Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

— Что скажешь на это, другъ мой Санчо, отозвался Донъ-Кихотъ; иль ты не видишь, что совершается передъ твоими глазами? Нтъ ли у насъ теперь и царства, въ которомъ мы можемъ царствовать, и невсты, на которой можемъ жениться.

— Клянусь бородой моей, воскликнулъ Санчо, нужно быть сумашедшимъ, чтобы не жениться, всунувши шпагу въ глотку этого Пантофиландо. Помилуйте, имть у себя подъ бокомъ этакую королеву, да какого чорта намъ еще нужно; и оруженосецъ, въ избытк восторга, два раза подпрыгнулъ на воздух, потомъ подбжалъ съ мулу Доротеи, остановилъ его и павши передъ принцессой на колни, умолялъ ее дозволить ему облобызать руки своея будущей царицы и повелительницы. Трудно было не разсмяться въ эту минуту, видя безуміе господина и наивность слуги. Доротея дала руку Санчо и общала сдлать его знатнымъ господиномъ, какъ только небо поможетъ ей вступить въ мирное обладаніе ея эіопскимъ царствомъ. Санчо благодарилъ ее въ выраженіяхъ, вызывавшихъ новые взрывы смха.

Такова, господа, моя не вымышленная исторія — продолжала между тмъ Доротея. Мн остается только сказать вамъ, что изъ всей свиты, послдовавшей за мною изъ моего царства, остался только этотъ добрый, бородатый оруженосецъ: вс остальные погибли во время страшной бури, разразившейся надъ нами въ виду порта. Съ трудомъ достигла я на двухъ доскахъ, съ врнымъ слугой моимъ, берега, спасшись какимъ-то чудомъ, да правду говоря, вся жизнь моя, составляетъ одно непрерывное чудо, какъ это вы, вроятно, замтили. И если я говорю иногда невпопадъ, то это происходитъ отъ чрезвычайныхъ и безпрерывныхъ страданій, отнимающихъ, какъ замтилъ почтенный лиценціантъ, память у своихъ жертвъ.

— Но могу васъ уврить, принцесса, воскликнулъ Донъ-Кихотъ, что никакія бдствія, какъ бы он ни были ужасны и неслыханы, не отнимутъ у меня памяти, пока я буду вамъ служить. Повторяю, еще разъ данное мною вамъ слово, и клянусь слдовать за вами на конецъ свта, пока не встрчусь съ вашимъ коварнымъ врагомъ, которому я надюсь, при помощи Божіей и моей руки, снести съ плечь гордую голову остріемъ этого, не могу сказать хорошаго, меча, потому что Гинесъ Пассамонтъ унесъ мой собственный. Послднія слова Донъ-Кихотъ проворчалъ сквозь зубы, и потомъ возвысивъ голосъ, продолжалъ: когда я отрублю голову великану и возстановлю васъ на вашемъ трон, тогда вамъ предоставится полная свобода распорядиться собою, какъ вамъ будетъ угодно; потому что пока воля моя скована, память занята и мысль порабощена тою… больше я ничего не скажу, до тхъ поръ, принцесса, у меня не можетъ явиться даже мысли о женитьб, хотя бы на самомъ феникс.

Слова эти до того изумили и раздосадовали Санчо, что, не помня себя отъ гнва, онъ воскликнулъ: «клянусь Богомъ, господинъ рыцарь Донъ-Кихотъ, вы не въ своемъ ум. Виданное-ли дло отказываться отъ такой высокой принцессы? Да неужели же вы полагаете, что судьба на каждомъ шагу станетъ посылать намъ такія приключенія какъ теперешнее? И неужели дама ваша Дульцинея красиве этой госпожи? Да она не стоитъ половины этой принцессы; башмаки развязывать у нее, и то еще, пожалуй, большая честь для Дульцинеи. И я тоже получу, должно быть, это общанное вами графство, если ваша милость станете искать жемчугу въ виноград; — какъ же, жди. Женитесь, господинъ рыцарь, заклинаю васъ всми чертями, женитесь и возьмите вы это царство, которое само лзетъ въ вамъ въ руки, да и меня не забудьте, когда станете царемъ. Сдлайте меня тогда маркизомъ, либо губернаторомъ, и пусть чортъ возьметъ все остальное.

Донъ-Кихотъ, услышавши, какъ честили его Дульцинею, не могъ вынести этого оскорбленія. Онъ поднялъ копье, и не сказавъ ни слова, отвсилъ своему оруженосцу два такихъ удара, что сшибъ его съ ногъ; и еслибъ Доротея не крикнула, прося Донъ-Кихота остановиться, то онъ, кажется, оставилъ бы своего оруженосца мертвымъ на мст.

— Ты думаешь, негодный болтунъ, сказалъ онъ Санчо, минуту спустя, что всегда будешь безопасно подставлять руку свою подъ рогъ, и что мн съ тобой длать больше нечего, какъ теб — гршить, а мн — прощать. Не думай этого отверженный негодяй; отверженный, потому что ты дерзнулъ произнести хулу на несравненную Дульцинею. Да разв не знаешь ты болванъ, неучь, дрянь, что еслибъ она не одушевляла этой руки, то у меня не было бы силы раздавить клопа. Скажи мн зминый языкъ, это это, по твоему, завоевалъ царство, обезглавилъ великана и сдлалъ тебя маркизомъ; потому что все это уже можно считать дломъ конченнымъ; кто? если не сила Дульцинеи, избравшая мою руку орудіемъ совершенія великихъ длъ. Это она сражается и поражаетъ во мн, какъ я живу и дышу въ ней, почерпая въ ней свое бытіе. О, грубый неучь! какъ ты неблагодаренъ. Тебя вытаскиваютъ изъ грязи, длаютъ вельможей, и ты благодаришь за это клеветой на твоихъ благодтелей.

Не смотря на полученные имъ удары, Санчо слышалъ очень хорошо все, что сказалъ ему Донъ-Кихотъ. Поспшно поднявшись на ноги, и укрывшись за муломъ Доротеи, онъ отвтилъ оттуда своему господину: с" ваша милость, если вы не намрены жениться на этой принцесс, такъ не будетъ у васъ и царства, а если вы останетесь безъ царства, такъ и я останусь безъ ничего; вотъ о чемъ я горюю. Послушайтесь меня, ваша милость, и женитесь разъ навсегда на этой цариц, которая упала на насъ просто съ неба, а потомъ вернитесь себ къ Дульцине; что же касается красоты вашей дамы, такъ я, право, въ это дло не мшаюсь; по мн об эти дамы хороши, хоть дамы Дульцинеи я никогда не видлъ».

— Какъ, не видлъ, измнникъ и клеветникъ? — воскликнулъ Донъ-Кихотъ. Разв ты не возвратился во мн только что съ отвтомъ отъ нее?

— То есть, я не видлъ ее, какъ слдуетъ, такъ чтобы успть разсмотрть ее во всхъ частяхъ, поправился Санчо; но вообще она показалась мн ничего себ.

— Санчо! Прощаю теб старое, отвтилъ Донъ-Кихотъ; и ты прости мн это маленькое неудовольствіе, которое я сдлалъ теб; ты знаешь, наши первыя движенія зависятъ не отъ насъ.

— Я это вижу, проговорилъ Санчо; я доложу вашей милости, что у меня первымъ движеніемъ всегда бываетъ охота говорить, и ужъ того, что попало мн на языкъ, никакъ не могу я не сказать.

— Только предупреждаю тебя, Санчо, замтилъ Донъ-Кихотъ; обращай больше вниманія на свои слова, потому что повадился кувшинъ по воду ходить… ты знаешь остальное.

— Знаю, отвтилъ Санчо, и думаю, что всевидящій на неб Богъ, разсудитъ: это изъ насъ хуже поступаетъ, я ли безумно говоря или вы, дйствуя хуже, чмъ я говорю.

— Довольно, довольно, прервала Доротея. Поди, поцалуй, Санчо, руку твоего господина, попроси его извинить тебя, и будь осмотрительне въ твоихъ похвалахъ и осужденіяхъ, въ особенности же ничего не говори объ этой дам Тобоза, которой я готова служить, хотя вовсе не знаю ее. Надйся на Бога, онъ не оставитъ тебя безъ имнія, въ которомъ ты въ состояніи будешь безбдно прожить свой вкъ.

Санчо съ умиленнымъ видомъ и повинной головой отправился къ своему господину и попросилъ у него руку, которую рыцарь подалъ ему съ важнымъ и строгимъ видомъ. Когда Санчо поцаловалъ ее, Донъ-Кихотъ благословилъ своего оруженосца и веллъ ему идти за собою, держась нсколько въ сторон, намреваясь переговорить съ нимъ объ очень важныхъ длахъ. Санчо послдовалъ за Донъ-Кихотомъ, и рыцарь, отъхавъ немного впередъ, сказалъ ему: «съ тхъ поръ, Санчо, какъ ты вернулся отъ Дульцинеи, я не имлъ времени разспросить тебя обо всемъ, касающемся твоего посольства и принесеннаго тобою отвта. Теперь, когда судьба посылаетъ намъ это счастіе и мы можемъ свободно переговорить, не медли обрадовать меня счастливыми встями».

— Спрашивайте, ваша милость, что вамъ угодно, отвтилъ Санчо, я скажу вамъ все такъ, какъ было. Но, ради Бога, не будьте впередъ такъ сердиты.

— Къ чему ты это говоришь? спросилъ Донъ-Кихотъ.

— Къ тому, ваша милость, отвчалъ Санчо, что палочные удары, которыми вы только что попотчивали меня, это все отместка за ту ночь…. чортъ бы ее побралъ, а вовсе не за сужденія мои о госпож Дульцине, которую я очень почитаю, хотя бы она даже не стоила того, единственно потому, что она дама вашей милости.

— Ради Бога, Санчо, не вспоминай того, что прошло, сказалъ Донъ-Кихотъ, это огорчаетъ и волнуетъ меня. Я только что простилъ теб, и ты, кажется, знаешь: кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ. Начавъ этотъ разговоръ, рыцарь и оруженосецъ неожиданно увидли на дорог, хавшаго имъ на встрчу всадника, смахивавшаго за цыгана. Санчо, который не могъ видть осла, — цыганъ халъ на осл, безъ того, чтобы вся душа его не переселилась въ глаза, сейчасъ же узналъ въ мнимомъ цыган Гинеса Пассамонта, а въ осл его своего собственнаго осла; это дйствительно былъ его оселъ. Чтобы не быть узнаннымъ и выгодно сбыть украденнаго осла, Гинесъ нарядился цыганомъ, — по цыгански онъ говорилъ прекрасно, какъ и на нкоторыхъ другихъ языкахъ, которые онъ зналъ, какъ свой родной. Увидвъ его, Санчо принялся кричать во все горло: «а мошенникъ Гевезиллъ, отдай мн мое добро, возврати мн жизнь мою, возврати мн постель, на которой я отдыхаю; вонъ, долой съ моего осла, негодяй; отдай мн то, что не твое». Санчо совершенно напрасно потратилъ столько возгласовъ, потому что при первомъ изъ нихъ Гинесъ соскочилъ съ осла, и пустившись бжать чуть не галопомъ, скоро исчезъ изъ глазъ рыцаря и оруженосца. «Здравствуй, голубчикъ, оселъ мой», сказалъ обрадованный Санчо, подбжавъ къ своему ослу и нжно обнявъ и поцаловавъ его. «дитя мое, товарищъ мой, радость очей моихъ, здоровъ ли ты, ненаглядный мой?» Говоря это, онъ все цаловалъ осла, молча принимавшаго вс эти ласки, ршительно не зная, что отвчать ему. Между тмъ подоспла остальная компанія, и вс принялись, въ одинъ голосъ, поздравлять Санчо съ счастливой находкой, а Донъ-Кихотъ, въ утшеніе ему, добавилъ, что трое подаренныхъ ему ослятъ остаются по прежнему за нимъ; щедрость, за которую Санчо поспшилъ поблагодарить своего господина.