Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Ужь не знаю, есть ли кто порядочне моего господина, отвтилъ Санчо, но его званіе не позволяетъ ему возить съ собою корзинъ съ провизіей и винами. Мы располагаемся съ нимъ среди луговъ и закусываемъ жолудями и ягодами.

Такого-то рода разговоръ велъ Санчо съ хозяиномъ, и когда послдній спросилъ оруженосца, это такой его господинъ? Санчо ничего не отвтилъ на это. Между тмъ къ ужину Донъ-Кихотъ вошелъ въ свою комнату, хозяинъ принесъ бараньи ноги, и рыцарь слъ за столъ.

Скоро въ сосдней комнат, отдленной отъ комнаты Донъ-Кихота только легкой перегородкой, рыцарь услышалъ что этого говоритъ.

— Донъ Іеронимъ, заклинаю васъ жизнью, прочтите, въ ожиданіи ужина, другую главу второй части Донъ-Кихота Ламанчскаго [19] . Услышавъ свое имя, Донъ-Кихотъ приподнялся со стула, и, весь обратившись въ слухъ, сталъ слушать, что говорятъ про него.

— Донъ-Жуанъ, отвтилъ донъ Іеронинъ, къ чему читать эти глупости? Кто прочелъ первую часть Донъ-Кихота, тотъ не можетъ читать этой второй.

— И однако, сказалъ Донъ-Жуанъ; намъ все таки не мшало бы прочесть ее; нтъ такой дурной книги, въ которой не было бы чего-нибудь хорошаго. Одно мн не нравится въ ней — это то, что Донъ-Кихотъ перестаетъ любить Дульцинего.

19

Намекъ за вторую часть Донъ-Кихота, написанную неизвстнымъ авторомъ подъ вымышленнымъ именемъ лиценціанта Алонзо Фернандо Авелланеда. Она появилась въ то время, когда самъ Сервантесъ писалъ вторую часть своего безсмертнаго произведенія. По чрезвычайному сходству нкоторыхъ мстъ оригинала съ поддлкою, нужно думать, что въ рукахъ этого мнимаго лиценціанта была рукопись 2-й части Донъ-Кихота Сервантеса.

Услышавъ это, Донъ-Кихотъ съ негодованіемъ воскликнулъ: «тому, кто скажетъ, что Донъ-Кихотъ Ламанчскій забылъ или можетъ забыть Дульцинею Тобозскую, я докажу равнымъ оружіемъ, что онъ сильно ошибается; Донъ-Кихотъ не можетъ забывать, а Дульцинея не можетъ быть забываема. Девизъ Донъ-Кихота постоянство, а произнесенный имъ обтъ быть неизмнно врнымъ своей дам.»

— Кто это говоритъ? спросили въ другой комнат.

— Никто, другой, какъ самъ Донъ-Кихотъ Ламанчскій отвтилъ рыцарь, который станетъ поддерживать съ оружіемъ въ рукахъ не только все сказанное имъ, но даже все то, что онъ скажетъ: у хорошаго плательщика за деньгами дло не станетъ.

Въ ту же минуту два благородныхъ господина (по крайней мр за видъ они казались такими) отворили дверь своей комнаты и одинъ изъ нихъ, кинувшись на шею Донъ-Кихоту, дружески сказалъ ему: «вашъ образъ не можетъ скрыть вашего имени, ни ваше имя вашего образа. Вы, безъ всякаго сомннія, истинный Донъ-Кихотъ Ламанчскій, путеводная звзда странствующаго рыцарства, вопреки тому автору, который вознамрился похитить у васъ ваше имя и уничтожить ваши подвиги въ этой книг.» При послднемъ слов онъ взялъ изъ рукъ своего товарища книгу и передалъ ее Донъ-Кихоту. Рыцарь взялъ книгу, молча перелисталъ ее и не много спустя отдалъ назадъ. Въ этомъ немногомъ, что я прочелъ здсь, сказалъ онъ, я нашелъ три несообразности: первое, нсколько словъ прочитанныхъ въ предисловіи [20] ; во вторыхъ ея аррагонскій языкъ, и въ третьихъ, это особенно доказываетъ невжество автора, ложь въ самомъ важномъ мст: онъ называетъ жену Санчо Пансо — Терезу Пансо — Маріей Гутьерецъ [21] ; если же онъ лжетъ въ главномъ, то можно думать, не лжетъ ли онъ и во всемъ остальномъ.

20

Въ этомъ предисловіи грубо ругаютъ Сервантеса.

21

Здсь Сервантесъ не помнитъ, что онъ говоритъ.

— Нечего сказать, славный историкъ, воскликнулъ Санчо; видно отлично знаетъ онъ насъ, если жену мою Терезу Пансо называетъ Маріей Гутьерецъ. Ваша милость, возьмите, пожалуйста, эту книгу и посмотрите помщенъ-ли я тамъ и изуродовано ли и мое имя.

— Должно быть вы — Санчо Пансо, оруженосецъ господина Донъ-Кихота? сказалъ донъ-Іеронимъ.

— Да, я этотъ самый оруженосецъ и горжусь этимъ, отвтилъ Санчо.

— Ну такъ, клянусь Богомъ, воскликнулъ донъ-Іеронимъ, историкъ этотъ описываетъ васъ вовсе не такимъ порядочнымъ человкомъ, какимъ я вижу васъ. Онъ выставляетъ васъ глупцомъ и нисколько не забавнымъ обжорой, — словомъ далеко не тмъ Санчо, какимъ изображены вы въ первой части исторіи господина Донъ-Кихота.

— Прости ему Богъ, отвтилъ Санчо, лучше бы онъ оставилъ меня въ моемъ углу и не вспоминалъ обо мн; устроить пляску можно только умючи играть на скрипк и святой Петръ только въ Рим находится у себя дома.

Путешественники пригласили Донъ-Кихота отъужинать вмст съ ними, говоря, что въ этой корчм нельзя найти кушанья, достойнаго такого рыцаря, какъ Донъ-Кихотъ. Всегда вжливый и предупредительный, Донъ-Кихотъ уступилъ ихъ просьбамъ и поужиналъ вмст съ ними, оставивъ Санчо полнымъ хозяиномъ поданнаго ему ужина. Оставшись одинъ Санчо слъ на верхнемъ конц стола, а рядомъ съ нимъ хозяинъ, тоже большой охотникъ до воловьихъ ногъ;

За ужиномъ Донъ-Жуанъ спросилъ Донъ-Кихота: вышла ли Дульцинея Тобозская замужъ, родила ли, беременна ли она, или, храня обтъ непорочности, она помнитъ о влюбленномъ въ нее рыцар.

— Дульцинея чиста и невинна еще, сказалъ Донъ-Кихотъ, а сердце мое боле постоянно теперь чмъ когда-нибудь; отношенія наши остаются по прежнему платоническими, но только увы! красавица превращена въ отвратительную крестьянку. И онъ разсказалъ имъ во всей подробности очарованіе своей дамы, свое приключеніе въ Монтезиносской пещер и средство, указанное мудрымъ Мерлиномъ, для разочарованія Дульцинеи, состоявшее, какъ извстно въ томъ, чтобы Санчо отодралъ себя. Съ необыкновеннымъ удовольствіемъ слушали путешественники изъ устъ самого Донъ-Кихота его удивительныя приключенія. И они столько же удивлялись безумію рыцаря, сколько изяществу, съ какимъ онъ разсказывалъ свои безумства, являясь то умнымъ и мыслящимъ человкомъ, то заговариваясь и начиная городить чепуху; слушатели его ршительно не могли опредлить, на сколько далекъ онъ отъ безумца и отъ мудреца.

Санчо между тмъ поужиналъ и, оставивъ хозяина, отправился въ своему господину; «пусть меня повсятъ», сказалъ онъ, входя въ комнату, «если авторъ этой книги не хочетъ разсорить насъ. И если онъ называетъ меня, какъ вы говорите, обжорой, такъ пусть не называетъ хоть пьяницей».

— А онъ именно пьяницей и называетъ васъ, перебилъ донъ-Іеронимъ. Не помню гд и какъ, но знаю, что онъ выставляетъ васъ не совсмъ въ благопріятномъ свт.

— Поврьте мн, господа, отвтилъ Санчо, что Донъ-Кихотъ и Санчо, описанные въ этой исторіи, совсмъ не т, которые описаны въ исторіи Сидъ-Гамедъ Бененгели; — у Сидъ-Гамеда описаны мы сами: господинъ мой мужественный, благоразумный, влюбленный; я — простой, шутливый, но не обжора и не пьяница.

— Я въ этомъ увренъ, сказалъ Донъ-Жуанъ, и скажу, что слдовало бы запретить, еслибъ это было возможно, кому бы то ни было, кром Сидъ-Ганеда, описывать приключенія господина Донъ-Кихота, подобно тому какъ Александръ не позволилъ срисовывать съ себя портретовъ никому, кром Аппеллеса.

— Портретъ мой пусть пишетъ кто хочетъ, замтилъ Донъ-Кихотъ, но только пусть не безобразятъ меня; — всякое терпніе лопаетъ наконецъ, когда его безнаказанно оскорбляютъ.

— Какъ можно безнаказанно оскорбить господина Донъ-Кихота, отвтилъ Донъ-Жуанъ; какого оскорбленія не отмститъ онъ, если только не отразилъ его щитомъ своего терпнія, которое должно быть могуче и широко.

Въ подобныхъ разговорахъ прошла большая часть ночи; и хотя Донъ-Жуанъ и его другъ упрашивали Донъ-Кихота прочесть еще что-нибудь въ новой исторіи его и увидть какимъ тономъ поетъ онъ тамъ, но Донъ-Кихотъ на отрзъ отказался отъ этого. Онъ сказалъ, что считаетъ книгу эту прочтенной имъ, негодной отъ начала до конца, и вовсе не желаетъ обрадовать автора ея извстіемъ, что ее читалъ Донъ-Кихотъ. «Къ тому же,» добавилъ онъ, «не только глазъ, но даже самая мысль должна отворачиваться отъ всего грязнаго, гаерскаго и неприличнаго.

Донъ-Кихота спросили, куда онъ намренъ отправиться? «Въ Сарагоссу,» сказалъ Донъ-Кихотъ, «чтобы присутствовать на каждогодно празднуемыхъ тамъ играхъ». Донъ-Жуанъ сказалъ ему на это, что въ новой исторіи его описывается, какъ онъ, или кто-то другой прикрывшійся его именемъ, присутствовалъ въ Саррагос на турнирахъ и добавилъ, что это описаніе блдно, вяло, убого въ описаніи нарядовъ, и вообще весьма глупо.

— Въ такомъ случа я не поду въ Саррагоссу, сказалъ Донъ-Кихотъ, и обнаружу передъ цлымъ свтомъ ложь этой исторіи; пусть убдится міръ, что я не тотъ Донъ-Кихотъ, о которомъ пишетъ этотъ самозваный историкъ.