Европейская поэзия XIX века

ПРЕДИСЛОВИЕ [68] Перевод Л. Мартынова

В те дни, когда я взялся за перо, Безоблачным казалось это небо, И на земных высотах зеленела Листва… И люди, точно муравьи, Трудились — бодро подымались руки, Был тверд расчет, надеялись сердца, Ум пламенел, и замыслы рождались. Мир отирал испарину со лба, Готовясь получить вознагражденье — Блаженство завершенного труда, И к празднику приблизилась природа,— Все лучшее, что было в ней, цвело! И, как от счастья, воздух трепетал, Священное воззвание рождая, Чтоб славным голосом творимой нови Приветствовать вселенную. И мы Услышали! Глубины и высоты Откликнулись. Казалось, в этот миг Вселенная застыла без движенья. Но перед бурей эта тишь настала. И разразилась буря. Как мячи, Она отрубленные головы бросала Под небеса кровавою рукой. Она неслась, топча сердца людские, Жизнь увядала от ее дыханья. Мир разума погас. И на щеках Небес, от этой бури потемневших, Разрисовали молний диким светом Великий гнев враждебные нам боги. И завывала буря непрестанно, И где бы, как чудовище, она Ни проносилась в бешенстве, — повсюду Проклятия раздробленных народов, Как вздох, неслись из кучи черепов, И опускала голову нужда На обессиленные города. И вот теперь зима, и снег, и смерть. Земля моя как будто поседела, Но не слегка, как человек счастливый, А поседела сразу, как господь, Когда, создавши мир и человека, Создавши полубога, полузверя, Он содрогнулся, увидав воочью Такое кровожадное творенье, И стал от горя дряхлым и седым! Она придет, цирюльница-весна, Земля-старушка паричок напялит И бархатное платье из цветов, И глаз своих стекляшки разморозит, И на лице, сокрытом в ароматах, Налжет веселье юности… Тогда Спросите эту старую кокетку — Что сделала с детьми она своими, Куда девала бедных сыновей?

68

Предисловие. — Это впервые напечатанное в 1864 г. стихотворение посвящено, как и «Старый цыган», поражению венгерской революции 1848 г.

СТАРЫЙ ЦЫГАН Перевод Л. Мартынова

Играй, цыган! Вина мы поднесли, Чего ж дремать? Утешь! Развесели! Что стоит скорбь, водой разведена? В холодный кубок подливай вина. Такой закон установила жизнь, Чтоб мерзли мы, а после обожглись, Играй! Всему приходит скорбный срок, Негодной палкой станет и смычок. Стакан и сердце наполняй вином И не заботься ни о чем ином! Пусть мозг дрожит под теменем твоим, Пусть кровь вскипает в жилах у тебя! Глаза горят, как головы комет, И струны стонут, будто, все губя, Несется вихрь и скачет град такой, Который выбьет весь посев людской. Играй! Всему приходит скорбный срок,— Негодной палкой станет и смычок. Стакан и сердце наполняй вином И не заботься ни о чем ином! У звонкой бури песням ты учись, Когда она бушует и ревет, Корчует лес и топит корабли, За глотку все живущее берет. Повсюду бой! Трепещет в буре той Сам гроб господень на земле святой. Играй! Всему приходит скорбный срок,— Негодной палкой станет и смычок. Стакан и сердце наполняй вином И не заботься ни о чем ином! Чей это слышен затаенный стон? Кто, дико мчась, и плачет и ревет? Что там гудит, как мельница в аду? Там кто это стучится в небосвод? Кто? Падший ангел? Воин весь в крови? Безумец? Раб надежды и любви? Играй! Всему приходит скорбный срок,— Негодной палкой станет и смычок. Стакан и сердце наполняй вином И не заботься ни о чем ином! И кажется: восставший средь пустынь, Неистово горюет человек, И палкой брата убивает брат, Сироты плачут, слышен вопль калек, И коршун бьет крылами, и орлы Терзают Прометея у скалы… Играй! Всему приходит скорбный срок,— Негодной палкой станет и смычок. Стакан и сердце наполняй вином И не заботься ни о чем ином! Звезда слепая, скорбный шар земной Вращается в отчаянном чаду. От грязи, скорби и преступных дел Отмой, потоп, несчастную звезду! И пусть привозит к Арарату Ной В ковчеге новом новый мир иной. Играй! Всему приходит скорбный срок,— Негодной палкой станет и смычок. Стакан и сердце наполняй вином И не заботься ни о чем ином! Играй! Но нет! Дай струнам ты покой. Настанет праздник. Срок еще не скор, Но час придет — смирится ярость бурь, И кровью в битвах изойдет раздор. К такой ты песне будь, цыган, готов, Чтоб разутешить даже и богов, Чтоб, за смычок когда возьмешься ты, Разгладились бы хмурые черты! Играй, упившись радости вином, И не заботься ни о чем ином!

ЙОЖЕФ БАЙЗА Перевод Н. Чуковского

Йожеф Байза (1804–1858). — Поэт и известный критик радикально-демократического направления; в 1831–1837 годах редактор литературно-художественного альманаха «Аурора» (1822–1837), который стал первым печатным органом венгерских романтиков.

ВЕЧЕРНЯЯ ЗАРЯ

Свет золотистый, Кротко сияя, Спит на озерной Зыбкой волне. Ветер взлетает С роз наклоненных, Веет печально Нам в тишине. Лес утихает. Голос свирели В воздухе чистом Тонет нежней. В роще, расшитой Ярко цветами, Щелкает, свищет, Бьет соловей. Милая! Ныне Я, головою Прячась в колени, Сладко дремлю. Может быть, завтра Пурпур вечерний Тихо могилу Тронет мою. Будет ли сердце, То, что сегодня Так под вуалью Бьется твоей, Будет ли завтра Плакать, страдая, Плакать, стеная, Ветра нежней?

МОЛЬБА

Все ты знал и видел, Все ты ведал, бог! Отчего же правде В битве не помог? Алтари и храмы До сих пор стоят, Иль уже кромешный Поглотил их ад? Всюду миллионы Молятся тебе. Тщетно! Равнодушен Ты к людской мольбе. Пламенную веру Сам ты погасил Тем, что дело правды Ты не защитил. Кто любил отчизну, Почитал закон, Как злодей, на плахе Палачом казнен, А убийца гнусный, Святотатец, вор, Убивать и грабить Может до сих пор. От небес свобода Помощи ждала, Но лишь тюрьмы, казни, Цепи обрела. Ты тысячелетья Кровью истекал, Но народ свой храбрый Уничтожить дал. Кротких ты заставил Жить в беде, в нужде, А клятвопреступник В почестях везде. Змеи преисподней Выползли на свет, И преграды больше Злодеяньям нет. Молнией, громами Разрази того, Кто в людских страданьях Видит торжество. Вспомни: добродетель Надо награждать! Дай же ты народу Восторжествовать… Если ж мир дорогу Всю прошел свою И уже стремится Он к небытию,— Ты ему скорее Сгинуть помогай, А когда он сгинет, Новый мир создай. Но не дай ты новым Людям образ свой, Не закинь им в души Искры ни одной, Пусть они плодятся,— Каменные лбы, Глупые машины, Верные рабы. Ты им вместо сердца Льда кусочек дай, К красоте и славе Их не приучай. Право и свобода Будут им смешны, Им не станут сниться О грядущем сны. Не взлетит их разум К звездам в небосвод, И в низкопоклонстве Вся их жизнь пройдет. И никто не станет Плакать в тишине,— Будут все народы Счастливы вполне.

МИХАЙ ТОМПА

Михай Томпа (1817–1866). — Друг Шандора Петефи, участник революции 1848 года, автор элегических и аллегорических стихов, отличающихся мягким лиризмом и фольклорной простотой формы. Стихотворение «К аисту» написано в годы австрийского террора после поражения революции.

К АИСТУ Перевод В. Левика

Растаял снег, повеяло весной. Ты вновь хлопочешь, аист, надо мной. Ты обновляешь дом свой для птенцов, Пушистым детям ты готовишь кров. Назад, назад! О, верь, все это лжет — И солнца свет, и плеск оживших вод. Назад, назад! В отверженной стране Замерзла жизнь, и места нет весне! На луг пойдешь ты — он могилой стал. На озеро — в нем крови плещет вал. На башню сесть захочешь? Но и тут Зубцы, как уголь раскаленный, жгут. Оставь мой дом и старое жилье,— Но где гнездо построишь ты свое, Куда бы стон с земли не долетал, Где в небе молний ты бы не видал? Назад, назад! Лети на теплый юг! Счастливей нас ты, мой хороший друг: Тебе судьбой две родины даны, У нас одна — и той мы лишены. Лети, лети! И, встретив там, вдали, Изгнанников своей родной земли, Скажи, что в пропасть нация идет, Как в поле сноп, рассыпался народ. Один в тюрьме, другой похоронен, А третий жив, но лучше б умер он. Четвертый бродит, кинув отчий дом, Чтоб новый дом найти в краю чужом. Бесплодною невеста хочет стать, Над мертвым сыном не рыдает мать, И только старцу радостно порой Лишь потому, что смерть не за горой. Не тем, скажи им, страшен наш позор, Что, как деревья, рубит нас топор, Но тем, что черви павший дуб сверлят, Что брата оговаривает брат, Сыны — отцов, отцы — своих детей… Но нет, пред этим лучше онемей, Чтобы не проклял рода своего, Кто издали оплакивал его!

ЯНОШ АРАНЬ

Янош Арань (1817–1882). — Выдающийся поэт-реалист, близкий друг Ш. Петефи. Превосходный переводчик Шекспира, гоголевской «Шинели»; автор мастерских стихотворных сценок сельской жизни с ироническим подтекстом, а также поэмы-трилогии о народном герое, крестьянском сыне («Толди», 1846–1878). Опираясь на европейские образцы и особенно на фольклор, Арань насытил социальным драматизмом и до высокого совершенства поднял в венгерской поэзии жанр исторической и народной баллады.

СОЛОВЕЙ Перевод М. Исаковского

Венгры верили когда-то: «Суд рассудит — Ясно будет; У судьи — ума палата, Он решит — и дело свято…» В те года, за Тисой где-то, Жили-были два соседа: Пал и Петер. Жили рядом: Дом за домом, сад за садом. Пал и Петер — в святцах тоже Оба рядом поместились. И лишь там они, быть может, Меж собою не бранились. А у наших Петер — Пала Шум и гам, лишь солнце встало: Брань такая — уши вянут. А как сумерки настанут — Начиналось все сначала… Если печь затопит Пал, Из трубы дымком потянет, Петер скажет: «Так и знал!» И чихать от дыма станет. Если ж к Палу в сад, случится, Куры Петера зайдут, Пал, как бешеный, стучится В дом к соседу: «Эй вы, тут!» Словно хочет — сам не свой — Стенку вышибить ногой. Так и жили Пал и Петер,— Крики, гвалт, угрозы, ругань. Даже жены их и дети Поцарапались друг с другом, Словно псы, что целый день С двух сторон грызут плетень. Это, впрочем, лишь началом Было в их вражде жестокой… Украшал усадьбу Пала Куст орешника высокий. Рос он, рос, и ветка скоро — И с плодами, и с листвою — Очутилась за забором: Над соседскою землею. (Петер видел, только все же Не обрезал потому, Что с нее орехи тоже, Тоже падали к нему.) И случилось, в воскресенье Появился соловей, Чтоб на ветке той весенней Петь о радости своей. Солнцу, что в росе сверкало, Рощам, травам и ручью, Ветерку, чем грудь дышала, Он воздал хвалу свою. Он воспел прозрачный воздух, Он любовь свою воспел И ореховый отросток, На котором он сидел. Так он пел на ветке скромной Песню сердца своего, Словно этот мир огромный Создан был лишь для него. С изумленьем, с восхищеньем Пал прислушивался к пенью И гордился песней той: «Как красиво — Просто диво! — Соловейка свищет мой». «Ваш?! Пустые разговоры! Ваша только тень его»,— Слышит Пал из-за забора От соседа своего. «Чей же? — Пал кричит и злится. Чей он? Ветка ведь моя». «Ветка ваша. Только птица Мне свистела, у меня. Значит, здесь резон прямой: Птичий свист — не ваш, а мой!..» Началось опять такое, Что уж ругань — пустяки: В ход пошли лопаты, колья И, конечно, кулаки. Бился Петер, дрался Пал — Прав своих не уступал. Нос в крови, в грязи рубашка И синяк промеж бровей… Вот что сделала ты, пташка,— Неразумный соловей! Отвечая на расспросы, С синяком, с разбитым носом, Пал стоял перед судьей: «Свист был мой и только мой! И ни свиста, ни полсвиста Я ему не уступлю! Я пожалуюсь министру, Я отправлюсь к королю!» Чтоб слова весомей стали, Чтоб скорей нашлись концы, Пал выкладывает талер Правосудью на весы. Увидал судья премудрый — Отвести не может глаз. И в карман его нагрудный Талер сам вскочил тотчас. Петер тоже к правосудью Шел — решительный и злой: «Видит бог и знают люди — Свист был мой и только мой! И таких законов нету, Чтоб глумиться надо мною!..— Талер новенький при этом Он кладет перед судьею.— Не пойду я, ваша милость, На уступки разной дряни!..» И монета очутилась У судьи в другом кармане. Суд настал. Все ждут решенья, Всякий хочет знать скорей — Для кого же в воскресенье Пел на ветке соловей? Нетерпенье нарастает, Но судья молчит пока — То ли сам еще не знает, То ль лишился языка. Все законы, Все каноны Пораскрыли адвокаты, Все параграфы прочли, Но о свисте о проклятом Указаний не нашли. И, разгневанный, суровый, Встал судья, заговорил. И такое — слово в слово — Он решенье объявил: «Говоришь, тебе свистала? (Он взглянул при том на Пала.) Говоришь, что свист был твой? (Ткнул он в Петера рукой.) Нет! Свистала эта птица Ни тебе и ни ему! Мне свистала эта птица, Мне свистала одному! (И по правому карману Хлопнул правою рукою, И по левому карману Хлопнул левою рукою.) Мне свистала, а не вам!.. Суд окончен. По домам!» Хорошо, что в наши годы Нет к судам такой охоты. Все живут теперь спокойно И ведут себя достойно. Не дерутся, как обычно, Ни родные, ни соседи: Все решается отлично В мирной дружеской беседе. Люди сделались, как люди,— Ни дубин, ни зуботычин… Даже вывелись и судьи По делам о свисте птичьем.

УЭЛЬСКИЕ БАРДЫ [69] Перевод Л. Мартынова

Король английский Эдуард Мчит на гнедом коне. «Вот мой Уэльс! Он чем богат? Узнать угодно мне! Здесь много ль гор, лесов, озер, Богата ли земля? И щедро ль кровь бунтовщиков Удобрила поля? И так ли счастлив нынче здесь Мне богом данный люд, Как этот вот рогатый скот, Что пастухи пасут?» «Не сомневайся, о король! В короне не найдешь Алмаза краше, чем Уэльс,— Так этот край хорош! А этот богоданный люд Так счастлив, так он рад, Что немы, как могилы, тут Все хижины стоят». И по владениям немым, При мертвой тишине Король английский Эдуард Мчит на гнедом коне. Монтгомери звать замок тот… Гостей созвать веля, Его хозяин нынче ждет На ужин короля. Дичь, рыбу, много всяких блюд На ужин подают, Все, что прельстит глаза и рот, Найдется нынче тут. Все для гостей припасено, Что Альбион родит, И драгоценное вино, Что за морем кипит. «Что ж, господа, за короля Никто не поднял тост? О псы уэльские! Видать, Вы не поджали хвост! Я вижу рыбу, вижу дичь И вас, о бунтари! В любом из вас сидит сейчас По дьяволу внутри! Так не „да здравствует король“? Не мил вам Эдуард? Где тот, кто здравицу споет? Сюда, уэльский бард!» И друг на друга не глядят Все гости, побледнев, Их лица исказил не страх, Но величайший гнев. Что отвечать? Кому начать? Молчат… И наконец, Как белый голубь, поднялся Седой старик-певец. «Спою я о тебе, король! — Бард старый говорит.— Струна гудит. Так сталь звенит, Так раненый хрипит. Так раненый хрипит… В крови Здесь солнечный закат. Летит на кровь ночная дичь, Кто в этом виноват? И много тысяч мертвых тел Здесь как снопы лежат, И нищи те, кто уцелел,— Ты в этом виноват!» «Прочь! На костер иди, старик! Воскликнул Эдуард.— Я песню нежную хочу!..» …И входит новый бард. «Вечерний нежный ветерок С залива Мильфорд мчит, Печальный голос дев и вдов В том ветерке звучит… Не хочет мать рабов рожать…» Знак подал Эдуард — И старца у костра догнать Успел сей юный бард. Но тут, не прошен и не ждан, Вдруг третий бард вошел. По струнам ударяет он, Такой звучит глагол: «Товарищ честно пал в бою! Послушай, Эдуард, Споет вот так, как я пою, Любой уэльский бард. Погиб певец, но песнь живет! Так знай же, Эдуард, Проклятие тебе споет Любой уэльский бард!» «Посмотрим! — закричал король И страшный дал приказ: — Коль здесь таков певец любой, Всех на костер тотчас! Вас нужно, господа певцы, Всех сжечь до одного!» Такой в Монтгомери конец Имело торжество. Король английский Эдуард Мчит на гнедом коне. Вокруг него горит земля И небеса в огне. Пятьсот певцов пошли в огонь, Но ни единый бард Того не спел, что столь хотел Услышать Эдуард. «Ах, так! И в Лондоне поют?! Им петь пришло на ум! Лорд-майор, я повешу вас, Коль будет ночью шум!» Немая тишь. Шум крыльев глух, Кто зашумит — в петлю! И вот все затаили дух: «Не спится королю!» «Нет! Музыки давайте мне, Флейт, барабанов! Ах, Певцов уэльских голоса Звучат в моих ушах». Но через рокот бубенцов, Сквозь визг рожков и флейт Пятьсот певцов, презревших смерть, Гремели песню жертв!

69

Уэльские барды. — Баллада написана по случаю предполагавшегося в 1857 г., впервые после подавления революции, посещения Венгрии австрийским императором Францем-Иосифом; опубликована в 1863 г.

ОТКРЫТИЕ МОСТА [70] Перевод Д. Самойлова

Чело испариной покрыто. «На двойку ставлю. Так верней!» Он кинул… Поздно… Карта бита. Погибла ставка, вместе с ней — «Надежда юности моей». От рук его бежит удача, Пот как жемчужины на лбу. Конец… Могло ли быть иначе? «Так нечего пытать судьбу!» Он вышел, закусив губу. Пред ним был мост, высокий, новый. Полощутся ряды знамен. Сегодня в шуме славословий Тот мост открыт и освящен И в честь Маргиты наречен. И бедный юноша, стеная, Вступил на мост; со всех сторон Четыре берега Дуная Струили колокольный звон. Внизу был Млечный отражен. Звенели полночь колокольни, То отдаленны, то близки. А он стоял, глядел на волны И видел призраки реки. Там были дети, старики… Чуть вынырнув до подбородка, Потом вставали в полный рост, И вырисовывались четко, И звали при сиянье звезд: «Сюда! Святите новый мост!» «Кто первый? Голубь с голубицей!» И двое встали у перил. «С тобой навек!» — самоубийца, Обняв подругу, говорил. И пенный вал обоих скрыл. Им рукоплещут. «Ну-ка, скряга! Смелей, мильонщик! Твой черед!» «Я разорен вконец, бедняга! Удрал должник, а я — банкрот!» И он исчез в пучине вод. Приходят третий и четвертый, Хоть их никто не пригласил. «Сегодня все спустил я к черту!» «Я имя честное носил… Я обесчещен, нету сил…» Вода расходится кругами. Приходит юноша: «Беда! Я изгнан. Тяжело с деньгами. Как жаль бесплодного труда. Прощай, наука, навсегда!» Почтенный старец с бородою На мост восходит, чуть бредет. «Весь век боролся я с нуждою, Теперь уж счастье не придет! Прими меня, водоворот!» Вот размалеванная дама Всплыла, ей скучно, гложет лень. «Ах, жизнь? Мучительная драма… Менять наряды трижды в день…» И волны скрыли эту тень. Тут с грохотом разверзлось лоно,— Скелет воздвигся над волной: «Я победил Наполеона, И вот он, жезл победный мой!» А тени шепчут: «Он шальной!» Мальчишка, весь обросший тиной, Со смехом обхватил скелет И с ним взметнулся над пучиной. «Меня лупили столько лет, Теперь уже не тронут, нет!» «Я был богат, самоуверен, Мне надоел бесплодный свет!» «Я был моей невесте верен, Но ей понравился Альфред!..» Мгновение — и этих нет! «Была дуэль. Я жертва мести. Я пал от пули роковой!» «Бедняжка, я лишилась чести, И, отягченная виной, Дунаю стала я женой». И вот уже не единицы, А толпы посреди реки, Как стаи перелетной птицы Или как рыбьи косяки, Летят, свиваются в клубки. Они как ливень, — мгла клубится, Взбухает пузырями плёс. И кружатся самоубийцы Подобьем мельничных колес И падают за водосброс. И юноша в остолбененье Глядит… А волны все бегут. И все речные привиденья, Мелькающие там и тут, К себе, к себе его зовут. И он противиться не в силах, Его к себе влечет волна, Руками призраков унылых К нему простерлась глубина… И мост пустеет. Тишина.

70

Открытие моста — единственная «городская» баллада Араня. Написанная на открытие в Будапеште моста Маргит через Дунай (1876 г.), она передает атмосферу вопиющей социальной неустроенности в пору утверждения в Венгрии капитализма.

ДО КОНЦА Перевод Л. Мартынова

Ты лиру к груди Прижимай до кончины, Покуда касаешься пальцами струн. От этого легкого прикосновенья, От тягостных дум обретет утешенье Печальный твой ум. Любовь и вино Не кипят в твоих жилах Давным уж давно. Но ведь лира с тобой! И разве сейчас за твоими плечами Нет радостей этих и этих печалей, Даримых судьбой? Ведь жизнь до конца Обольстительна, если Сберег, что осталось, и этим богат. Но только во дни своего листопада При солнцевороте осеннем не надо Звать лето назад. Хотя и надежды Твои улетели, И полдня тебе не вернуть своего, Но ясность вечерняя — вот твое счастье, И будь веселей и не бойся ненастья — Разгонишь его! Не думай, что сил Не хватает у лиры. Неправда, а только круг звуков не тот; Коль сможешь ты этим доволен остаться, То будет веселье к тебе возвращаться И песня придет. Ты в мире живешь, И живут в тебе чувства, И сердце еще не остыло в груди, И если какая идея взыграла И лира зовет, не позевывай вяло — Зовет, так иди! Не внемлют тебе? Ну, а все ж говори ты, Как бог тебе даст, сколько сил в тебе есть, Хоть песня твоя и теряется ныне, Как будто бы летом на голой равнине Кузнечика песнь.

ЯНОШ ВАЙДА Перевод В. Левика

Янош Вайда (1827–1897). — Поздний романтик. В мрачно-величественном фатализме Вайды, в молодости республиканца, соратника Петефи, отозвалось глубокое разочарование в буржуазном строе в эпоху безвременья, после соглашения 1867 года с Австрией.

ФРАНЦИИ

О ты, страна заката! Как ты быстро Пережила свой блеск и торжество! С глубокой грустью мир предвидит гибель Недавнего кумира своего. Ты славу больше вольности любила, И вот — бесславны все твои дела. Тебя богиня грозная свободы За преступленья смерти обрекла. Взгляни на нас: надменна и тщеславна, Не замечала ты моей страны. Но твой орел едва дерзает ныне В цветущий дол спускаться с вышины. Взгляни на нас: одни мы за свободу Сражаемся! Гляди же и красней! Пускай умрем, зато достойной смертью, Не смертью унизительной твоей. О шутовские воины свободы, О лицедеи вольности святой! Боренья человечества святые Вы сделали забавою пустой. Так смейтесь над собой! Одну лишь внешность, Лишь моду легковесную любя, Не смейте хвастать доблестью пред миром И называть республикой себя! Ты власть и славу ищешь, но забыла, Великолепный празднуя позор, Что лишь свобода — это власть и слава, Не в этом ли твой смертный приговор! Свободной будешь ты, но в наказанье — Свободною бесславно, и народ, Доселе незаметный и безвестный, Тебе свободу прежнюю вернет. О мой народ! Надейся и сражайся! О Венгрия! Я слезы лить готов: Когда в твое грядущее гляжу я — Не нахожу от изумленья слов. Ты, Франция! Тебе предназначалось Грядущее, — оплачем твой удел! А ты, народ мой, если ты страдаешь, О том забудь — так бог твой повелел.