Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)
Шрифт:
— Выходитъ, значитъ, что если бы жена твоя не умерла, или не уморили ее, сказалъ Санчо, такъ ты не былъ бы вдовцомъ.
— Никогда не былъ бы, отвтилъ крестьянинъ.
— Ты однако къ длу скоро идешь, замтилъ Санчо. Поторопись, любезный; теперь, скоре время спать, чмъ говорить о длахъ.
— Такъ вотъ, ваша милость, тотъ сынъ мой, продолжалъ крестьянинъ, который учится на бакалавра, влюбился въ одну двушку, на нашей же сторон, Клару Параличную, дочь Андрея Параличнаго, очень богатаго крестьянина нашего; и эта фамилія ихъ Параличный происходитъ не отъ ихъ рода, не отъ ихъ земель, а потому что весь ихъ родъ былъ разбитъ параличемъ, оттого они и называются параличными; и однако, нужно правду сказать, Клара эта — словно жемчугъ восточный, такая она красавица. Если ввглянуть на нее справа, похожа она на полевой цвтовъ; взглянуть слва, слва она, пожалуй, не такая красивая, у нее съ этой стороны глаза недостаетъ, отъ оспы пропалъ. И хоть
— Описывай ее, сколько теб угодно, отвчалъ Санчо, описаніе это чрезвычайно забавляетъ меня, и еслибъ я пообдалъ, такъ мн не нужно было бы лучшаго десерта, какъ портретъ этой красавицы.
— Мн вотъ только и остается сдлать этотъ портретъ, чтобы услужить вамъ, сказалъ крестьянинъ, но будетъ время, когда и мы станемъ кое-что, если теперь мы ничто. Когда бы, ваша милость, и могъ изобразить, продолжалъ онъ, передъ вами ростъ ея, такъ просто удивилъ-бы васъ. Да только нельзя этого сдлать, потому что она сломана и согнута на двое, и колна у нее приходятся прямо противъ рта; не смотря на это можно, однако, замтить, что если бы она могла вытянуться во весь ростъ, такъ достала бы головой до крыши. Двушка эта давно-бы отдала руку моему бакалавру, да только бда, что не можетъ она никакъ протянуть этой руки, она у нее перевязана; и только по ея длиннымъ и круглымъ ногтямъ можно судить, какая это прекрасная рука.
— И отлично, перебилъ Санчо; теперь предположи, мой милый, что ты ужь описалъ ее съ ногъ до головы и скажи, чего теб нужно отъ меня? говори прямо безъ поворотовъ и оборотовъ, безъ удлиненій и растягиваній.
— Я бы хотлъ, ваша милость, отвтилъ крестьянинъ, чтобы ваша милость сдлали милость пожаловали мн письмецо въ отцу моей невстки и попросили бы его поскоре сыграть эту свадьбу, потому что мы, слава Богу, ни богатствомъ, ни родомъ, словомъ ничмъ не можемъ гордиться одинъ передъ другимъ. И, если говорить правду, такъ въ моемъ сын, ваша милость, сидитъ чортъ, и нтъ того дня, чтобы злые духи не смутили его три или четыре раза; чортъ его разъ дернулъ упасть въ огонь, и оттого лицо у него стало похоже на старый пергаментъ, такое оно морщинистое, и глава у него немного текущіе и гноящіеся. Но за то характеръ у него просто ангельскій, и еслибъ не дулся и не мучилъ онъ самъ себя, такъ это былъ бы святой человкъ.
— Больше ничего теб не нужно? спросилъ Санчо крестьянина.
— Нужно бы еще, да только боюсь я сказать, проговорилъ крестьянинъ. Ну, да куда не шло, не должно же это сгнить у меня въ желудк. Я бы, ваша милость, осмлился просить васъ, чтобы вы помогли хозяйству моего бакалавра и пожаловали ему триста или шестьсотъ червонцевъ въ приданое; вы сами знаете, нужно же молодымъ кое-что имть, чтобы жить своимъ хозяйствомъ, чтобы не попрекали ихъ тесть и свекоръ.
— Не нужно ли теб еще чего-нибудь? спросилъ Санчо; говори, пожалуйста, не стыдись.
— Нтъ, ничего мн больше не нужно, сказалъ крестьянинъ. Въ отвтъ на это разъяренный губернаторъ всталъ съ своего сиднья и, схвативши кресло, гнвно закричалъ:
— Клянусь Богомъ, болванъ, мужикъ, невжа, если ты не исчезнешь сію же минуту изъ моихъ глазъ, такъ я раскрою теб черепъ этимъ стуломъ. А ты рисователь дьяволовъ, бездльникъ, сволочь ты этакая, нашелъ ты время просить у меня шестьсотъ червонцевъ! Гд я теб возьму ихъ, болванъ! и если бы даже они были у меня, такъ съ какой радости я бы далъ теб ихъ, безтолковый мужикъ! Мн что за дло до всхъ твоихъ параличныхъ и до Мигуэль Турры. Вонъ отсюда, или клянусь жизнью герцога, моего господина, я сдлаю то, что сказалъ. Ты, какъ я вижу, вовсе не изъ Мигуэль Турры, а какой-то хитрый плутъ, котораго чортъ изъ ада прислалъ искушать меня. Скотина! я губернаторомъ всего полтора дня, и ты хочешь, чтобы ужь я шестьсотъ червонцевъ припасъ для тебя.
Метръ-д'отель подалъ знакъ крестьянину уйти, и крестьянинъ, понуривъ голову, вышелъ, притворяясь, будто онъ страхъ боится, чтобы губернаторъ не привелъ въ исполненіе своихъ угрозъ; плутъ превосходно сыгралъ свою роль.
Но
оставимъ Санчо съ его гнвомъ и пожелавъ ему успокоиться, возвратимся къ Донъ-Кихоту, котораго мы оставили съ лицомъ, покрытымъ компрессами, заживлявшими раны, нанесенныя ему котомъ. Рыцарь поправился отъ этихъ ранъ не ране недли. Этимъ времененъ съ нимъ случилось то, что Сидъ Гамедъ общаетъ разсказать съ тою же точностью и правдивостью, съ какими онъ разсказываетъ самыя мелочныя происшествія этой исторіи.Глава XLVIII
Грустный и задумчивый лежалъ въ постели Донъ-Кихотъ съ лицомъ, покрытымнъ компрессами и отмченнымъ не божественнымъ перстомъ, а кошачьими когтями — несчастіе не новое для странствующихъ рыцарей. Цлую недлю не показывался онъ никому на глаза и когда, однажды ночью, въ это время, проводимое имъ въ вынужденномъ уединеніи, лежалъ онъ, думая о своихъ несчастіяхъ и преслдованіяхъ Альтизидоры, онъ услышалъ что кто-то отворяетъ ключемъ дверь его комнаты. Въ туже минуту онъ вообразилъ, что влюбленная въ него двушка пришла соблазнять его и поколебать врность, которую онъ хранилъ въ своей дам Дульцине Тобозской. «Нтъ», громко воскликнулъ онъ, вполн увренный въ этой мечт; «никогда очаровательнйшая красавица на всемъ земномъ шар не въ силахъ будетъ заставить меня забыть, хоть на одну минуту, ту, чей образъ напечатлнъ въ моемъ сердц и въ глубин моей души. О, моя дама, пускай преобразятъ тебя въ крестьянку, отъ которой пахнетъ лукомъ, или въ нимфу золотаго Таго, ткущую матеріи изъ шелка и золота; пусть Мерлинъ или Монтезиносъ удерживаютъ тебя гд имъ угодно; ты моя — везд гд бы ты ни была, какъ я останусь твоимъ везд и всегда».
Въ эту минуту отворилась дверь, и Донъ-Кихотъ, покрытый сверху до низу желтымъ атласнымъ одеяломъ, всталъ во весь ростъ за своей постели, съ шапочкой за голов, съ обвязаннымъ лицомъ, — чтобы скрыть на немъ царапины — и съ усами завернутыми въ папильотки, — чтобы сохранить ихъ прямыми и твердыми, — походя въ этомъ вид за самое страшное привидніе. Онъ пригвоздилъ глаза свои въ дверямъ, и въ ту минуту, когда рыцарь ожидалъ появленія кроткой и нжной Альтизидоры, онъ увидалъ вмсто нее почтенную дуэнью, покрытую съ головы до ногъ блымъ покрываломъ. Въ правой рук она держала маленькую, зажженную свчку, прикрывая другой рукой отъ свта глаза свои, спрятанные, впрочемъ, и безъ того въ огромныхъ очкахъ. Эта почтенная дуэнья ступала волчьимъ шагомъ, не смотря на то, что шла на цыпочкахъ. Донъ-Кихотъ глядлъ на нее съ высоты своего наблюдательнаго поста и по наряду и ея таинственности заключилъ, что это колдунья, пришедшая къ нему съ какимъ-то злымъ намреніемъ, и онъ принялся креститься со всею скоростью, къ какой была способна его руна.
Привидніе между тмъ тихо подвигалось къ Донъ-Кихоту. Прошедши половину комнаты, оно взглянуло на рыцаря, и если послдній испугался, увидвъ страшную фигуру дуэньи, то и дуэнья испугалась не мене, взглянувъ на ужасную фигуру крестившагося Донъ-Кихота.
«Боже, кто это!» воскликнула она, увидвши длинную желтую, обернутую въ одяло и покрытую компрессами фигуру Донъ-Кихота. Съ испуга она уронила свчку и очутившись въ потьмахъ, собиралась было уже уйти, но со страху запуталась въ своемъ плать и растянулась во весь ростъ на полу.
Испуганный больше чмъ когда-нибудь Донъ-Кихотъ воскликнулъ: «О, привидніе! заклинаю тебя, скажи, кто ты и чего теб нужно отъ меня? Если ты страждущая душа, не страшись и скажи мн это; поврь, я сдлаю для тебя все, что будетъ въ моихъ силахъ. Какъ христіанинъ католикъ, обязанный помогать каждому, я потому именно сдлался странствующимъ рыцаремъ, что рыцари эти обязаны помогать даже душамъ, страждущимъ въ чистилищ«.
Ошеломленная дуэнья, слыша какъ ее заклинаютъ, по своему испугу поняла испугъ Донъ-Кихота и отвтила ему протяжнымъ шопотомъ: «господинъ Донъ-Кихотъ, — если только вы дйствительно Донъ-Кихотъ, — я не видніе, не привидніе, не страждущая душа, какъ вы думаете, я просто дона Родригезъ, дуэнья госпожи герцогини, прибгающая къ вамъ съ просьбою оказать мн такую помощь, какую вы оказываете всмъ».
— Госпожа дона Родригезъ, сказалъ Донъ-Кихотъ, не пришли ли вы ко мн съ какимъ-нибудь любовнымъ порученіемъ? если такъ, то я долженъ сказать вамъ, что красота несравненной дамы моей Дульцинеи Тобозской длаетъ меня мертвымъ для любви. Поэтому отложите въ сторону всякія любовныя порученія, и тогда зажигайте, если хотите, свчку, приходите сюда, и мы поговоримъ съ вами о чемъ вамъ будетъ угодно, лишь бы только, повторяю вамъ, вы отложили въ сторону всякія подстреканія и соблазны.
— Плохо вы меня знаете, отвчала дона Родригезъ. Я прихожу сюда никмъ не подосланная и не такіе еще года мои, чтобы ужъ мн длать было больше нечего, какъ заниматься подобными длами; у меня, слава Богу, въ тл еще есть душа и во рту цлы вс зубы, кром нсколькихъ, выпавшихъ отъ простуды, которую такъ легко схватить въ этомъ Аррагонскомъ краю. Но позвольте мн поговорить съ вами одну минуту, я сейчасъ зажгу свчку и возвращусь разсказать вамъ — цлителю бдъ всего міра — мои собственныя бды.