Галя, у нас семидесятые!
Шрифт:
— Слушай, может, подождем артистов лондонских у служебного входа? — предложила я, когда мы уже смотрели второй акт представления. — Автограф возьмем, познакомимся? Смотри, какой красивый парень танцует…
Симпатичный молодой человек в костюме, сидевший слева от меня, вдруг насторожился и как бы невзначай придвинулся ближе. Я украдкой кинула на него взгляд. Глаза у него были холодные и совершенно пустые. Парень сделал безразличный вид, но я все равно нутром чувствовала, что он внимательно слушает наш с Лидой разговор.
— Познакомиться, что ли, хочет? — шепнула я Лиде. — А что, он ничего…
— Заткнись, Дашка! — одними губами сказала Лида, метнув быстрый взгляд на
Лида заговорила, только когда мы вышли на улицу. Парень в костюме пошел было за нами, но, увидев, что мы его заметили, сделал вид, что отстал. Однако он «провожал» нас до самой конечной станции метро и отстал по-настоящему только тогда, когда мы сели на автобус, следующий до нашего общежития. Этот загадочный молодой человек прилип к нам, как банный лист — вроде бы держался поодаль, но мы постоянно чувствовали его присутствие. Все это время подруга крепко держала мою руку, молчаливо сигнализируя: «Ничего не говори!». Когда мы наконец заняли места в конце автобуса, а странный молодой человек в неприметном сером костюме остался на остановке и разочарованно зашагал к метро, Лида выдохнула и отпустила мою руку.
— Ты чего? — изумилась я, потирая затекшее запястье.
— Не поняла, что ли? — обругала меня подруга.
— Чего? Вроде приятный парень, познакомиться просто хотел. Одет прилично, обувь вычищена… Может, постеснялся?
— Эх, глупая ты Дашка, — вздохнула Лида. — Я, как его глаза увидела, потом все представление как на иголках сидела. Неужели не понятно, что он — комитетчик? По глазам видно. Взгляд у них у всех такой, особый.
— Комитетчик? — тихонько прошептала я, оглядываясь вокруг.
— Ага, — тоже шепотом сказала Лида, уже успокоившись. — Я их сразу замечаю. Они везде есть. И в театре, и в транспорте, и даже у нас на заводе. Ты как про знакомство с иностранцами заговорила, так он тут же к тебе и приклеился. Я тебе тыщу раз говорила: «Думай, Дашка, что говоришь, и зря языком не трепи!». А ты все мимо ушей пропускаешь…
Слушая вышагивающего рядом Сережку, я вдруг вспомнила статью «Хождение в страну Хиппляндию», которая попалась мне на глаза, когда я, вернувшись из своего второго путешествия в СССР, жадно собирала материалы о той эпохе. Не помню точно, когда она была написана, но, кажется, в конце шестидесятых — меня в СССР в ту пору уже не было. Написал ее некий автор в пропагандистском ключе. Мол, американские подростки бегут от своих буржуазных родителей, отвергая их лживые ценности, бла, бла, бла. В то же время автор статьи издевался и над бездуховностью самих подростков.
Статья вызвала неожиданный эффект, совершенно противоположный тому, что ожидалось — тысячи советских юношей и девушек заинтересовались взглядами своих ровесников, живущих где-то там, далеко за океаном, и захотели быть такими же, как они. Так и стали ходить по городам СССР компании длинноволосых ребят в одежде разной степени обтрепанности. Эти компании, в отличие от гулявших в восьмидесятых «люберов», совершенно не искали никакого конфликта. Они никому не мешали, просто, сидя в парках и скверах, пели песни под гитару, например — «Битлов». Вечерами, когда парки закрывались, компании добродушных пацанов и девчонок перемещались к кому-нибудь домой, у кого «предки» ушли. Как и у стиляг когда-то, у новой субкультуры был свой устоявшийся сленг.
— А милиция вас вообще не трогает? — с удивлением спросила я Сережку, разглядывая его полосатые клеши из брезента и тряпичные цветные ботинки на платформе.
— Пару раз
бывало, — признался Сережка. — Один раз какой-то мужик крикнул мне: «Не девка, не парень, а оно!». Я не сдержался, мигом забыл про миролюбивость и хотел было пару лещей ему отвесить, да тут добропорядочные граждане вмешались, скрутили меня — и в кутузку. Но такое нечасто бывает.— А что в кутузке было? — похолодела я, вспомнив, что в начале нового 1964 года меня привезли в застенки, где коротала свои дни задержанная Алевтина Дмитриева, сожительница маньяка по прозвищу «Мосгаз». МУРовцы очень хотели, чтобы я, пообщавшись с ней, переняла кое-какие ее черты в поведении. Это было необходимо для участия в поимке «Мосгаза». До сих пор меня бросает в дрожь, когда я вспоминаю холодную одиночную камеру с нарами, на которых приходилось спать молоденькой девчонке, попавшей, как кур в ощип… До сих пор иногда в страшных снах я вижу прехорошенькое личико ни в чем не повинной Али, свято уверенной, что ее жених — майор КГБ.
— Не знаю, как Володя мог на такое пойти, — всхлипывала она, дрожа и заворачиваясь в пальтишко, которое сотрудниками милиции вот-вот предстояло у нее забрать (во время поездки в Казань я должна была выдавать себя за Алю). — Не верю я, что это он.
— Да все обошлось, — весело сказал Сережка, оторвав меня от грустных воспоминаниях о зиме шестидесятых. — Так, профилактическую беседу провели и отпустили. Я — птица мелкая, за мной охоты не будет. «Контора» беспокоится, когда о каких-то крупных слетах узнает.
— А такие бывают? — спросила я, удивившись. Раньше я думала, что неформалы собирались только мелкими кучками: попеть, погулять, поплясать, и очень удивилась, когда узнала о крупной сходке хиппи на «Психодроме».
— Конечно! — охотно сказал Серега, остановившись. За увлекательной беседой и воспоминаниями я и не заметила, как мы дошли до метро. — На ноябрьские праздники как-то решили устроить съезд всей «Системы» в Таллинне. Только Клаус заметил хвост за собой еще в конце октября, а потом его прямо из дома увезли в КГБ.
— А почему только его?
— Кто-то сдал его, — мрачно пояснил Сережка, от злости поддев ногой валяющийся камушек. — Указали на него как на лидера нашей «волосатой тусовки». Да по нему и видно было: очень уж он из всех выделялся. На работу не ходил, подрабатывал игрой в кабаках, жил отдельно от родителей, мог позволить себе хорошо гульнуть. КГБ какого-то «президента» искала, который якобы всеми хиппи руководит, и с чего-то решили, что это он. Письма все его, оказывается, давно читали.
— Вы с помощью писем общаетесь? — удивилась я, на мгновение забыв, где нахожусь.
Сережка в изумлении уставился на меня.
— Ну да, а что? Не все же в Москве живут. Да и телефоны есть не у всех.
Точно… Я же не в мире смартфонов, смс-ок, сообщений в мессенджерах и электронной почты. Я в той, другой, настоящей эпохе, где люди писали друг другу бумажные письма, которые потом можно было при желании хранить всю жизнь. Некоторые особо изобретательные капали духами на листы бумаги, вкладывали туда листки деревьев, самодельные коллажи — все, что так приятно пересматривать спустя много лет.
— И как этот Клаус выкрутился? — с интересом спросила я.
— Да легко, — весело сказал Сережка. — Гэбешник чего-то пыжился, а потом до него дошло, что весь наш слет — просто игра в песочнице, и ничего политического за этим не стоит. Единственное, что можно было пришить Клаусу — несоветский образ жизни. Мол, нигде не работает. Даже посадить угрожали. Но он быстренько успел официально на работу устроиться в театр, и все, пришлось оставить в покое. Отец у него вроде при связях, помог выкрутиться.