Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)
Шрифт:
— Еще бы не счастливымъ, отвтилъ Санчо; но я бы попросилъ вашу милость сказать мн, почему испанцы, вступая въ сраженіе, восклицаютъ: святой Іаковъ, и сомкнись Испанія. Разв Испанія открыта и ее не мшало бы замкнуть? или что это за церемонія такая?
— Какъ ты простъ, Санчо; подумай, что этому великому рыцарю Багрянаго креста, небо судило быть патрономъ Испаніи, особенно въ кровавыхъ столкновеніяхъ испанцевъ съ маврами. Поэтому испанцы призываютъ его во всхъ битвахъ, какъ своего заступника, и не разъ видли, какъ самъ онъ вламывался въ легіоны сарацинъ и разгромлялъ ихъ; истину эту я могъ бы подтвердить множествомъ примровъ, заимствованныхъ изъ самыхъ достоврныхъ испанскихъ исторій.
Круто перемнивъ разговоръ, Санчо сказалъ своему господину: «удивляетъ меня право безстыдство этой Альтизидоры, горничной герцогини. Должно быть ее сильно ранила злодйка-любовь, этотъ слпой, или лучше сказать совсмъ безглавый
— Да, Санчо, сказалъ Донъ-Кихотъ, любовь попираетъ разсудокъ и всякое приличіе. Альтизидора, ты видлъ, безъ всякаго стыда открылась мн въ своихъ желаніяхъ, которыя больше смутили меня, чмъ расположили къ ней.
— Неслыханная жестокость, страшная неблагодарность! воскликнулъ Санчо, я бы кажется при первомъ намек отдался бы ей съ руками и ногами. О, каменное сердце, чугунная грудь, желзная душа! Но только я не знаю право, что нашла она въ вашей милости такого, чтобы такъ влюбиться въ васъ, какой нарядъ, какая красота, какая милость такъ обворожила ее? Ни вашъ нарядъ, ни ваша красота, ни что-нибудь подобное, отдльно и вмст взятое, не могли, кажется заставить ее полюбить васъ. Я часто оглядываю вашу милость съ ногъ до послдняго волоска на голов и вижу, что вы скоре созданы пугать людей, чмъ влюблять ихъ въ себя. Красота, говорятъ, всего скоре возбуждаетъ любовь, а между тмъ вы вовсе не красивы, изъ-за чего же этой двушк сходить съ ума по васъ.
— Санчо! есть два рода красоты, сказалъ Донъ-Кихотъ: душевная и тлесная. Красота душевная выказывается и блистаетъ въ ум, щедрости, благосклонности, вжливости; все это можетъ встртиться у человка вовсе некрасиваго. И однако эта красота способна внушить къ себ не мене пламенную и продолжительную любовь, какъ и красота тлесная. Я знаю очень хорошо, что я некрасивъ, но и не безобразенъ, а человку, обладающему душевной красотой довольно быть не уродомъ, чтобы внушить въ себ самую пламенную любовь.
Продолжая разговоръ въ этомъ род, наши искатели приключеній углубились въ лсъ, пролегавшій вблизи дороги, и Донъ-Кихотъ неожиданно очутился въ зеленыхъ, шелковыхъ сткахъ, протянутыхъ отъ одного дерева въ другому. Не понимая, что бы это могло быть, онъ сказалъ Санчо: «мн кажется, что эти стки — это одно изъ самыхъ странныхъ приключеній, какія случались съ нами. Пусть меня повсятъ, если преслдующіе меня со всхъ сторонъ волшебники не ршились задержать меня на пути, въ наказаніе за то, что я такъ сурово обошелся съ Альтизидорой. Но я скажу имъ, что еслибъ эти стки были не изъ зеленаго шелку, а тверды, какъ алмазъ или крпче тхъ затворовъ, въ которые ревнивый Вулканъ замкнулъ Венеру и Марса, я и тогда разорвалъ бы ихъ, какъ бумажную нитку». И онъ собрался было уже хать дальше и разорвать вс эти стки, когда неожиданно увидлъ, выходившихъ изъ подъ кущи деревъ, двухъ прекрасныхъ пастушекъ, или двухъ красавицъ, одтыхъ, какъ пастушки, только вмсто кожаныхъ корсетовъ ни нихъ надты были тонкіе, парчевые, — а юбки были сшиты изъ золототканной матеріи. Разсыпавшіеся локонами по плечамъ волосы ихъ были такъ свтлы, что могли спорить съ самимъ солнцемъ. Головы ихъ были покрыты гирляндами, сплетенными изъ зеленаго лавру и краснаго мирту. На видъ имъ было лтъ 16, 17. Появленіе ихъ удивило Санчо, ошеломило Донъ-Кихота, остановило движеніе солнца и удерживало всхъ въ какомъ-то чудномъ молчаніи, прерванномъ одной изъ пастушекъ. — «Не разрывайте, пожалуйста, этихъ стокъ», сказала она Донъ-Кихоту, «мы ихъ устроили для нашей забавы, а не для того, чтобы задержать васъ. Угадывая вашъ вопросъ, зачмъ мы протянули ихъ и кто мы такія, я отвчу вамъ въ немногихъ словахъ. Въ одной деревн, въ двухъ миляхъ отсюда, живутъ нсколько гидальго и другихъ благородныхъ лицъ, и вотъ мужья, отцы, братья ихъ условились съ своими женами, дочерьми, сестрами, друзьями и родственниками заходить сюда для развлеченія, потому что это одно изъ самыхъ пріятныхъ мстъ въ окрестностяхъ. Мы устроиваемъ здсь новую пасторальную Аркадію; женщины приходятъ сюда одтыми, какъ пастушки, мужчины, вамъ пастухи. Мы выучили на память дв эклоги; одну: знаменитаго Гарсиласко де ла Веги, другую по португальски великаго Камоэнса, но не представляли ихъ еще, потому что мы только вчера пріхали сюда. Въ зелени, на берегу ручья, орошающаго эти мста, мы разбили нсколько палатокъ. Прошлой ночью мы протянули по деревьямъ стки, чтобы ловить птицъ, которыя придутъ укрыться здсь отъ поднятаго нами шума. Если вамъ угодно быть нашимъ гостемъ, вы доставите намъ большое удовольствіе и сами весело проведете время, потому что мы не позволяемъ нигд пріютиться здсь скук и грусти.
Пастушка смолкла и Донъ-Кихотъ отвтилъ ей: «прекрасная и благородная дама! Встртивъ купающуюся Діану, Актеонъ вроятно удивленъ былъ не боле, чмъ я теперь, встрчая вашу красоту. Я не могу не отозваться съ похвалой объ устроенномъ вами развлеченіи и очень благодаренъ
вамъ за ваше приглашеніе. Если я могу быть, съ своей стороны, чмъ-нибудь полезнымъ, вамъ остается только сказать и будьте уврены, васъ послушаютъ. Мое званіе обязываетъ меня быть благодарнымъ и благосклоннымъ во всмъ, въ особенности къ такимъ дамамъ, какъ вы. Если-бы эти стки, занимающія такое маленькое пространство, покрывали бы весь земной шаръ, я направился бы отъискивать новые міры, чтобы только не испортить работы вашихъ рукъ; и чтобы вы могли сколько-нибудь поврить этой гипербол, узнайте, что вамъ говоритъ это Донъ-Кихотъ Ламанчскій, если только когда-нибудь вы слышали это имя».— Безцнный другъ души моей! воскликнула другая пастушка, какое счастіе, душа моя! съ нами говоритъ самый мужественный, самый влюбленный, самый вжливый рыцарь, какой когда либо существовалъ на свт, если только напечатанная исторія длъ его не лжетъ. Рядомъ съ нимъ — готова биться объ закладъ, — стоитъ оруженосецъ его, Санчо-Пансо, самый милый и остроумный человкъ на свт.
— Правда ваша, сказалъ Санчо, я этотъ самый остроумный оруженосецъ, а это мой господинъ, тотъ самый Донъ-Кихотъ Ламанчскій, о которомъ говорятъ и печатаютъ.
— Душа моя, обратилась пастушка въ своей подруг, попросимъ ихъ остаться, и обрадуемъ этимъ нашихъ знакомыхъ и родныхъ. Я слышала про мужество и подвиги этого рыцаря. Говорятъ, онъ въ особенности прославился врностью дам своей Дульцине Тобозской, увнчанной всей Испаніей пальмой красоты.
— И она вполн заслуживаетъ этого, подхватилъ Донъ-Кихотъ, если только не встртитъ соперника въ вашей несравненной красот. Но только вы напрасно стали бы терять время, удерживая меня здсь; обязанность моего званія не позволяетъ мн отдыхать нигд.
Въ это время къ нимъ подошелъ богато и нарядно разодтый братъ одной изъ пастушекъ. Пастушки сказали ему, что съ ними разговаривалъ знаменитый Донъ-Кихотъ Ламанчскій и оруженосецъ его Санчо, извстные очень хорошо молодому человку изъ напечатанной исторіи ихъ длъ. Услышавъ это, нарядный пастухъ обратился къ рыцарю съ предложеніемъ услугъ и такъ настоятельно приглашалъ его въ палатки, что Донъ-Кихотъ принужденъ былъ уступить. Возл палатокъ въ это время происходила охота и стки на полнились множествомъ птицъ; обманутыя цвтомъ стокъ, он кидались въ ту западню, отъ которой убгали со всевозможной быстротой. На охот было больше тридцати человкъ, одтыхъ какъ пастухи и пастушки. Узнавши, что къ нимъ пріхалъ Донъ-Кихотъ и Санчо, вс они, знакомые съ исторіей этихъ знаменитыхъ искателей приключеній, невыразимо обрадовались.
Охотники возвратились въ палатки, гд стояли столы съ свжей, дорогой, обильной провизіей, и Донъ-Кихоту, возбуждавшему общее удивленіе, предложили мсто за верхнемъ конц стола. Посл закуски, когда со стола сняли скатерть, Донъ-Кихотъ сказалъ: «хотя многіе утверждаютъ, будто величайшій грхъ — гордость, но и, вруя съ другими, что адъ населенъ неблагодарными, величайшимъ грхомъ называю неблагодарность. По мр силъ моихъ, я старался избгать его съ тхъ поръ, какъ сталъ жить разсудкомъ. И если я не могу отплатить всмъ людямъ добромъ за сдланное мн добро, то у меня является, по крайней мр, всегда желаніе сдлать это; и когда я принужденъ ограничиваться однимъ желаніемъ, тогда я разглашаю сдланное мн благодяніе. Кто разсказываетъ о сдланномъ ему добр, тотъ выказываетъ готовность при случа отблагодарить за него дломъ. Получающіе въ большей части случаевъ стоятъ ниже дающихъ; надъ всми нами стоитъ Богъ, нашъ общій благодтель, и вс наши дары не могутъ сравняться съ его дарами; ихъ раздляетъ неизмримое пространство. Но этой бдности нашей помогаетъ благодарность. И я, благодаря за лестный пріемъ, сдланный мн здсь, но не имя возможности отплатить за него такимъ же пріемомъ, заключаю себя въ тсныя границы возможнаго и объявляю, что помстясь посреди этой большой дороги въ Сарагоссу, я стану въ теченіе двухъ дней утверждать съ оружіемъ въ рукахъ, что эти прелестныя пастушки прекрасне и любезне всхъ дамъ за свт, кром несравненной Дульцинеи Тобозской, единой владычицы моихъ помысловъ, и да не оскорбитъ это исключеніе никого изъ моихъ слушателей».
Слушавшій внимательно своего господина, Санчо не могъ удержаться, чтобы не воскликнуть: «найдется ли на свт такой дерзостный человкъ, который станетъ утверждать еще, что господинъ мой безумецъ! Скажите на милость, господа, найдется ли въ любой деревн такой ученый и краснорчивый священникъ, который сказалъ бы то, что сказалъ сію минуту мой господинъ. И найдется ли на всемъ свт такой храбрый и прославленный рыцарь, который предложилъ бы то, что предложилъ мой господинъ».
Въ отвтъ за это Донъ-Кихотъ, повернувшись къ своему оруженосцу, гнвно сказалъ ему: «найдется ли на всемъ свт человкъ, который не сказалъ бы, что ты болванъ, подбитый какой-то хитрой, плутоватой злостью? Къ чему мшаешься ты не въ свои дла; — кто велитъ теб поврять — умный я, или безумный? Молчи и не возражай мн ни слова, а поди и осдлай Россинанта, если онъ разсдланъ, и я отправлюсь исполнить мое общаніе; правота моя торжествуетъ заране надъ всякимъ, это дерзнетъ противорчить мн«. Сказавши это, онъ всталъ съ недовольнымъ видомъ со остула и привелъ всхъ въ несказанное удивленіе. Что онъ — умный или безумный? — невольно подумали вс.