Галя, у нас семидесятые!
Шрифт:
Вернувшись в тот вечер домой в отвратительном настроении, я по-быстрому скинула плащ и туфли в прихожей и пошла на кухню, решив, что сегодня на меня хватит роли спасительницы. Что могла, я сделала. В конце концов, пытаться переделать взрослого человека — дело бесполезное и крайне неблагодарное. Крайне печальным звоночком было прозвучавшее слово «нам». Нет, когда матери говорят о годовалых детях что-то вроде: «Нам пора кушать!» — это еще более-менее приемлемо, но когда мать шестнадцатилетней дочери никак не может понять, что давно пора начать разделять себя и ее — это уже звучит немного страшновато.
От всего сердца пожелав Люде сразу
Однако, едва войдя на кухню, я поняла, что глубоко заблуждалась.
На кухне меня ожидала картина маслом: за столом восседала грузная Катерина Михайловна. Лицо ее было залито слезами и опухло, а на самом столе стояла початая бутылка портвейна и лежала пачка ирисок — закусь, видимо. В воздухе висели клубы сигаретного дыма. Прямо перед завучем, поставив одну ногу в не очень чистом ботинке на табурет, стоял коммунальный поэт Женя и, размахивая руками, декламировал с выражением:
— Если бы ты любила,
То были бы вы близки,
Поскольку ты разлюбила,
То стали вы далеки…
Подобрав упавшую челюсть, я еще около минуты взирала на это представление, а потом деликатно кашлянула, сообщая о своем присутствии. Женька внезапно заткнулся и уставился на меня. Катерина Михайловна, увидев меня, вздрогнула и отставила стакан, будто опасаясь, что я буду ее ругать.
— Здравствуйте, Дарьюшка… — пробормотала она. На лице ее было выражение, как у нашкодившего пса. Точное такое же выражение было у овчарки Найды, когда она когда-то сгрызла Егоркин ботинок.
— Что случилось? — спросила я, обращаясь к подруге и стараясь, чтобы мой голос звучал как можно мягче.
— Тут, Дарья Ивановна, такое дело… — степенно начала было Катерина Михайловна, стараясь держаться с достоинством (завуч все-таки!), но вдруг разрыдалась, уронив голову на стол и едва не разлив бутылку. Быстренько подбежав к ней, я отставила средство от депрессии в сторону, обняла подругу за плечи и попросила:
— Ну же, ну же, дорогая, успокойтесь…
Глянув на Женьку, я спросила:
— Что случилось? Рассказывай! Только коротко, без твоих сентенций и завихрений. И курить завязывай, и так уже на кухне не продохнуть!
— Любовная лодка разбилась о быт! — патетически воскликнул Женька. — Мужчине нужна муза! Если музы нет, где же ему брать вдохновение? Волей-неволей творцу приходится искать себе другую музу!
— Знаешь что, искатель музы, — разъярилась я, бесцеременно спихнув Женькину ногу в грязном ботинке со стула, — у нас разуваться принято на входе! Давай-ка, забирай свое пойло и дуй в комнату. А если еще раз увижу, что ты моих гостей спаиваешь, Дарье Никитичне скажу! Она на тебе живого места не оставит! Давай-давай, ступай!
Не привыкший к резкому обращению Женька мигом сник и, утратив свою напыщенность, удалился в комнату, прихватив бутылку. Готова поспорить, он был только рад, что ему больше достанется. Я села рядом с внезапно объявившейся в моей квартире Катериной Михайловной и, обняв ту за плечи, попросила:
— Катерина Михайловна, душенька! Ну расскажите же, что случилось!
Продолжая вытирать мокрое лицо краем вконец испорченной скатерти, подруга — и по совместительству завуч — начала свой печальный
рассказ.В прошлые выходные ее новоиспеченный супружник Климент Кузьмич, наш трудовик, по своему обыкновению двинул на дачу спозаранку, с первой электричкой. Нужно было там еще доделать какие-то дела. Обрадовавшись «холостой» жизни, Катерина Михайловна вволю выспалась, после чего прибралась в квартире, запекла в духовке пирог и, скипятив чай, уселась перед телевизором, надеясь прекрасно провести остаток дня в ничегонеделании.
Однако ее ждало разочарование — по всем каналам шла «профилактика». Стало скучно. Разочарованно потыкав на кнопки для верности несколько раз, Катерина Михайловна, поняла, что насладиться телевидением сегодня не получится, вздохнула и набрала телефонный номер нашей общей подруги Софочки — может, хоть она согласится составить компанию и зайдет в гости.
К телефону никто не подходил. Катерина Михайловна сообразила, что Софью Исааковну, скорее всего, снова внезапно вызвали на работу. Что ж, такая у следователя жизнь — могут дернуть в любое время дня и ночи. Зимой 1963–1964 года, когда ловили Владимира Ионесяна, вошедшего в историю советского сыска под кличкой «Мосгаз», она дневала и ночевала на работе. Значит, сегодня Софью ждать в гости не придется… Наверное, опять составляет фоторобот какого-нибудь преступника и допрашивает свидетелей.
От скуки Катерина Михайловна проверила тетради, протерла везде пыль и стала отчаянно думать, чем бы еще заняться. Включив радио, она услышала:
— Ночью ожидаются похолодание до плюс пяти градусов и грозовые дожди…
Новоиспеченная жена кинула взгляд на вешалку в прихожей и вдруг увидела, что теплый ватник и шапка Климента Кузьмича так и остались висеть на вешалке.
«Тихонько, наверное, с утра собирался, чтобы меня не разбудить, свет включать не стал, — подумала Катерина Михайловна. — И как он там теперь, без теплой-то одежонки? Одеялом старым разве каким укроется… И голодный, наверное! Что он там съел-то за день? Пару бутербродов да кефир выпил…»
За окном и правда холодало и жутко завывал ветер — подруге даже пришлось надеть теплую кофту и связанные мной в подарок носки. Отопление еще не дали. Катерина Михайловна прилегла на кровать, укрылась пледом и, включив настольную лампу, принялась читать интересную книгу. Всего через полчаса она начала зевать — видимо, действовала погода. В такую погоду и впрямь — только оставаться дома и спать.
Однако заснуть молодой жене не давали муки совести: она так и не могла свыкнуться с мыслью о том, что ее бедный Климент Кузьмич, когда-то давно застудивший себе спину на фронте в окопе, будет сейчас ворочаться в летнем домике и укрываться старыми байковыми одеялами, стуча зубами и отчаянно пытаясь согреться.
Поворочавшись еще немного, Катерина Михайловна посмотрела на часы (половина восьмого!) и приняла единственное, как ей тогда казалось, верное решение для любящей жены. Взяв ватник, шапку, а заодно и теплые кальсоны и авоську с провизией — колбасой, батоном, пирогом и большой трехлитровой банкой домашнего борща, она двинулась на Ярославский вокзал, ежась от холодного вечернего воздуха.
Моей подруге повезло: электричка на станцию, неподалеку от которой располагалась дача Климента Кузьмича, должна была вот-вот отправиться. Наскоро взяв билет у хмурой кассирши, Катерина Михайловна добежала до электрички, устроилась на жестком деревянном сиденье и всего спустя пятьдесят минут приехала на станцию.