Европейская поэзия XIX века

ДЕВУШКА ИЗ КАДИКСА Перевод В. Топорова

«Неужели от испанки Ждешь вниманья безрассудно, Серенады распевая Под надзором у француза? Прочь! Я знаю вас — кичливых И трусливых андалузцев! Нам бы шпаги, вам бы спицы — Мы б не праздновали труса! Если даже сами шпаги — Предков гордое оружье — В бок толкнут вас: „Хватит дрыхнуть!“, Вы ответите: „Так нужно!“ Если даже чужеземный Бич хлестнет по вашим шкурам — Лишь попятитесь покорно, Лишь потупитесь понуро!» «Сеньорита, ваши речи Прозвучали слишком круто. Или стали чужеземцу Вы любезною подругой?» «Бедный! Даже предо мною Он сробел! Какая скука! А француза заприметит — Тут же к мамочке под юбку!» «Сеньорита, вы ошиблись, Вы насмешница и злючка. Если встречу я француза, То убью собственноручно». «Ты — убьешь? Вот это мило! Но, увы, поверить трудно. Вон француз идет! А впрочем,— Слишком крепкий, слишком крупный!» В тот же миг, сражен ударом, Галльский воин наземь рухнул, А влюбленному испанцу Палачи связали руки. Сеньорита засмеялась: «Эта шутка мне по вкусу — Я отвадила невежу, А платить пришлось французу!» Андалузец на прощанье Поклонился ей угрюмо И ушел, не обернувшись, С чистым сердцем, с тяжкой думой. «Не от вас, о чужеземцы, Смерть приму я хмурым утром, Не за то, что эту землю Кровью я залил пурпурной. Нет, я ранен был смертельно Страстью к деве равнодушной — Госпожа меня судила, Госпоже я отдал душу». Так твердил он по дороге Палачам, печальный путник. Но послышалась команда, И его прошили пули.

ИНВАЛИД В СУМАСШЕДШЕМ ДОМЕ [84] Перевод В. Микушевича

Лейпциг, Лейпциг! Скверный город! Изувечен я в бою За свободу, за свободу! Кровь зачем ты пил мою? За свободу! За свободу! Был храбрейшим я в полку. Череп сабельным ударом Раскроили дураку. И валялся я, а рядом Битва бедственная шла. Ночь могильною плитою Опустилась на тела. Боль меня приводит в чувство. Хуже нет на свете мук. Я в смирительной рубашке, И смотрители вокруг. Где ты, где, моя свобода, Кровью купленный удел? Бьет меня кнутом смотритель, Чтобы смирно я сидел.

84

Инвалид в сумасшедшем доме (1827) — одно из лучших стихотворений Шамиссо, отражающее глубокое разочарованно широких демократических слоев немецкого народа в итогах освободительной войны 1813 г. Герой стихотворения — участник так называемой Лейпцигской битвы народов (1813 г.), где Россия, Австрия, Пруссия и Швеция одержали решающую победу над Наполеоном.

ЛЮБОВЬ И ЖИЗНЬ ЖЕНЩИНЫ (Из цикла) Перевод П. Грицковой «Как забыть? Не знаю…»

Как забыть? Не знаю. И в глазах черно. Я давно страдаю, Вижу лишь одно. Жду его напрасно, Но из темноты Проступают ясно Милые черты. Не хочу играть я, Белый свет поблек. Что наряды, платья, Если он далек? Тихо отворяю В сумерках окно. Как забыть? Не знаю. Вижу лишь одно.

* * *

«Никак не поверю в это…»

Никак не поверю в это: За что же лишь я одна Любовью его согрета, Возвышена, окрылена? Днем и глухими ночами, Будь то во сне, наяву, Дышу лишь его речами, Признаньем его живу. Я благость любви вкусила, Прижавшись к его груди. И мне не страшна могила И вечная тьма впереди.

ИГРУШКА ВЕЛИКАНШИ Перевод Л. Гинзбурга

В Эльзасе замок Нидек был славен с давних пор Обитель великанов, детей могучих гор. Давно разрушен замок — не сыщешь и следа, И сами великаны исчезли навсегда. Однажды, — это было в забытый, давний год,— Дочь великана вышла из крепостных ворот, Спустилась по тропинке, увлечена игрой, И вскоре очутилась в долине, под горой. Сады, луга и нивы — все незнакомо ей. Близ Гаслаха достигла она страны людей. И города, и села, и пастбища, и лес Предстали перед нею, как чудо из чудес. Нагнулась великанша, и, радости полна, Крестьянина и лошадь заметила она. Потешное созданье возделывало луг, Стальными лемехами сверкал на солнце плуг. «Ах, что за человечек! И лошадь — с ноготок!» И девочка достала свой шелковый платок. Находку завернула и с этим узелком Вприпрыжку побежала в свой замок прямиком. Домой она приходит, открыла дверь и вот С веселою улыбкой родителя зовет: «Отец! Взгляни, какую игрушку я нашла! О, как она забавна и до чего мила!..» Охваченный раздумьем старик отец сидел. Вина из кубка отпил, на дочку поглядел: «Да что там копошится? А ну-ка, покажи, Свой шелковый платочек скорее развяжи». И бережно достала она из узелка Забавную игрушку — седого мужика. Поставила на столик коня его и плуг И, хлопая в ладоши, забегала вокруг. Но тут старик родитель нахмурился как ночь: «Нет, это — не игрушка! Что сделала ты, дочь? Не медля ни мгновенья, назад его снеси. Крестьянин — не игрушка! Господь тебя спаси. Когда бы не крестьянин — не труд его, заметь,— Без хлеба нам с тобою пришлось бы умереть. И навсегда запомни, что великанов род В веках свое начало от мужиков берет!» …В Эльзасе замок Нидек был славен с давних пор Обитель великанов, детей могучих гор. Давно разрушен замок — не сыщешь и следа, И сами великаны исчезли навсегда.

ЛЮДВИГ УЛАНД

Людвиг Уланд (1787–1862). — Один из самых популярных в XIX веке немецких романтиков, в поэзии которого Эйхендорф видел «кульминацию романтической лирики», Гейне — обобщающий итог творческой деятельности «романтической школы» в Германии, а Ф. Геббель в 1857 году отводил ему место «первого поэта современности». Уланд был ведущим поэтом Вюртембергского романтического кружка, в который входили Ю. Кернер, К.-Г. Кёстлин, К. Майер, Г. Шваб и др. К середине XX века Уланда почти забыли, но сейчас интерес к нему снова растет. Важнейшие качества его поэзии — глубокий демократизм содержания и сознательное стремление к народности и ясной простоте формы. Основу поэтической славы Уланда составил изданный в 1815 году сборник «Песен и баллад», который, пополняясь время от времени новыми стихотворениями, только при жизни Уланда выдержал свыше сорока изданий. В жанровом и тематическом плане поэзия Уланда чрезвычайно многообразна, но в XIX веке наиболее популярны были его стихотворения в духе народной песни и баллады, а также актуальная политическая лирика. К его творчеству обращались многие композиторы, в том число И. Брамс, Ф. Лист, Ф. Мендельсон, Ф. Шуберт, Р. Шуман.

ЗАМОК У МОРЯ Перевод В. Левика

«Ты видел замок, в море Глядящий с утесов крутых, Весь в легком, прозрачном уборе Из тучек золотых? Хотел бы он склониться Играющим волнам на грудь, Хотел бы в тучах скрыться, В вечерней заре потонуть…» «Я видел замок, в море Глядящий с крутизны. Над ним я видел и зори, И в небе — серп луны». «А весел был грохот прибоя, Был звучен гул ветров? Был радостен в мирных покоях Шум празднеств и пиров?» «Нет, волны в море спали, Спал ветер крепким сном, Лишь кто-то в глубокой печали Пел песню за окном». «Бродил ли по сводчатым залам Король с королевой своей? Ты видел их в бархате алом, В венцах из заморских камней? Была ли дочь их с ними, Сияла ли юной красой, Очами голубыми И золотою косой?» «Нет, были родители в горе, Наряд их ничем не блистал. Я видел их в черном уборе, Но дочери я не видал».

ТРИ ПЕСНИ [85] Перевод В. Жуковского

«Споет ли мне песню веселую скальд»? Спросил, озираясь, могучий Освальд. И скальд выступает на царскую речь, Под мышкою арфа, на поясе меч. «Три песни я знаю: в одной старина! Тобою, могучий, забыта она; Ты сам ее в лесе дремучем сложил; Та песня: отца моего ты убил. Есть песня другая: ужасна она; И мною под бурей ночной сложена; Пою ее ранней и поздней порой; И песня та: бейся, убийца, со мной!» Он в сторону арфу и меч наголо, И бешенство грозные лица зажгло, Запрыгали искры по звонким мечам,— И рухнул Освальд — голова пополам. «Раздайся ж, последняя песня моя: Ту песню и утром и вечером я Греметь не устану пред девой любви; Та песня: убийца повержен в крови».

85

Три песни (1807). — Этот перевод В. Жуковского привлекает своей поэтичностью и удавшейся передачей тираноборческого «духа» подлинника. Что же касается «буквы» оригинала, то Жуковский несколько изменил его ритм, заменил «короля Зигфрида» на «могучего Освальда», «брата» на «отца» и, введя «деву любви», отсутствующую у Уланда, придал концовке баллады налет сентиментализма, характерный во многом для собственной поэзии В. Жуковского.

ХОРОШИЙ ТОВАРИЩ [86] Перевод В. Левика

Был у меня товарищ, Вернейший друг в беде. Труба трубила к бою, Он в ногу шел со мною И рядом был везде. Вот пуля просвистела, Как будто нас дразня. Мне ль умереть, ему ли? Он, он погиб от пули — Часть самого меня. Упал, раскинув руки,— Объятья мне раскрыв, И не обнимет боле… Но пусть лежишь ты в поле, Мой друг, — ты вечно жив!

86

Хороший товарищ (1809). — Одно из самых популярных стихотворений Уланда, сразу же ставшее народной песней.

ХОЗЯЙКИНА ДОЧЬ Перевод В. Левика

Три парня по Рейну держали свой путь, К знакомой хозяйке зашли отдохнуть. «Дай пива, хозяйка, вина принеси, Красавицу дочку к столу пригласи». «Я пива подам и вина вам налью, Но в саван одела я дочку мою». И в горницу входят они, не дыша. Лежит там во гробе девица-душа. Один покрывало откинул с лица, И смотрит, и мог бы смотреть без конца. «Ах, если б увидеть могла ты меня, Тебя полюбил бы я с этого дня!» Другой покрывалом закрыл ее вновь, Заплакал, свою провожая любовь. «Как рано ты божий покинула свет! Тебя ведь любил я, любил столько лет!» И третий покровы откинул опять, И мертвые губы он стал целовать. «Тебя я любил и прощаюсь, любя, И буду любить до могилы тебя!»

ГРАФ ЭБЕРШТЕЙН Перевод И. Грицковой

Дворец королевский. Ликуют фанфары, В сиянии факелов кружатся пары, Возгласы, выкрики, звон хрусталя. Граф Эберштейн с дочерью короля Весь вечер танцуют, резвясь и шаля. Лишь музыка грянула с новою силой, Она ему шепчет: «Граф Эберштейн, милый, Я признаюсь, не скрывая стыда, Что ты понапрасну приехал сюда. Дворцу твоему угрожает беда». И понял граф Эберштейн в то же мгновенье, Что хочет владыка расширить владенье. «Ловко же вы заманили меня! Танцы, вино — хороша западня!» Граф Эберштейн спешно седлает коня. Он к замку подъехал. Ярятся набаты, Бряцают багры, топоры и лопаты. «Тесни лиходеев! Хватайте воров!» И валятся вороги в огненный ров. Граф Эберштейн нынче жесток и суров. Наутро король появился со свитой, Заранее лаврами славы увитый. И что же он видит? Рассеялся дым, Граф Эберштейн весел, он цел-невредим, И верное войско по-прежнему с ним. Король возмутился, смутился, опешил, Но Эберштейн быстро владыку утешил: «О нашей размолвке забыть я не прочь. Ты в жены отдашь мне прелестную дочь. Мы свадьбу сыграем сегодня же в ночь». В замке у графа ликуют фанфары, В сиянии факелов кружатся пары, Возгласы, выкрики, звон хрусталя. Граф Эберштейн с дочерью короля Танцуют, резвятся, шутя и шаля. Он обнял ее, и прижал к себе лихо, И шепчет ей на ухо нежно и тихо: «Мне это признание стоит труда, Но все же скажу, не скрывая стыда,— Дворцу короля угрожает беда».