Египетское метро

– Ну да. Почему нет? Божества районов, городов, областей! Греки своих представляли только гадательно, а с нашими можно будет встречаться, говорить, фотографироваться… – набирал между тем обороты лектор. – Будут ставить им бюсты в присутственных или каких-то видных местах. В каждом городе свой культ, свой пантеон, возможно даже олимп. Праздники в честь них. С лёгкими жертвоприношениями: какие-нибудь улитки, жучки, кузнечики… Со временем всё отшлифуется, приобретет надлежащий вид. Наконец-то все силы направят на поклонение красоте. И боги будут жить среди нас. И чудеса начнутся, вот увидите. Когда тысячи воль, ожиданий и надежд будут направлены одновременно на одного или нескольких человек, – он приблизил к лицу Тягина свою раскрытую пятерню и сжал её в кулак, – возможны будут и чудеса, почему нет?

– У вас и единомышленники есть?

– Как раз этим я сейчас и занимаюсь. Осваиваю интернет. Вы вот слушаете и наверное думаете: что за чушь он несет, этот лектор, этот безумец?

– Ну, по правде говоря, есть такое.

– «Есть такое»! – передразнил лектор. – Какое «такое»?! Вы вокруг оглянитесь! Идите вот и скажите тем, кто сейчас по городу с факелами марширует, что всё это чушь и не может такого быть. А ведь пару лет назад вы бы так и сказали, что – нет? Но вот оно: есть. И здесь так будет. Молодцы ребята, я ими восхищаюсь, прокладывают нам путь. А еще вам, в вашем возрасте, пора бы знать, что очень многое в этом мире начиналось, начинается и будет начинаться с одной какой-нибудь абсурдной, а то и вопиюще абсурдной мыслишки, пришедшей в голову какому-нибудь никому не известному чудаку. Опыт цивилизации, друг мой. Мы, конечно, не увидим расцвета, увы, но мы вестники, первые ласточки. А это еще заслужить надо. Так-то. Вперёд, в золотой век! Одесса отлично для этого подходит. Может быть, новое возрождение Европы отсюда и начнется.

– Вы должно быть большой специалист по античности?

– Ха-ха. Говоря по правде – никакой. Или как все, в самых общих чертах. Да и зачем? Какое это имеет значение? Революции делают не только профессиональные революционеры. Я могу вообще ничего не знать – главное, что я чувствую, слышу эту музыку, это движение… Долго объяснять. Да и незачем. Всё вот здесь, – лектор положил ладонь на сердце. – О святилище на Жеваховой горе слышали? Там омфал нашли, сиречь пуп земли. Еще бы оракул какой-никакой соорудить рядышком… Представьте ежегодное шествие туда, где-то в августе или сентябре с танцами, с пением!..

– Это посёлок Большевик, если не ошибаюсь?

– К тому времени мы его переименуем. А впереди, в повозке, украшенной гирляндами цветов, запряженной парой, нет – четверкой белых лошадей, в сопровождении прекрасных полуобнаженных юношей наша Майя. По обе стороны ликующие Пересыпь, потом Ярмарочная площадь… Цветы, музыка, радостные приветствия! И это всё будет, будет! Вот такие у меня видения, дорогой мой. Поэтому я на все эти факельные шествия и смотрю с таким воодушевлением и надеждой. Понимаете?

– Теперь понимаю. Хотя мне и трудно представить, что те, кто сегодня кричат «Смерть врагам!» завтра сменят камуфляж и балаклавы на туники и венки и отправятся, приплясывая, на эту вашу гору…

– Это у вас от недостатка воображения.

– Возможно. Наверное, надо еще выпить. А не боитесь, что к тому времени Майя несколько, как бы сказать, утратит очарование молодости? Она и сейчас не девочка…

– Эх, ну ничего вы не понимаете! Тупость, косность и узость – вот с чем мне приходится сталкиваться на каждом шагу. И вы туда же. Она сейчас хороша?

– Хороша. Очень хороша!

– Всё. Важно запустить процесс. Зачем мне сейчас думать, что будет потом? А там дальше она перейдет в какой-нибудь другой разряд – старших нимф, допустим. Или богинь. Что-нибудь найдется. Эллинизм это творчество масс. Мы сами всё будем придумывать и продумывать. Но то, что она моими скромными усилиями стала первой у нее уже никто не отнимет, и одно из почетных мест в истории за ней точно останется.

– А сейчас Мая по вашей шкале кто? Нимфа Соборки? Или берём выше?

– А вы как думаете? Ха! Нимфа Соборки. Скажете тоже. А если серьезно, я вот думаю: нимфа перемен. Или счастливых начинаний.

– А вы небось в какие-нибудь верховные жрецы метите? – спросил Тягин.

– Не исключено. А почему нет? Знакомьтесь: пёс и жрец в одном лице! Или – пёс жреческой породы. А еще точнее – пёс-летописец жреческой породы. Гав!

И, крепко схватив Тягина за рукав и запрокинув голову, лектор расхохотался.

– Значит, нимфы улиц? – улыбаясь, спросил Тягин. – Звучит несколько двусмысленно.

– И улиц, и районов, и предприятий, и учебных заведений… – подхватил лектор.

– Лектор, да вы нимфоман! Вам этого еще никто не говорил? – воскликнул Тягин.

– Очень смешно. Обхохочешься. – Лектор сделал обиженное лицо, но не продержавшись и минуты, продолжил на той же вдохновенной ноте: – Вы напрасно смеетесь. Нимфоман, говорите? Ну и прекрасно. Да здравствует нимфомания!

Напившись вина, они пошли по рядам и набрали уйму всего: купили мяса, брынзы, всевозможной зелени, до которой Тягин был большой охотник, овощей и солений, и всё это время вошедший в раж лектор не умолкал ни на минуту. Потом вернулись к вину и выпили еще по стакану. Лектор стал задирать прохожих и вёл себя как подросток. На обратном пути он подвел Тягина к небольшому магазинчику и, заговорщицки подмигивая, попросил встать в дверях, так чтобы его видел продавец. Оказавшись в тени, Тягин снял было очки, но лектор потребовал, чтобы он их надел и не сводил взгляда с продавца. В заведении громко играла музыка, и Тягин не мог слышать, что лектор, помахивая указательным пальцем и показывая в его сторону, говорил продавцу-кавказцу. Тот слушал, опустив голову, и только пару раз глянул исподлобья на Тягина.

– Вот и от вас какой-то толк, – сказал лектор, вернувшись, и стал рассказывать, как однажды кавказец преследовал Майю и даже рвался к ней домой.

Майя встретила их укоризненным покачиванием головы. Тягин, держа под руку, довел спотыкающегося лектора до кровати и тот, неразборчиво поблагодарив, исчез под нею. Провожая его взглядом, Тягин думал: когда под кроватью лектор, а за окном факельные шествия, так ли уж невероятны вакханки, бегущие по улицам поселка Большевик?..

Майя, улыбаясь, продолжала качать головой.

– Пойдем, пройдемся? – предложил Тягин и протянул руку. – О, божественная Майя! Прекраснокудрявая нимфа! Боги щедро одарили тебя! Всё в тебе прекрасно – и имя, и внешность, и верные поклонники!..

XVII

В эти несколько дней Тягин совсем позабыл о всех своих прочих делах. К некоторым из них его вернул разговор с Дашей. Спрашивала, конечно, о брате. Ей было неловко за него, за то, что морочил голову. Поговорив с ней, Тягин подумал: а ведь и того, что с ним произошло, вполне достаточно. До полноценной измены он, правда, так и не добрался, а похожую историю мог бы придумать и в Москве, но… Всё-таки здесь всё облеклось в живую плоть: настоящие, не придуманные имена, адреса, детали. Такие вещи сразу чувствуются. Пройдет месяц-другой и: ну, что ж, прости меня, Даша, вот так получилось. Думал, смогу забыть, но не получается. Я вот сейчас здесь, с тобой, а сердцем там, в Одессе. Прости. То есть: ступай-ка ты, душа моя Даша, к братцу своему Хвёдору. А там и до Тверязова рукой подать. Еще и детей крестить позовут. Тягин, поморщившись, помотал головой. «Морщься, не морщься, а так оно всё и будет, дядя». Впрочем, это была какая-то головная мысль. Но что-то в разговоре с Дашей Тягина и насторожило. Что-то показалось новым в её интонациях. Да и в его тоже, когда он невольно пытался взять её тон (а когда вообще такое было?). Уж не соскучились ли они по друг другу? Нет, это тоже из головы. Но знак тревожный. И чем ближе расставание, тем чаще будут такие мысли. В конце концов, два года просто так из жизни не выкинешь. Надо это учесть и двигаться дальше. Тем более что он уже даже вложил в это предприятие некоторую сумму. Небольшую, можно сказать символическую, но всё же. Момент, кстати, был не из приятных. Пару дней назад лектор вдруг завел с ним разговор о друге детства Майи, самом родном ей на всём белом свете человеке, который сидел в следственном изоляторе.

– Кстати, тоже красавец. Фавн. Она сейчас ни о чём, кроме него, думать не может. Собирает, собирает деньги, никак не соберет.

– За что сидит?

– Да ерунда, за драку какую-то. Загребли парня и ждут выкупа. Вы вот всё ходите с пирожными и дорогими напитками, лучше бы взяли да помогли, чем тратиться на ерунду.

Лектор запросил пятьсот, несколько опешивший от такого нахальства Тягин дал триста. Да, момент был неприятный, но к этой трате Тягин был готов. Как-то это носилось в воздухе. Он бы дал и все пятьсот, если б не страх выглядеть совсем уж доверчивым дурачком. Кроме того, что он был не жаден и с деньгами расставался легко, в нем еще был странный прагматизм: любой самой безнадежной на первый взгляд трате он легко находил объяснение и усматривал в ней пользу. Да хоть – жизненный урок, обучающую ошибку. Он просто не мог заставить себя думать, что деньги потрачены зря. И вполне искренне не помнил ни одного такого случая за всю жизнь. Не мудрено, что он и тут быстро нашел оправдание: да он от безделья потратил бы за это время гораздо больше. Ходил бы по вечерам по каким-нибудь дурацким кабакам, глядишь, еще в казино бы сунулся. Да и расположение незнакомых людей, готовых его принимать почти в любое время, разве того не стоило? И всё же что-то неприятное в нем шевельнулось. И вот в связи с этим что-то как будто новое у него шевельнулось к Даше. Хотя какая тут могла быть связь?