, чтобы вытянуть его на свтъ божій безъ вашей помощи.» Вс согласились съ мнніемъ оруженосца и ршились ожидать это съ извстіями о Донъ-Кихот. Санчо отправился наконецъ въ горы, оставивъ двухъ своихъ спутниковъ въ узкой лощин, расположенной въ освжающей тни высокихъ скалъ и нсколькихъ деревьевъ, росшихъ на горныхъ покатостяхъ, посреди этой лощины журчалъ, изливаясь, сребристый ручей. Дло было въ август, часа въ три пополудни; слдовательно въ очень жаркое время и года и дня. Все это длало убжище нашихъ друзей очень пріятнымъ, и помогало имъ терпливо ожидать возвращенія Санчо. Расположившись мирно отдыхать въ тни, они неожиданно были удивлены и очарованы чистымъ, сладкимъ и нжнымъ голосомъ, раздавшимся вблизи ихъ. Они ни какъ не ожидали встртить въ пустын такого прекраснаго пвца, потому что хотя и говорятъ, будто среди лсовъ и полей, въ пастушьихъ шатрахъ, можно вчастую встртить восхитительные голоса, но на дл они существуютъ больше въ воображеніи поэтовъ, нежели въ дйствительности. Удивленіе друзей нашихъ было тмъ сильне, что они услышали романсъ, вовсе не походившій на грубую пснь пастуха. Жилецъ пустыни незримо плъ:

Что превратило жизнь мою въ мученье? Презрнье. Терпнье истощитъ какая мука? Разлука. Скорбь смертную въ груди моей ношу я, Ревнуя. Томиный ревностью, презрніемъ, разлукой, Чмъ исцлюсь, какъ разлучусь я съ этой мукой? Это жгучій ядъ въ мою вливаетъ кровь? Любовь. Кто гибель счастью моему и&рекъ? Мой рокъ. И кто низвергь меня во тьму Эреба? Кто? небо. Погибнуть мн! возможна-ль тутъ борьба, Когда разитъ любовь насъ, небо и судьба? Что муки облегчитъ мои, какая сила? Могила. И что влюбленнаго освободитъ отъ плна? Измна. Убить въ насъ червь любви, что насъ незримо гложетъ Безумье можетъ. Болзнь мою, увы! лечить напрасно-бъ было: Помогутъ ей безумье лишь, измна и могила.

Время, мсто, уединеніе, музыкальный голосъ невдомаго пвца, все погружало слушателей въ восторгъ и изумленіе, и какъ бы надясь вскор услышать новую пснь, оба они не сказали ни слова. Спустя, однако, нкоторое время, обманутые въ своихъ ожиданіяхъ, они ршились узнать, кто этотъ чудесный пвецъ, но едва лишь приподнялись съ мста, какъ тотъ же самый голосъ заплъ опять:

О, дружба! призракъ твой лишь на земл покинувъ, На крыльяхъ легкихъ въ рай ты вознеслась; И тамъ съ улыбкой радостной витаешь И изрдка лишь въ свтлыхъ странъ эфира, Являешь намъ ты милый образъ твой, И сквозь его святое покрывало, Порой блистаютъ искры добрыхъ длъ, Которыя кончаются здсь зломъ. Покинь, покинь, о дружба, край небесный, И не позволь во образ твоемъ, Лжи разрушать благія намренья. Когда съ нее ты маски не сорвешь, То скоро міръ нашъ превратится въ хаосъ.