Европейская поэзия XIX века

ТЕРНОВНИК Перевод А. Шараповой

Ты любишь дерево — но без шипов. А ты ведь знаешь, сколько есть врагов У неокрепшей поросли, но редко Ты перевяжешь раненую ветку, Заметив кровь на лепестках цветов. Но терние — лишь след зажившей раны. И древу, как тебе, пришлось страдать, Чтобы потом цветами запылать И обрасти листвой благоуханной. Когда весной я через рощу шел, То дерево, склоняя гибкий ствол, Шептало мне: «О милый, ненавидя Меня за каждый маленький укол, Не вспоминал ты о моей обиде!»

БЕРГЕНСКИЙ ОКРУГ Перевод И. Озеровой

Ветер подул с востока, В листьях лип вздохнул одиноко, Туча на запад плавно плывет, Грусть унося с собою, Туда, где в пене прибоя Детство стареет за годом год. Детства дни золотые — В книжке старинной картинки цветные, Каждой картинки напев узнаю, Все, что грезилось, — рядом: Под пенистым водопадом Мне Хульдра [231] вручила арфу свою. Знаешь ты влажные нивы? Словно храм, они молчаливы, Безымянны, безлюдны, бесплодны они. Над речками цвета стали Березы мне подсчитали Всех утрат моих черные дни. Видел ты лес, нависший Над рекой, над волной наивысшей В тяжеловесной графике скал? Там, на полянах цветочных, Счастья глубинный источник Под птичьими гнездами я отыскал. У ограды райского сада Вечной стражи сурова преграда: Хребты рассекли небосвод, как клинки, Но на доспехи героя Дисе [232] роняет порою Всех беззащитных роз лепестки. Там берега пустынны, К ним плывут киты-исполины — В шторм даже их защищает земля, Флаги над бухтами реют, Фрукты червонные зреют Около мачт твоего корабля. Там создал господь на пробу Тень бессмертья для смертной особы. Там лес и залив звучат, как хорал, Песни дрозда повторяя, Эхо сурового края. Слышится в храме сводчатых скал. Мечта не знала заката В моих светлых дубравах когда-то, Где качалась моя колыбель в тишине; От страшного сновиденья, От тяжкого пробужденья Память лучше лекарств помогает мне. Душа Норвегии, здравствуй! В зимних бурях опасных странствий Ты как титан, закаленный в борьбе; Но под броней тяжелой Вижу тебя веселой, Бьется сердце любви в тебе.

231

Хульдра — сказочное существо, очаровывающее людей своим пением. В данном случае подразумевается природа.

232

Дисе — в скандинавской мифологии богиня судьбы.

СИЗИФ [233] Перевод А. Шараповой

Счастливые могли сойти гурьбою В Элизиум [234] , где медленная влага Бесшумных рек и полнота покоя Напоминала им земные блага. Но мне открылась даль иного мифа: Зеленый куст, склонившийся над Летой [235] , Стон музыки и немота Сизифа. Проходят дни. Зима сменяет лето. Счастливые несутся пестрой стаей. Ничтожные бредут толпой унылой. Он рвется вверх, безмерно вырастая — Еще гордясь закабаленной силой. Уже вот-вот он будет на вершине, Толпа теней его припомнит имя. Но камень рухнул — и опять в долине Его следы пересеклись с другими, Высот не испытавшими следами. И сам себе он кажется безвольным Ничтожеством: он не осилил камень, Который мог бы стать краеугольным. Нагорный храм мог сделаться итогом Его мечты, возвысившись над бездной… Несчастный грешник, ты осмеян богом — Ты побежден в сраженье с бесполезным. Но каждым низвержением гранита Ты давишь змей, крадущихся по склонам. Храм не воздвигнут, но змея убита. Ты победил в стремленье непреклонном.

233

Сизиф — в древнегреческих сказаниях царь Коринфа. Наказанный богами, он должен был в царстве душ умерших вечно вкатывать на гору каменную глыбу, которая затем снова падала вниз.

234

Элизиум — местопребывание теней умерших героев.

235

Лета — в греческой мифологии река в подземном мире, в которую погружаются тени умерших.

ВЕСЕННЯЯ НОЧЬ Перевод И. Озеровой

Ночи весенней смутные сны Дарят долинам покров тишины, Реки протяжные песни поют В ритме ночных колыбельных минут. Словно в идиллии, Молят у лилии Эльфы: «Позвольте остаться нам тут!» Скоро взойдет молодая луна, Свет серебристый рассыплет она, И проплывут над землей облака Сном лебединым, неясным пока. Вскоре, лучистые, Девственно-чистые, Высветят чувства картину слегка. Так пробудись! Как бесценнейший клад, Память живую отыщет твой взгляд. Здесь ты один. Созови на совет Воспоминания прожитых лет. Тихо, как облако, Призраком облика Время проступит сквозь пепельный свет. Слышишь, как птицы поют в сосняке… Все, что мечтал ты услышать в тоске, Опытом прожитой жизни измерь Все, что открыл ты в природе теперь,— В лунном свечении Лед облегчения Прежних страданий твоих и потерь.

ХЕНРИК АРНОЛЬД ВЕРГЕЛАНН Перевод И. Озеровой

Хенрик Арнольд Вергеланн (1808–1845). — Крупнейший поэт-романтик. Родился в семье священника, изучал в университете теологию, историю, ботанику и медицину. Выражал радикально-демократические взгляды, был сторонником крестьянской демократии. В 1830–1839 годах издавал журнал «Для общины»; с 1838 года до последних лет жизни — журнал «Для рабочего класса». В сборниках «Стихи, первый цикл» (1829) и «Стихи, второй цикл» (1833), проникнутых идеями политического свободомыслия, стремлением к национальному освобождению Норвегии и со культурной независимости от Данни и Швеции, поэт живо откликается на события, происходящие в Европе. Свое политическое и духовное кредо Вергеланн выражает в поэме «Создатель, человек и мессия» (1830); обличая тиранию королевской власти и гнет религии, он провозглашает идеал народной республики. В 1844 году в повой редакции этой поэмы Вергеланн утверждает свою веру в победу добра и справедливости над царством тираним и лжи. Стих Вергеланна отличается яркой метафоричностью и смелостью образов; поэт часто обращается к свободному стиху. В конце 30-х — начале 40-х годов Вергеланн создает ряд прозаических и драматических произведений. Умер от туберкулеза.

Творчество Вергеланна оставило яркий след в истории норвежской культуры и оказало большое влияние на писателей последующего поколения, в том числе на Б. Бьёрнсона и Г. Ибсена.

На русском языке стихи Вергеланна публикуются впервые.

ВЕСНЕ

Весна! Спаси меня, весна! Тебя любил я всех нежнее. Трава ценней, чем изумруд, И анемоны — сердце года, Хотя наступит время роз. Они порою снились мне, Ко мне склонялись, как принцессы. Но Анемона, дочь весны, всегда душой моей владела. О Анемона, подтверди, как я склонялся пред тобою! Ты, мать-и-мачеха, и ты, бездомный пыльный одуванчик, Скажите, как я вас ценил — превыше злата неживого. Ты, ласточка, поведай всем, как для тебя я пир устроил, Когда вернулась из скитаний Ты, как посланница весны. Скажи холодным облакам, чтоб не вонзали больше иглы В мою израненную грудь… Ты, старый дуб, как божество Мной почитаемый, я ночки Твои воспел, как жемчуга! Хотелось стать мне юным кленом И крону нежную мою связать с твоим бессмертным корнем! Скажи, старик, что это правда, Ты патриарх — тебе поверят. Ты защити, а я вином поить весною корни стану И бескорыстьем поцелуя все шрамы вылечу твои. Весна! Старик давно охрип, У анемон устали руки, Простертые к тебе с мольбой,— Спасти того, кто любит верно.

МОЕЙ ЛАКФИОЛИ

Когда ты блеск утратишь свой, я не прощусь с твоей листвой, я буду там, где мы росли, как часть земли. Тебе я шлю последний крик, последний взгляд к тебе приник; и в трепете воздушных струй последний поцелуй. Я дважды прикоснусь к устам, сначала попрощаюсь сам, а роз моих любимых куст твоих коснется уст. С ним разминусь, уйду во тьму… Ты передай привет ему, пусть на могиле зацветет, когда пора придет. Хочу, чтоб на груди моей лежала роза новых дней… Прошу, в дом смерти призови ты только свет любви.

АРМИЯ ПРАВДЫ

Слово? Кто услышит слово, боль стихов? Вечна беззащитность слов. И когда слова готовы в бой идти, где им силы наскрести? Правдой мир пренебрегает. Но пред ней небо блеск своих огней в молнии переплавляет. Это весть, что величье правды — есть. Почему ж в сраженье этом не видна та, что небом рождена и одета звездным светом? Что ж вперед на врага нас не ведет? Почему не разбивает войск шатры там, где в бой идут миры, где героев убивают? Тем, кто должен пасть, дай над жизнью власть. Войско тьмы сломить не просто. Так прочны суеверия опоры, так черны, что от люльки до погоста краток путь. Трудно тьму перешагнуть. Но — вперед! — сквозь боль и беды, войско слов! Ведь творцом в конце концов вам обещана победа. До конца — с правдой, детищем творца. Слово! Правды славный воин! Ты храбрец! Из достойнейших сердец будет храм тебе построен. Мир простер над тобой небес шатер. Слово! Приоткрой забрало и — вперед. Сила слова все растет, хоть порою сил так мало. Лишь тебе Вечность суждена в борьбе. Потому, малыш отважный, не ропщи, в пораженье отыщи отблески победы важной. В мраке лжи тропку правды подскажи.

Я САМ

Неужто я не в духе, Моргенблад [236] ? Хоть мне необходимо только солнце, чтобы от счастья громко рассмеяться… Вдохнув листвы нежно-зеленый запах, я, как от легкого вина, пьянею и забываю бедность и богатство, друзей моих и недругов не помню. О щеку трется кошка неяшой шерстью и ссадины душевные врачует; и глазах собаки, как на дне колодца, топлю я беды горькие мои. Плющ под окном мне на ладонях листьев приносит разные воспоминанья, которые не надо бы хранить. Прошепчут капли первого дождя мне имена людей, меня предавших, и лабиринты дождевых червей они отравят, соскользнув на землю. Меня, кто сто восторгов испытал от центифолии столепестковой, меня всего один листок газетный принудить хочет, чтобы я убил секунду радости. А это — словно коварное убийство беззащитных небесно-нежных и пурпурно-пышных беспечных бабочек; подобный грех бессмыслен и до дна души пронзает. И еще — попытка серым пеплом седины мне волосы до срока опалить, стряхнуть жемчужины секунд счастливых, которые усердно сеет время. Нет, горе-борзописцы! Лисьи когти напрасно вы вонзаете в скалу, цветы и мох соскабливая с камня. Как в раковине злобная песчинка, жемчужиной нападки станут в сердце, и диадему крепнущего духа они однажды радостно украсят. Где ненависть? На тысячу локтей ее уносят, улетая, птицы, она, как снег, под вешним солнцем тает и растворяется в морской пустыне. Но почему бы крови не кипеть в живущих жилах? Разве справедливо лишить ландшафт кипящего ручья?! Вы, ивы высочайшие, терпите, когда ручья стремительная пена среди камней омоет ваши корни. Мне не по праву вечно голубое, похожее на круглый глаз глупца, извечно одинаковое небо. И разве небо хуже оттого, что в нем живут изменчивые тучи — необъяснимые вассалы солнца? И если бы я был совсем один, то разве стал бы менее великим тогда господь наедине со мной? Не жалуйся на беспросветность жизни, на звезды глядя,— ведь они, мерцая, о вечности беседуют с тобой. Сегодня ярко светится Венера! У неба тоже, может быть, весна? О ней мечтали звезды зимней ночью; теперь они сияют: Аллилуйя! У смертных множество богатств несметных! Душа, цветеньем неба наслаждаясь, приветствует цветение земли. Она прекрасней, чем весною звезды, хотя зенит цветенья не настал. Я обнажаю голову пред ликом звезды вечерней. Словно дождь хрустальный, она на землю изливает свет. В родстве с душою звезды. По вселенной идет душа, лицо, как маску, сбросив и грубый грим морщин стерев легко. Потом в душе застынет звездный свет, напоминая алебастр покоя. Как статуя, душа внутри меня; внимательно в ее черты вглядитесь! Теперь они, наверное, такие, как вам хотелось. Да, они застыли в немом сарказме. У моей души — отныне кроткая улыбка трупа. Так почему же вы опять боитесь? О, черт! Под алебастром сердце бьется, смеется и трепещет. И не в силах к нему вы жадность дланей протянуть.

236

Моргенблад («Моргенбладет») — норвежская консервативная газета, выступавшая с нападками на Х.-А. Вергеланна.

БЬЁРНСТЬЕРНЕ БЬЁРНСОН

Бьёрнстьерне Бьёрнсон (1832–1910). — Один из крупнейших норвежских писателей-реалистов. Родился в семье сельского священника. Занимался журналистикой. Принимал активное участие в борьбе за независимость Норвегии, за создание норвежского литературного языка, выступал против милитаризма. Широкую известность Бьёрнсону-прозаику принесли повести из крестьянской жизни «Синневе Сульбаккен» (1857), «Веселый парень» (1860) и др. В эти же годы Бьёрнсон создает ряд романтических пьес на исторические сюжеты, пишет поэмы и лирические стихотворения. Поэзия Бьёрнсона проникнута духом борьбы за свободу; в ней звучат мотивы любви к родине, ее природе, к норвежскому народу. Драмы Бьёрнсона 70-х годов «Банкротство» и «Редактор» знаменовали собой наряду с пьесам Г. Ибсена рождение реалистической социальной драмы в Норвегии. Острая критика буржуазной действительности, характерная для этих произведений, продолжается и в драмах Бьёрнсона («Перчатка», «Свыше наших сил» и др.). В 1903 году Бьёрнсон становится лауреатом Нобелевской премии.

Творчество норвежского писателя оказало большое влияние на развитие литературы в Норвегии и других скандинавских странах. В России оно получило высокую оценку Л. Н. Толстого и А. М. Горького. Произведения Бьёрнсона неоднократно переводились на русский язык.

МЫ ЛЮБИМ ЭТОТ КРАЙ Перевод В. Левика

Да, мы любим край родимый, Край лесистых круч, Море, ветер нелюдимый, Небо в хлопьях туч. Любим дым родного дома, И отца, и мать. Стужи бодрость нам знакома, Солнца благодать. Гаральд здесь набегам вражьим Положил предел. Хокон был нам верным стражем, Эйвин песни пел. Начертал здесь кровью Олаф Крест на склонах гор. Сверре вел из этих долов С новым Римом спор. На врага точили бенны Топоры свои. Торденскьольд в поход священный Выводил ладьи. Жены защищали кровью Честь родной земли И без жалоб участь вдовью До конца несли. Правда, нас немного было, Но хватало все ж,— Коль валила вражья сила, Все брались за нож! Лучше сжечь гнездо родное, Чем отдать врагу. Я напомнить вам, герои, Фредриксхалл могу! Но насупилась погода, И пришла беда. Синеглазая Свобода Родилась тогда. С нею все легко, и что там Голод иль война! Даже смерть для нас почетом Сделала она! Враг бежал, покинув сечу, Но, подняв булат, Вышел нам визирь навстречу, Наш названый брат. Огорчась, без чувства мести Спор вели мы с ним, И теперь, три брата, вместе Мы навек стоим! Славь, Норвегия, свой жребий, Ибо в дни тревог Бог тебя услышал в небе И тебе помог,— Чтоб не жертвою кровавой, Не ценой войны Отстояли мы и право, И покой страны. Да, мы любим край родимый, Край лесистых круч, Море, ветер нелюдимый, Небо в хлопьях туч, И, как бились наши деды — Гордость наших лир,— Будем биться до победы, Но за вечный мир!