Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Чортъ, какъ же я несчастный пойду, втиснутый въ эти доски, пришитыя къ моему тлу, воскликнулъ Санчо, когда я не могу даже согнуть колнъ. Понесите меня на рукахъ, продолжалъ онъ, и помстите, лежа или стоя, у какого-нибудь прохода, и я стану защищать его копьемъ или тлонъ своимъ.

— Не щиты, а страхъ мшаетъ вамъ двигаться, господинъ губернаторъ, отозвался кто-то изъ толпы. Ступайте-ка и покончите скоре съ непріятелемъ, потому что ужъ поздно; силы его увеличиваются, крики усиливаются, опасность ростетъ.

Слыша эти упреки и увщанія, несчастный губернаторъ попытался было двинуться съ мста, но въ ту же минуту такъ тяжело упалъ, что ему показалось, будто онъ разбился въ дребезги; и онъ оставался въ своемъ панцыр, какъ черепаха или какъ кусокъ сала между двухъ квашней, или, наконецъ, вамъ лодка, опрокинутая на песк. Безпощадная толпа не только не сжалилась надъ распростертымъ на земл губернаторомъ, а напротивъ, потушивъ «факелы, принялась кричать еще сильне, стала ходить впередъ и назадъ по его тлу, ежеминутно ударяя оружіемъ по губернаторскимъ щитамъ, такъ что если-бы Санчо не съежился и не спряталъ головы между щитами, такъ тутъ бы и покончили съ нимъ. Лежа въ своей мрачной темниц, потя кровью и водой, онъ изъ глубины души молилъ Бога освободить его отъ этой опасности. Между тмъ одни спотыкались на немъ, другіе падали на него, а какой-то насмшникъ взобрался въ нему на спину и оттуда, какъ съ возвышенія — отдавалъ приказанія толп: «сюда наши», кричалъ онъ во все горло, «непріятель напираетъ съ той стороны; обороняйте этотъ обвалъ, запереть т ворота, баррикадовать эти ступени, принести горшковъ со смолой, чаны съ кипящимъ масломъ, покрыть улицы матрацами». И онъ называлъ, поочередно вс военныя орудія и снаряды, которыми обыкновенно отражаютъ штурмъ. Истоптанный ногами этого командира, чувствуя и слыша его приказанія, бдный Санчо только бормоталъ про себя: «Господи, еслибъ поскоре взяли, наконецъ, этотъ островъ и умертвили или освободили меня отъ этихъ страшныхъ мученій». Небо сжалилось, наконецъ, надъ губернаторомъ, услышало его молитву, и въ ту минуту, когда онъ меньше всего надялся, онъ услышалъ крикъ: «побда, побда! непріятель отступаетъ. Вставайте, господинъ губернаторъ, вставайте! отпразднуйте побду и распредлите добычу, отнятую у врага, отраженнаго этой непобдимой рукой».

«Подымите меня», сказалъ изнеможеннымъ голосомъ измятый Санчо, «и пригвоздите во лбу побжденнаго мною врага. Я согласенъ на это; я отказываюсь отъ раздла добычи и прошу объ одномъ друзей моихъ, если есть еще у меня хоть одинъ другъ, — дать мн сначала глотокъ вина, чтобы промочить горло и потомъ вытереть меня, потому что я просто таю отъ поту». Его вытерли, принесли ему вина, отвязали щиты, посл чего губернаторъ отъ страха, тревоги и страданій, пережитыхъ имъ въ эту ночь, опустился безъ чувствъ на кровать. Шутники уже начинали раскаяваться въ томъ, что слишкомъ далеко довели свою шутку, но Санчо сталъ понемногу приходить въ себя и успокоиваться отъ испытанныхъ имъ бдствій. Онъ спросилъ, который часъ? и ему сказали, что уже начинаетъ заниматься заря. Не отвтивъ ни слова, онъ молча сталъ одваться. Вс съ недоумніемъ ожидали чмъ кончится это дло. Одвшись, Санчо медленно вышелъ (онъ былъ слишкомъ измятъ, чтобы ижти скорй) изъ дому, отправился въ конюшню, куда за нимъ послдовала его свита, подошелъ въ своему ослу и, поцаловавши его, сказалъ ему со слезами на глазахъ: «пойдемъ со мной, товарищъ мой, помогавшій мн переносить горести и труды. Когда я жилъ съ тобою въ мир и согласіи, когда не было у меня другихъ заботъ, какъ только починять твою сбрую и откармливать твое мягкое тло, тогда счастливо протекали дни и года мои. Но когда я покинулъ тебя, и на башняхъ тщеславія и гордости вознесся вверхъ, съ тхъ поръ меня постигли тысяча бдствій, тысяча горестей и четыре тысячи безпокойствъ». Говоря съ своимъ осломъ, Санчо осдлывалъ его, и никто во все это время не сказалъ ему ни слова. Осдлавъ осла, Санчо съ трудомъ слъ на него верхомъ, и обратясь къ мажордому, метръ-д'отелю, секретарю, Педро Черствому и окружавшей его толп разныхъ другихъ лицъ сказалъ: «посторонитесь, господа, и дайте мн возвратиться. къ прежней, свободной жизни; дайте мн воскреснуть отъ этой смерти. Я не рожденъ быть губернаторомъ и не способенъ защищать ни острововъ, ни городовъ отъ вражескихъ нападеній. Мое дло работать заступомъ. управлять телгой, ходить за виноградомъ, а не предписывать законы и защищать области и государства. Мсто святаго Петра въ Рим; а каждый изъ насъ бываетъ на своемъ мст тогда, когда занимается своимъ дломъ. Мн больше присталъ къ лицу серпъ, чмъ губернаторскій скипетръ, и я съ большимъ удовольствіемъ стану кушать похлебку съ лукомъ, чмъ выносить наглость какого-то невжественнаго лекаря для того, чтобы умереть съ голоду» На свобод я лучше засну лтомъ подъ тнью дубоваго дерева, и зимою подъ толстымъ плащомъ, чмъ въ невол на голландскихъ простыняхъ, подъ куницами и соболями. Покойной ночи, господа, передайте, прошу васъ, герцогу, моему господину, что голякомъ родился я, голякомъ остаюсь, ничего не выигралъ, не проигралъ, безъ гроша вступилъ на губернаторство и безъ гроша оставляю его, не такъ какъ другіе губернаторы. Посторонитесь и пропустите меня; я отправлюсь натереть себ саломъ бока, потому что у меня, кажется, вс ребра, переломаны врагами, прогуливавшимися сегодня ночью по моему животу.

— Не вымазывайте себя ничмъ, господинъ губернаторъ, воскликнулъ докторъ. Я дамъ вамъ такое лекарство противъ синяковъ и ушибовъ, которое во мгновенье ока возвратитъ вамъ прежнюю крпость и здоровье. И общаю, отнын позволю вамъ кушать, сколько и что вамъ будетъ угодно.

— Поздно спохватились, отвтилъ Санчо; я такъ же останусь здсь, какъ сдлаюсь туркомъ, или улечу на крыльяхъ на небо. Довольно! есть такія дла, за которыя не слдуетъ приниматься во второй разъ. Навсегда распростился я съ этимъ губернаторствомъ и со всякимъ другимъ, хотя бы мн подали его между двухъ блюдъ. Я изъ рода Пансо, у насъ въ род вс были упрямы, какъ чортъ; когда мы сказали нтъ, такъ ужъ такъ и будетъ нтъ, на перекоръ всему свту. Я оставляю въ этой конюшн муравьиныя крылья, которыя подняли было меня на воздухъ, чтобы меня пожрали птицы. Спустимся же на землю и твердо пойдемъ на своихъ двухъ ногахъ; и если не будетъ у насъ сафьяновыхъ сапожковъ, такъ найдутся веревочныя сандаліи. Каждая овца для своего самца, по одежк простирай ножки и прошу пустить меня, потому что ужъ поздно.

— Господинъ губернаторъ, сказалъ ему въ отвтъ на это мажордомъ; мы охотно отпустили бы вашу милость, какъ ни тяжело намъ разстаться съ такимъ мудрымъ и христіанскимъ губернаторомъ, но вы знаете, губернаторъ не можетъ бросить управленія, не отдавши отчета въ немъ. Поэтому и вашей милости слдуетъ отдать отчетъ о вашемъ десятидневномъ управленіи, и тогда отправляйтесь съ Богомъ.

— Никто не можетъ требовать отъ меня этого отчета, отвчалъ Санчо, кром герцога, господина моего. Къ нему я отправляюсь теперь, и ему отдамъ полный отчетъ въ моихъ дйствіяхъ. Къ тому же, я покидаю губернаторство съ пустыми руками, какого же вамъ лучшаго доказательства, что я управлялъ, какъ ангелъ.

— Клянусь Богомъ, великій Санчо правъ, воскликнулъ докторъ, и мы должны отпустить его, чтобы доставить удовольствіе герцогу.

Вс согласились съ докторомъ и отпустили Санчо, предложивши сопутствовать ему и снабдивъ его всмъ, что нужно для его особы и что можетъ понадобиться ему въ дорог. Санчо попросилъ только немного овса для своего осла и кусокъ хлба и сыру для него самого, говоря, что ему никакихъ другихъ запасовъ не нужно, потому что ему предстоитъ не Богъ знаетъ какая дорога. На прощаніе Санчо обнялъ всхъ окружавшихъ его лицъ, удививши ихъ и своею рчью и своимъ неожиданнымъ, энергическимъ ршеніемъ.

Глава LIV

Герцогъ и герцогиня не думали оставлять безъ вниманія вызова, сдланнаго Донъ-Кихотомъ ихъ вассалу, соблазнившему дочь донны Родригезъ, но вызванный противникъ Донъ-Кихота былъ во Фландріи, куда онъ бжалъ, спасаясь отъ такой тещи, какъ донна Родригезъ, и потому герцогъ задумалъ подставить вмсто его гасконскаго лакея Тозилоса, научивъ его, что долженъ онъ длать на предстоявшемъ ему поединк. На третій день герцогъ сказалъ Донъ-Кихоту, что вооруженный какъ слдуетъ противникъ рыцаря явится черезъ четыре дня принять предложенный ему бой и съ оружіемъ въ рукахъ будетъ утверждать, что дочь донны Родригезъ лжетъ на половину и даже въ цломъ, говоря, будто онъ далъ слово жениться на ней. Съ невыразимымъ удовольствіемъ выслушалъ это Донъ-Кихотъ, общая себ со славой выдержать этотъ бой. Онъ считалъ великимъ счастіемъ для себя открывавшуюся ему возможность показать хозяевамъ замка, какъ велика сила его руки; съ восторженной радостью ожидая боя, ему казались четыре дня ожиданія четырьмя вками. Но пусть проходятъ эти дни также, какъ многое прошло на свт, мы оставимъ пока Донъ-Кихота и возвратимся къ полу-грустному, полу-довольному Санчо, возвращавшемуся къ своему господину, общество котораго омъ предпочиталъ управленію всевозможными островами.

Немного удалившись отъ своего острова, — Санчо, правду сказать, никогда не приходило въ голову справиться, гд онъ губернаторствовалъ: на остров-ли, въ город, въ мстечк, въ деревн,— онъ увидлъ на дорог шесть нищихъ пилигримовъ съ ихъ странническими посохами, изъ тхъ, которые поя вымаливаютъ милостыню. Поровнявшись съ Санчо, они выстроились въ два ряда и принялись петь на своемъ язык. Ничего не понимая въ немъ Санчо разобралъ только одно слово милостыня, объяснившее ему все остальное; человкъ, по словамъ Сидъ Гамеда, чрезвычайно сострадательный, онъ вынулъ изъ котомки ломоть хлба съ кускомъ сыра, которымъ запасся на остров, и подалъ его нищимъ, показавъ имъ знаками, что ничего другаго у него нтъ. Нищіе съ радостью взяли подаяніе, восклицая: гельтъ, гельтъ.

«Я не понимаю, что вамъ нужно, добрые люди», сказалъ Санчо. Въ отвтъ на это одинъ пилигримъ вынулъ изъ-за пазухи кошелекъ и показалъ Санчо, что братія проситъ денегъ. Приложивъ большой палецъ въ горлу и разставивъ въ воздух остальные, Санчо далъ этимъ понять нищимъ, что въ карман у него нтъ ничего; и пріударивъ затмъ своего осла похалъ дальше. Но одинъ изъ нищихъ, оглядвъ его съ ногъ до головы, бросился въ слдъ за нимъ, схватилъ его за поясъ и громко закричалъ Санчо на чистомъ испанскомъ язык: «Боже! кого я вижу, неужели это добрый сосдъ мой Санчо Пансо? Да, это онъ, безъ всякаго сомннія, потому что я не сплю и не пьянъ». Санчо былъ очень удивленъ, услышавъ, что его называютъ по имени и увидвъ, что его обнимаетъ какой-то нищій пилигримъ. Молча — долго и внимательно смотрлъ онъ на него, но не могъ узнать, кто это.

— Братъ Санчо Пансо, сказалъ нищій, разв не узнаешь ты сосда твоего мориска Рикота, разнощика изъ твоей деревни?… Услышавъ это, Санчо сталъ пристально вглядываться въ нищаго, и мало-по-малу узналъ знакомыя черты своего земляка. Не сходя съ осла, онъ сказалъ, обнимая Рикота: «какой же чортъ могъ бы узнать тебя, Рикотъ, въ этомъ плать? Кто это такъ нарядилъ тебя и какъ ршился ты прійти въ Испанію; — вдь если тебя поймаютъ здсь, не сдобровать теб«.

— Если ты не выдашь меня, Санчо, отвтилъ пилигримъ, никто, я увренъ, не узнаетъ меня въ этомъ вид. Но сойдемъ съ дороги и отправимся въ этотъ лсокъ; тамъ мы отдохнемъ и закусимъ. Ты тоже закусишь съ моими хорошими товарищами, и я разскажу теб, что случилось со мною, со дня моего ухода изъ деревни, посл приказа его величества, грозившаго послднимъ остаткамъ нашей несчастной націи.

Санчо охотно согласился на это, и Рикотъ, переговоривъ съ своими товарищами, отправился въ лсокъ, расположенный недалеко отъ большой дороги. Тамъ пилигримы, все молодые, красивые люди, кром престарлаго Рикота, сложили на землю посохи, скинули свои дорожные плащи и, оставшись въ однихъ камзолахъ, услись на земл, вынули котомки, плотно набитыя провизіей, за дв версты возбуждавшей жажду, и разложили за тмъ на травяной скатерти хлбъ, соль, ножи, орхи, овечьи сыры и кости отъ окороковъ, которыя можно было если не грызть, то по крайней мр сосать. Кром того они достали икру, вещество сильно возбуждающее жажду и вдоволь оливъ, правда сухихъ и безъ всякой приправы, но вкусныхъ и удобныхъ и для жеванія въ свободное время. Но всего ярче сіяли на этомъ банкет шесть мховъ вина; — каждый пилигримъ досталъ изъ своей котомки по одному мху, и самъ добрый Рикотъ, преобразившійся изъ мориска въ нмца, досталъ также свой мхъ, — по величин онъ могъ поспорить съ пятью остальными. За тмъ пилигримы принялись медленно, но съ большимъ апетитомъ закусывать, отвдывая куски разныхъ яствъ остріемъ ножа. Закусивши они приподняли руки съ мхами вина, устремили глаза къ небу и, качая головами, приложили горлышки бутылокъ ко рту. Показывая этимъ сколько удовольствія доставляетъ имъ такого рода занятіе, они оставались въ одномъ положеніи нсколько времени, вливая въ себя вино. Глядя на это, Санчо чувствовалъ себя какъ нельзя боле довольнымъ, и взявши у Рикота мхъ съ виномъ, принялся распивать его съ такимъ же удовольствіемъ, какъ и остальная компанія. Четыре раза мха подносили во рту, въ пятый поднести ихъ было невозможно; въ общему горю они стали сухими и плоскими, какъ тростникъ. Отъ времени до времени каждый изъ пилигримовъ соединилъ правую руку свою съ рукою Санчо, говоря: «испанцы и нмцы въ дружеской компаніи, на что Санчо отвчалъ: клянусь Богомъ, правда. Посл чего онъ разражался смхомъ, продолжавшимся съ часъ времени и забывалъ тогда все, что приключилось съ нимъ во время его губернаторства. За питьемъ и дой, дло извстное, забываются всякія невзгоды. Конецъ попойки сталъ началомъ сна, и пилигримы захрапли на трав, служившей имъ скатертью и столомъ. Не спали только Санчо и Рикотъ, потому что они больше ли, чмъ пили. Отошедши немного въ сторону, они услись подъ букомъ, и тмъ временемъ, какъ товарищи его пилигримы сладко спали себ, Рикотъ чистымъ испанскимъ языкомъ, не примшивая ни одного маврскаго слова, разсказалъ Санчо Пансо свою исторію: