Европейская поэзия XIX века

ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Как на Монблане вечный снег. Не тающий и в летний зной, Я охладел, застыл навек, И страсти не владеют мной. Мильоны звезд вокруг меня Свершают огненный свой путь, Зовут, сверкая и дразня, Но не оттаивает грудь. Лишь иногда в ночи моей На зов сердечный в полусне Блеснет на зыби прошлых дней Твой лебединый образ мне. И сердце вновь горит огнем, Как на Монблане снег зимой, Когда, рассеяв ночь кругом, Восходит солнце над землей.

КОМЕТА

Летит комета по небу, блистая, Полнеба хвост прорезал огневой. Ей не вернуться: это та, «большая», Чей путь — в неизмеримость по прямой. Сквозь табор звездный, к западу с востока, Перегоняя в беге Млечный Путь, Несчастна вечно, вечно одинока, Не хочет и не может отдохнуть! Одним звезда неверная милее, Другие томной молятся луне, Но я взываю к скорбной Ниобее, Что, развеваясь, мчится в вышние. Звезда печали, ты мой горький жребий! Кисть из лучей! Что чертит пламень твой? Где б ни был я в неизмеримом небе, Я всюду — одинокий и чужой.

НА ОЗЕРЕ В КАМЫШАХ

Вверху лазурь без дна, без края, Река сверкает голубая, Мой легкий челн едва качая. Он тенью зыбкой вдаль стремится, И жаждет вся душа раскрыться, Невыразимый сон ей снится. Бор задремал в истоме лени. Двустволку уперев в колени, Качаюсь я в самозабвенье. Завороженный красотою, Внимаю тайн созвучных строю. Он и во мне и предо мною. Два солнца вижу, ослепленный: Вверху — за тучкой озаренной, Внизу — в лазури волн бездонной. Земли коснулся свод небесный, Как уст любовницы прелестной. День несказанный, день чудесный! Плыву, иль облако несется, Иль над рекой лишь ветер вьется, В лицо мне дышит и смеется. Блуждают мысли, утопая В пространстве, где ни дна, ни края… Куда плывешь ты, жизнь земная? Камыш возникнет силуэтом, Растает вновь, облитый светом… Так всё в неверном мире этом! Но вот в зенит вошло светило, Роскошный бег остановило И, лучезарное, застыло. И всё — в немом оцепененье. Иль это с прошлым на мгновенье Слилось грядущего стремленье? Мир спит в изнеможенье полном. Душа, качаясь вместе с челном, Все шепчет, шепчет зыбким волнам: Ужель и красота вселенной, И смерть, и счастье жизни бренной — Обман, виденье, сон мгновенный?

СМЯТЕНИЕ

Снаружи ветер буйно в окна рвется, Деревья хлещет, — стон, и свист, и вой, А здесь, в простенке, мерно раздается Тысячелетий однозвучный бой. Налево шаг, направо шаг — и дале Отсчитывает стрелка бег минут. Круг завершен, удары отзвучали, И вновь часы, где кончили, начнут. Снаружи ночь, и стоны ветра тяжки, И так назойлив стук дождя в стекло! Несутся тучи в небе, как барашки, Когда овчарка гонит их в село. Столпились, разбежались, — то виденья Моей души. Себя в них узнаю. А маятник стучит, летят мгновенья,— Откроет ли он тайну мне свою? Порхают листья. Жизнь и увяданье. Настанет смерть, и будет вновь расцвет. И в этом бесконечность мирозданья, И двух былинок сходных в мире нет. Иль мы одни конечны во вселенной? Часы бегут, но ни на шаг вперед. И движет время стрелку жизни бренной, Само ж вовеки с места не сойдет. То меркнет лес, то синих молний сполох Над ним блеснет — и сорван тьмы покров. Скрежещет ветер в дебрях сучьев голых, И стон его подобен крику сов. Здесь, на земле, одно лишь то нетленно, Бессмертно то, что не жило вовек. А все живое хрупко и мгновенно — Цветок, трава, и лист, и человек. Снаружи ветер буйно в окна рвется, Деревья хлещет, — стон, и свист, и вой, А здесь, в простенке, мерно раздается Тысячелетий однозвучный бой. Налево шаг, направо шаг — и дале Отсчитывает стрелка бег минут. Круг завершен, удары отзвучали. И вновь часы, где кончили, начнут.

ЙОЖЕФ КИШ

Йожеф Киш (1843–1921). — Поэт-лирик импрессионистического склада, издатель журнала «Ахет» (1890–1921), сыгравшего известную роль в проникновении в литературу демократических тем. В стихотворении «Огни» (1896) брезжит предчувствие нового — революционно-пролетарского — общественного подъема в Венгрии.

ОГНИ Перевод Н. Чуковского

Знаком ли вам трескучий, жаркий, зыбкий Огонь в печи, углей горячих блеск, Открытых лиц веселые улыбки, Нежданных шуток звонкий переплеск? Потрескиванью хвороста внимая, Подслушал я однажды песни ритм… Где тот огонь, пылавший, завывая? Он для меня погас. Для вас горит? Где девочка в передничке цветистом, Что дула в печку, полную углей? Где юноша с тоской во взоре чистом, Что помогал с таким усердьем ей? Мы с ней вдвоем бросали сучья в пламя, И, капли на коре заметив вдруг, Гадали мы, охвачены мечтами, О чем рыдает старый мокрый сук. Песок шуршащий рассыпает время. К чему тревожить то, что он занес? Огнями новыми, уже не теми Душе моей с тех пор гореть пришлось. Я пламенел — о, глупость! — жаждой славы, За истиной я гнался — о, тщета! Пока я пил, спеша, страстей отраву, Виски седели, старилась мечта. Я не колосья собирал на ниве, Мой урожай — горсть вянущих цветов, Любил мечты, в мечтах был всех счастливей И прожил жизнь в туманном мире снов. Зола огней погасших погребает Огонь душевный, приближая ночь, Она мечты, боюсь, перепугает, Они вспорхнут и унесутся прочь. Мне зябко… Что ж, угля в огонь! Пусть чаще И громче фыркает он, словно кот, Нечаянно вспугнувший птицу в чаще И мчащийся за ней вперед, вперед. Вот наконец огонь! Не то что раньше! Из недр земли он вышел, он рожден Кипящей лавой — славной великаншей; Отцом восстаний, знаю, будет он. Гудит, бушует, буйствует, стучится, Ворча и воя, мчится в дымоход, Как будто демон рвется из темницы, Шатает стены, двери с петель рвет. О, гневный бог! Что будет со вселенной, Коль уголь каменный в глубинах гор Прозреет, вспыхнет вдруг и дерзновенно Из темных недр рванется на простор? Коль рухнет все, что гнило и трухляво? Коль миллионы выползут из нор И уничтожат идол тот кровавый, Что нас терзал и мучил с давних пор? Уже я вижу, как они шагают, Как с новой «Марсельезой» громовой, Бросая факел, крыши поджигают,— Бежит по крышам пламень золотой. Пока в душе живет воображенье, Меня влекут небесные огни, Когда-нибудь, покинув сфер круженье, К моей могиле спустятся они… Так я сижу, окутанный мечтами, У времени пощады не прошу, Дремлю один и гаснущее пламя В почти остывшей печке ворошу.

ГЕРМАНИЯ

ИОГАНН ВОЛЬФГАНГ ГЕТЕ

Иоганн Вольфганг Гёте (1749–1832). — Величайший немецкий национальный художественный гений, пролагавший своим творчеством новые и плодотворные пути в развитии прозы, драмы, поэзии и эстетической мысли. Поэзия Гете необычайно многогранна; уходя от влияний классицизма и рококо, она уже с начала 1770-х годов становится провозвестницей тех новых качеств, которыми во многом и был обусловлен расцвет немецкой поэзии в XIX веке. Непосредственность и глубина лирического чувства, восприятие природы в органическом единстве с духовным миром человека, раскованная полнота мировосприятия и необычная для XVIII века простота выражения отличают уже «Зезенгеймские песни» (1770–1771) Гете, ставшие одной из вершин немецкой поэзии. В эти же годы Гете обратился и к народной песне, записывая подлинные тексты и мелодии и создавая оригинальные стихотворения, ставшие затем народными песнями. «Фульский король» Гете был любимым стихотворением Брентано; Уланд в своем творчестве постоянно ориентировался на Гете, особенно на его народно-песенные стихи и баллады. Перекличку с лирикой Гете мы найдем у В. Мюллера и у Гейне, у молодого Веерта и у Мёрике. Одной из важных черт поэзии Гете, также проявившейся уже в 70-е годы, является ее философская и эмоциональная насыщенность, идущая нередко рука об руку с лаконичной простотой и рациональной завершенностью формы, за что поэта иногда упрекают в «холодности». Поражает широта поэтического диапазона Гете: непритязательные, на первый взгляд, пейзажные зарисовки соседствуют в ней с взволнованными философскими монологами, строгие сонеты и чеканно-утонченные строфы с нерифмованными и почти прозаически звучащими стихами. Расцвету немецкой лирики в XIX веке во многом способствовал также универсализм поэтических интересов Гете; что касается, например, народной песни, то он обращался не только к германским и романским песням, но интересовался также сербской, литовской, итальянской, бразильской и восточной народной поэзией, и в этом предвосхищая широту поэтических интересов многих романтиков, да и не только их.

«Фаусту», величайшему творению Гете, посвящен отдельный том БВЛ. Помещаемая в настоящем томе подборка стихотворений Гете, разумеется, раскрывает только некоторые стороны его поэзии.

«Скоро встречу Рику снова…» [71] Перевод А. Ночеткова

Скоро встречу Рику снова, Скоро, скоро обниму. Песня вновь плясать готова, Вторя сердцу самому. Ах, как песня та звучала Из ее желанных уст! Как надолго замолчала! Долго, долго мир был пуст. Мучусь скорбью бесконечной, Если милой нет со мной, И глубокий мрак сердечный Не ложится в песен строй. Только ныне чистым, старым Счастьем сердце вновь полно. Не сравнится с этим даром Монастырское вино!

71

«Скоро встречу Рику снова…» (1771) — одна из «Зезенгеймских песен» Гете, посвященных Фридерике Брион, дочери деревенского пастора в Зезенгейме, в которую Гете был влюблен во время своего пребывания в Страсбурге (1770–1771).

ПРОМЕТЕЙ [72] Перевод В. Левика

Ты можешь, Зевс, громадой тяжких туч Накрыть весь мир, Ты можешь, как мальчишка, Сбивающий репьи, Крушить дубы и скалы, Но ни земли моей Ты не разрушишь, Ни хижины, которую не ты построил, Ни очага, Чей животворный пламень Тебе внушает зависть. Нет никого под солнцем Ничтожней вас, богов! Дыханием молитв И дымом жертвоприношений Вы кормите свое Убогое величье, И вы погибли б все, не будь на свете Глупцов, питающих надежды, Доверчивых детей И нищих. Когда ребенком был я и ни в чем Мой слабый ум еще не разбирался, Я в заблужденье к солнцу устремлял Свои глаза, как будто там, на небе, Есть уши, чтоб мольбе моей внимать, И сердце есть, как у меня, Чтоб сжалиться над угнетенным. Кто мне помог Смирить высокомерие титанов? Кто спас меня от смерти И от рабства? Не ты ль само, Святым огнем пылающее сердце? И что ж, не ты ль само благодарило, По-юношески горячо и щедро, Того, кто спал беспечно в вышине! Мне — чтить тебя? За что? Рассеял ты когда-нибудь печаль Скорбящего? Отер ли ты когда-нибудь слезу В глазах страдальца? А из меня не вечная ль судьба, Не всемогущее ли время С годами выковали мужа? Быть может, ты хотел, Чтоб я возненавидел жизнь, Бежал в пустыню оттого лишь, Что воплотил Не все свои мечты? Вот я — гляди! Я создаю людей, Леплю их По своему подобью, Чтобы они, как я, умели Страдать, и плакать, И радоваться, наслаждаясь жизнью, И презирать ничтожество твое, Подобно мне!

72

Прометей (1774). — Это стихотворение является одним из самых вольнолюбивых манифестов литературного движения «Буря и натиск» в Германии.

ГАНИМЕД [73] Перевод В. Левика

Словно блеском утра Меня озарил ты, Май, любимый! Тысячеликим любовным счастьем В сердце мне льется Тепла твоего Священное чувство, Бессмертная Красота! О, если б я мог Его заключить В объятья! На лоне твоем Лежу я в томленье, Прижавшись сердцем К твоим цветам и траве. Ты охлаждаешь палящую Жажду в груди моей, Ласковый утренний ветер! И кличут меня соловьи В росистые темные рощи свои. Иду, поднимаюсь! Куда? О, куда? К вершине, к небу! И вот облака мне Навстречу плывут, облака Спускаются к страстной Зовущей любви. Ко мне, ко мне! И в лоне вашем — Туда, в вышину! Объятый — объемлю! Все выше! К твоей груди, Отец Вседержитель!

73

Ганимед (1774). — Используя образ греческой мифологии (Ганимед — мальчик необыкновенной красоты, сын дарданского царя Троя; взятый богами на небо, он стал виночерпием и любимцем Зевса), Гете передает здесь особенно характерное для него в период «Бури и натиска» восторженно-благоговейное отношение к природе, ставшее основой пантеистического мировосприятия Гете и его приверженности к философии Спинозы.

ВЕЧЕРНЯЯ ПЕСНЬ ХУДОЖНИКА Перевод Н. Вильмонта

Когда бы клад высоких сил В груди, звеня, открылся! И мир, что в сердце зрел и жил, Из недр к перстам пролился! Бросает в дрожь, терзает боль, Но не могу смириться, Всем одарив меня, изволь, Природа, покориться! Могу ль забыть, как глаз обрел Нежданное прозренье? Как дух в глухих песках нашел Источник вдохновенья. Как ты дивишь, томишь меня То радостью, то гнетом! Струями тонкими звеня, Вздымаясь водометом. Ты дар дремавший, знаю я, В моей груди омыла И узкий жребий для меня В безбрежность обратила!

ЗНАТОК И ЭНТУЗИАСТ Перевод Н. Вильмонта

К девчонке моей я свел дружка, Хотел угодить дружищу; В ней любо все, с ней жизнь легка — Теплей, свежей не сыщешь. Она на кушетке в углу сидит, Головки своей не воротит; Он чинно ее комплиментом дарит, Присев у окна, напротив. Он нос свой морщил, он взор вперял В нее — с головы до пяток, А я взглянул… и потерял Ума моего остаток. Но друг мой, трезв, как никогда, Меня отводит в угол: «Смотри, она в боках худа И лоб безбожно смугл». Сказал я девушке «прости» — И молвил, прежде чем идти: «О боже мой, о боже мой, Будь грешнику судьей!» Он в галерее был со мной, Где дух костром пылает; И вот уже я сам не свой — Так за сердце хватает. «О мастер! мастер! — вскрикнул я.— Дай ему счастья, боже! Пускай вознаградит тебя Невеста, всех пригожей». Но критик брел, учен и строг, И, в зубе ковыряя, Сынов небесных в каталог Вносил, не унывая. Сжималась в сладком страхе грудь, Вновь тяжела мирами; Ему ж — то криво, то чуть-чуть Не уместилось в раме. Вот в кресла я свалился вдруг, Все недра во мне пылали! А люди, в тесный сомкнувшись круг, Его знатоком величали.