Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

Пвецъ закончилъ пснь свою глубокимъ вздохомъ, и друзья наши все ждали и ждали не запоетъ ли онъ еще. Но когда музыка обратилась въ стенанія и слезы, они полюбопытствовали узнать, что это за неизвстный страдалецъ, котораго вопли были столь же горьки, сколько сладокъ былъ его голосъ. Искать его пришлось не долго: за поворот одной скалы, друзья наши замтили человка, ростомъ и фигурой совершенно походившаго на того, котораго обрисовывалъ Санчо, разсказавъ имъ исторію Карденіо. При вид незнакомыхъ лицъ, человкъ этотъ не показалъ ни испуга, ни удивленія. Онъ остановился, и какъ будто глубоко задумавшись, опустилъ голову на грудь, не поднимая глазъ, чтобы взглянуть на встртившіяся ему лица; онъ кинулъ на нихъ мимолетный взоръ, въ ту минуту, когда они нечаянно наткнулись на него. Умный и находчивый, священникъ узналъ въ немъ несчастнаго, о которомъ говорилъ Санчо, и приблизясь въ нему въ немногихъ, но довольно настойчивыхъ словахъ, просилъ его отказаться отъ жизни въ пустын, гд онъ подвергался величайшей изъ земныхъ опасностей — опасности переселиться въ вчность. Карденіо, въ эту минуту, былъ, къ счастію, совершенно спокоенъ, далекій отъ тхъ припадковъ изступленія, которые въ частую выводили его изъ себя. Встртивъ двухъ лицъ, такъ мало походившихъ на тхъ, которыхъ онъ обыкновенно встрчалъ въ этихъ негостепріимнымъ мстахъ; онъ не мало удивился, когда услышалъ отъ нихъ свою собственную исторію, разсказанную ему какъ знакомое имъ событіе.

«Господа,» сказалъ онъ, «я вижу, что небо въ безграничномъ своемъ милосердіи и забот о добрыхъ, а часто и злыхъ, ниспосылаетъ мн, въ этихъ удаленныхъ отъ людскаго общества мстахъ, въ лиц вашемъ, незаслуженную мною милость. Вы яркими красками рисуете мн грустную картину той жизни, на которую я обрекъ себя и стараетесь призвать меня въ другое лучшее жилище. Но, господа, вы не знаете, что отказавшись отъ этого зла, я узнаю худшее. Вы считаете меня, быть можетъ, не только глупцомъ, но даже полуумнымъ, и правду сказать, я этому нисколько не удивляюсь. Увы! меня гложетъ такое тяжелое, безвыходное горе, воспоминаніе о моихъ несчастіяхъ такъ разрушительно дйствуетъ на меня, что по временамъ я обращаюсь въ статую, и становлюсь неспособенъ что либо чувствовать и понимать. Мн это говорятъ, по крайней мр, и я долженъ врить, когда указываютъ на доказательства того, что я длаю въ минуты ужасныхъ, находящихъ на меня, но временамъ, припадковъ. Въ эти минуты я проклинаю злосчастную звзду мою, и вамъ бы въ оправданіе моего неистовства, припоминаю повсть мукъ своихъ, которую готовъ разсказать всякому, кто только захочетъ слушать меня. Я знаю; люди умные, выслушавъ ее, не удивятся моему безумству, и если не найдутъ чмъ помочь мн, то не найдутъ и за что обвинить меня; и вмсто ужаса почувствуютъ во мн состраданіе. Если, господа, вы пришли сюда съ тми же намреніями, съ какими приходили другіе, то умоляю васъ, выслушайте прежде мою ужасную повсть, а потомъ уже предлагайте мн ваши сострадательные совты; тогда вы быть можетъ избавите себя отъ труда утшать несчастнаго, для котораго не существуетъ на свт ни утшеній и ничего, ничего….»

Друзья наши, не желавшіе ничего больше, какъ узнать отъ самаго Карденіо причину его несчастій, просили его, въ одинъ голосъ, разсказать имъ ршительно все, общая, съ своей стороны, помочь ему только въ томъ, что онъ найдетъ полезнымъ для своего облегченія или исцленія. Не заставляя просить себя, злополучный отшельникъ началъ свою трогательную повсть почти совершенно также, какъ разсказывалъ ее, нсколько дней тому назадъ, Донъ-Кихоту и пастуху, когда онъ не усплъ докончить ее, благодаря господину Елизабаду и той пунктуальной точности, съ которой Донъ-Кихотъ находилъ нужнымъ выполнять все, къ чему обязывало его странствующее рыцарство. На этотъ разъ Карденіо, въ счастію, не подвергся припадку изступленія, и могъ довести разсказъ свой до конца. Упомянувъ о письм, найденномъ донъ-Фернандомъ въ одной изъ книгъ Амадиса Гальскаго, онъ сказалъ, господа, я помню это письмо слово въ слово; вотъ оно:

Лусинда къ Карденіо.

«Съ каждымъ днемъ я открываю въ васъ новыя достоинства, заставляющія меня любить васъ боле и боле. И если вы желаете освободиться отъ бремени вашего долга, только не на счетъ моей чести, то сдлать вамъ это очень легко. Отецъ мой знаетъ васъ и любитъ меня, исполнивъ мою волю онъ исполнитъ и вашу если только вы дйствительно любите меня, какъ это я думаю, и какъ вы увряете.»

Это письмо, продолжалъ Карденіо, заставившее меня предложить руку Лусинд, обратило на нее вниманіе донъ-Фернанда, которому она показалась одной изъ самыхъ умныхъ и милыхъ женщинъ; и оно-же породило въ немъ мысль погубить меня до моей свадьбы. Я оказалъ ему о желаніи родныхъ Лусинды, чтобы предложеніе ей было сдлано со стороны моего отца, котораго я не смлъ просить объ этомъ, боясь его отказа, не потому, чтобы онъ не цнилъ Лусинды, украсившей-бы своей красотой и своими достоинствами любой домъ Испаніи, но я боялся, чтобы онъ не отказалъ мн, не узнавъ прежде, что намренъ длать со мною герцогъ Рикардо. Я говорилъ Фернанду, что по этой, да и по другимъ причинамъ, которыя я съ ужасомъ предвидлъ, хотя и не ясно сознавалъ, я ни за что не ршусь открыть любовь мою отцу; по моему мннію, это значило-бы отказаться навсегда отъ лучшихъ надеждъ своихъ. Донъ-Фернандъ отвтилъ мн, что онъ самъ берется переговорить съ моимъ отцомъ и склонить его сдлать отъ меня предложеніе родителямъ Лусинды. Вроломный, неблагодарный, жестокосердый измнникъ! воскликнулъ Карденіо, чмъ досадилъ теб этотъ несчастный, который такъ откровенно излилъ передъ тобой радость, надежды и тайну своей души? Что теб сдлалъ я? Что сказалъ, что посовтовалъ я теб такого, что не послужило-бы теб въ пользу? Но увы! въ чему эти позднія сожалнія? Разв это-нибудь еще сомнвается въ томъ, что несчастіе всегда съ неудержимой быстротой низвергается на насъ съ роковой нашей звзды, и нтъ такой человческой силы, которая-бы могла задержать или не допустить его обрушиться на нашу голову. Кто могъ подумать, чтобы донъ-Фернандъ, человкъ столькимъ обязанный мн, любимецъ фортуны, готовой, по первому слову его, вложить ему въ руки то сердце, на которое указала-бы ему любовь его или страсть, задумалъ похитить у меня единственнаго ягненка, которымъ я даже не обладалъ еще. Но, къ чему эти ненужные возгласы, буду продолжать лучше мой разсказъ.

Такъ какъ присутствіе мое препятствовало донъ-Фернанду привести въ исполненіе его безчестные замыслы, поэтому онъ ршился послать меня въ своему старшему брату, подъ предлогомъ попросить у него денегъ для уплаты за шесть лошадей, купленныхъ имъ въ тотъ самый день, когда онъ намревался говорить отцу моему обо мн; покупка эта была предлогомъ удалить меня и развязать себ руки. О, Боже, могъ-ли я предвидть его измну? Могъ-ли я даже подумать о чемъ-нибудь подобномъ? напротивъ, я отъ души согласился тотчасъ-же ухать, восхищенный сдланнымъ имъ пріобртеніемъ. Въ туже ночь я переговорилъ съ Лусиндой, сказалъ ей, что намренъ сдлать для меня донъ-Фернандъ и утшилъ ее увреніемъ въ скоромъ исполненіи нашихъ ожиданій.

Не предугадывая, какъ и я, измны Фернанда, Лусинда просила меня вернуться поскоре, предполагая, что вся остановка теперь за моимъ отцемъ, и что дло можно будетъ считать оконченнымъ въ нашу пользу, когда онъ согласится на нашу свадьбу. Съ этимъ словомъ голосъ ея вдругъ прервался и крупныя слезы выступили на ея глазахъ. Она силилась сказать мн что-то еще, но не могла, точно будто кто-то давилъ ее за горло. Этотъ, никогда не бывалый съ нею, случай удивилъ меня. Прежде, когда счастливое стеченіе обстоятельствъ, или моя смлость сводили насъ, она говорила такъ легко и развязно, и никогда ни слезы, ни вздохи, ни предчувствіе, ни ревность, не прерывали ея рчей. Я же, только благословлялъ судьбу мою и небо, ниспосылающее мн такую жену; я восторженно говорилъ ей — все о ней, о ея ум и красот. Она, какъ-бы желая отблагодарить меня, хвалила, въ свою очередь, во мн то, что ей казалось достойнынъ похвалы. Въ промежуткахъ мы весело разговаривали, шутили, передавали разные случаи изъ жизни нашихъ сосдей или знакомыхъ, и никогда, не позволилъ я себ въ эти минуты, ничего больше, какъ только коснуться, и то насильно, ея прелестной руки и поднести ее къ своимъ губамъ, на сколько это позволяли мн узкія ршетки окна, у котораго происходили наши свиданія, И только теперь, наканун моего отъзда, она плакала, тосковала и наконецъ убжала, оставивъ меня въ страх, смятеніи и горести, навянными за меня этимъ грустнымъ свидтельствомъ горя Лусинды о разлук со мною. Желая однако ничмъ не омрачать свта моихъ надеждъ, я приписалъ все это любви и разлук, которую съ такимъ трудомъ выносятъ влюбленные. И тмъ не мене я покидалъ мою невсту, — задумчивый и грустный, полный боязни и мрачныхъ предчувствій, самъ не зная о чемъ; зловщія знаменія ужаснаго несчастія, ожидавшаго меня по моемъ возвращеніи, уже носились надъ моей душой.

Я пріхалъ къ брату донъ-Фернанда, отдалъ ему письмо, былъ радушно принятъ и къ великому горю моему задержанъ имъ цлую недлю, которую я прожилъ въ такомъ мст, гд герцогъ не могъ видть меня, потому что Фернандъ просилъ выслать ему деньги тайно отъ отца. Все это, какъ въ послдствіи открылось, было сдлано съ умысломъ удержать меня, потому что, иначе, братъ его, имвшій при себ деньги, давнымъ-бы давно отпустилъ меня. Хотя эта неожиданная просьба Фернанда позволяла мн ухать, не дожидаясь конца возложеннаго на меня порученія; потому что никто-же не могъ требовать отъ меня такой продолжительной разлуки съ Лусиндой, въ особенности съ той горюющей Лусиндой, какою я видлъ ее въ послдній разъ, тмъ не мене, изъ дружбы къ Фернанду, я ршился безропотно, хотя и съ тайной тревогой — ожидать, сознавая вполн, чего мн будетъ стоить это промедленіе. Черезъ четыре дни во мн пріхалъ нарочный съ письмомъ. На адрес я узналъ руку Лусинды. Волнуемый грустнымъ предчувствіемъ, я распечаталъ письмо, напередъ увренный, что-только какая-нибудь важная причина могла побудить ее писать во мн, потому что писала она вообще очень рдко. Прежде всего, однако, я опросилъ нарочнаго, это далъ ему это письмо, и сколько времени онъ пробылъ въ дорог? Онъ отвчалъ, что когда онъ проходилъ, около полудня, по одной изъ городскихъ улицъ, его неожиданно кликнула въ окно какая-то рыдавшая красавица, и сказала ему: братъ мой! если ты христіанинъ, то прошу тебя, во иня Бога, отвези, но только скорй, скорй, письмо это по этому адресу; и мсто и человка, къ которому тебя посылаютъ, знаютъ вс. Сдлай мн это одолженіе, и Господь отблагодаритъ тебя за доброе дло. А чтобы теб удобне было исполнить его, такъ возьми то, что находится въ этомъ платк. Сказавши это, прибавилъ посланный, мн кинули изъ окна платовъ съ завернутыми въ немъ ста реалами, съ этимъ перстнемъ, который вы видите на мн, и этимъ письмомъ, которое у васъ въ рукахъ; за тмъ, не ожидая отвта, незнакомая красавица отошла отъ окна, увидвъ, однако, что я подобралъ письмо и платокъ, и замтивъ, какъ проговорилъ я ей знаками, что все будетъ исполнено по ея приказанію. Вознагражденный такъ хорошо за возложенное на меня порученіе, и узнавъ изъ адреса, что меня посылали къ вамъ, господину, благодаря Бога, извстному мн, тронутый въ особенности слезами этой прекрасной даны, я ршился, не довряясь никому, собственноручно доставить вамъ ея письмо; и вотъ, какъ видите, я въ шестнадцать часовъ сдлалъ больше пятидесяти верстъ.

Тмъ временемъ какъ благодарный посланный передавалъ мн вс эти подробности, я оставался, по нашей поговорк, прикованнымъ въ его словамъ; ноги у меня тряслись такъ страшно, что я едва стоялъ. Наконецъ, я распечаталъ письмо и прочелъ слдующее:

«Слово, которое вамъ далъ донъ-Фернандъ — побудить вашего отца переговорить съ моимъ, онъ сдержалъ, но только въ своихъ видахъ боле, чмъ въ вашихъ. Узнайте, что онъ просилъ моей руки, и отецъ мой, ослпленный тми преимуществами, которыя онъ видитъ въ донъ-Фернанд передъ вами, не отказалъ ему. Дло это не шуточное; черезъ два дня должна быть наша, почти тайная, свадьба; свидтелями ея будутъ только небо и мои родные. Каково мое положеніе и нужно ли вамъ спшить, — судите сами; а люблю ли я васъ? это покажетъ будущее. Молю Бога, чтобы письмо мое дошло до васъ прежде, чмъ рука моя будетъ отдана человку, умющему такъ дурно сдерживать свое слово.»

Таково было полученное иною письмо. Прочитавши его, я тотчасъ же ухалъ, не ожидая ни денегъ, ни отвта. Мн стало ясно тогда, что меня посылали не за деньгами для покупки лошадей, а за тмъ, чтобы въ моемъ отсутствіи свободно приступить въ выполненію преступнаго замысла. Яростное озлобленіе, которое я почувствовалъ къ этому безчестному другу и боязнь потерять то сердце, которое я пріобрталъ цною столькихъ лтъ любви и покорности, придали мн крылья. На другой день я былъ уже въ город, и время прізда моего какъ будто было выбрано для свиданія съ Лусиндой. Я вошелъ въ ней тайно, оставивъ позади своего верховаго мула, которымъ снабдилъ меня посланный съ письмомъ. Судьб угодно было, чтобы я засталъ Лусинду у того самаго ршетчатаго окна, которому суждено было такъ долго быть единымъ свидтелемъ нашей любви. Лусинда меня тотчасъ же узнала, какъ я ее, но увы! она встрчала меня не такъ, какъ надялась встртить, и я находилъ ее не тою Лусиндой, какою надялся найти. О, есть ли въ мір смертный, извдавшій глубину смятенныхъ мыслей измняющей женщины? вроятно нтъ. Увидвши меня Лусинда закричала: «Карденіо, я одта въ подвнечное платье; въ зал меня ждутъ ужъ измнникъ Фернандъ и мой честолюбивый отецъ съ другими свидтелями, только не свадьбы, а смерти моей. Другъ мой, не смущайся, но постарайся самъ быть при моемъ внчаніи, и если слова мои не воспрепятствуютъ исполненію свадебнаго обряда, то на груди моей спрятанъ кинжалъ, который защититъ меня отъ насилія и моею смертью запечатлетъ мою любовь въ теб.»

Я отвчалъ ей, дрожа отъ волненія, и боясь не успть докончить своего отвта: «Лусинда, пусть дло оправдаетъ твои слова, и если у тебя спрятанъ кинжалъ, долженствующій поразить тебя, то со мной моя шпага, которая съуметъ защитить тебя или убить себя, если судьба возстанетъ на насъ.» Не знаю, слышала ли она отвтъ мой, потому что ее ужъ звали, торопя къ внцу. Закатилось въ эту минуту солнце моей радости и наступила глубокая ночь моей грусти. Умъ мой помутился, въ глазахъ стало темно, и я не молъ найти ни выхода изъ дому, ни даже двинуться съ мста. Но внутренній голосъ напомнилъ скоро мн, какъ иного значило бы мое присутствіе въ такую торжественную и важную минуту жизни Лусинды; я собрался съ силами и вошелъ въ домъ моей недавней невсты. Такъ какъ вс ходы въ немъ были мн давно извстны, поэтому, благодаря общей суматох, я усплъ никмъ незамченный пробраться въ ту залу, въ которой должно было происходить внчанье. Скрытно помстившись у окна, прикрытый занавсями, я могъ видть все, что происходило въ зал, не будучи видимъ самъ. Но, какъ выразить словами ту тревогу, которую испытывало мое сердце во все это время! какъ повторить т мысли, которыя приходили мн въ голову; т ршенія, которыя зарождались въ моей душ. Ихъ повторить невозможно, да быть можетъ и не слдуетъ. Вскор увидлъ я, какъ прошла черезъ залу невста, въ будничномъ плать, съ нею шаферъ, ея двоюродный братъ; — во всемъ дом, кром прислуги, не было никого. Не иного спустя, Лусинда вышла изъ уборной, въ сопровожденіи матери своей и двухъ служанокъ, въ изящномъ и пышномъ наряд, достойномъ ея красоты. Волненіе не позволяло мн подробно разглядть его; я замтилъ только блый и красный цвта и сіяніе драгоцнныхъ камней, которыми были осыпаны ея прическа и платье. Но что могло сравниться съ прелестью ея свтлыхъ волосъ, сіявшихъ ярче драгоцнныхъ камней и четырехъ восковыхъ свчей, освщавшихъ заду. О, воспоминаніе, бичь моего покоя! Къ чему ежеминутно воскрешаешь ты предо иною эти несравненныя черты, боготворимаго мною врага? Мн слдовало бы помнить только то, что она длала тогда, чтобы этотъ торжественно нанесенный мн ею ударъ будилъ въ груди моей, если не жажду мщенія, то, по крайней мр, смерти. Господа, простите мн эти минутныя вспышки и отступленія, что длать? мой грустный разсказъ не изъ тхъ, которые разсказываются скоро и безостановочно. Для меня, по крайней мр, каждое обстоятельство этого дла кажется достойны длиннаго разсужденія.

Въ отвтъ на это священникъ сказалъ Карденіо, что вс эти подробности слушаются съ живйшимъ интересомъ, и достойны такого же вниманія какъ и самая сущность разсказа

«Когда вс собрались, продолжалъ Карденіо, тогда пригласили войти въ залу приходскаго священника. Онъ взялъ за руки жениха и невсту, чтобы исполнить надъ ними брачный обрядъ; и когда, обратившись къ Лусинд, онъ проговорилъ эти святыя слова: «желаете ли вы имть, стоящаго здсь Фернанда своимъ законнымъ мужемъ, по уставу святой нашей матери церкви?» въ эту минуту я высунулъ голову изъ-за занавси, и дрожа отъ волненія, весь превратившись въ слухъ. готовился услышать отвтъ Лусинды, какъ слово жизни моей или смерти. Но къ чему я не убжалъ отъ нее въ эту роковую минуту? къ чему не закричалъ: Лусинда, Лусинда, подумай о томъ, что ты длаешь! вспомни, что ты мн должна! что ты моя, и не можешь быть больше ничьей; что произнося роковое да, ты произносишь мой смертный приговоръ. И ты, измнникъ донъ-Фернандъ, укравшій жизнь мою и мое достояніе, чего теб нужно? чего ты хочешь? Иль ты не видишь, что ты не можешь исполнить христіански твоихъ желаній, потому что Лусинда моя жена, а я ея мужъ. Несчастный безумецъ! Теперь, вдали отъ измнника, я сознаю, что долженъ былъ длать и чего, однако, не сдлалъ; теперь, допустивъ ограбить себя, я тщетно проклинаю грабителя, которому я могъ бы отмстить, если бы у меня хватило тогда столько ршимости убить его, сколько теперь — проклинать. Но если я былъ малодушенъ, то въ наказаніе за это, я и долженъ умирать обезчещеннымъ, раскаявающимся, безумнымъ. — Священнику долго пришлось ждать отвта Лусинды, и когда я ожидалъ, что она хватится за спрятанный у сердца ея кинжалъ, чтобы остаться врной своему слову, или откроетъ всю правду и вспомнитъ обо мн, вмсто того я услышалъ слабый и дрожащій голосъ, произнесшій: да, я желаю. Донъ-Фернандъ сказалъ то же самое, надлъ ей на руку обручальное кольцо, и стали они съ этой минуты связаны узами неразрывными. Мужъ подошелъ поцаловать жену, но она, схватившись за сердце, упала безъ чувствъ на руки своей матери.