Галя, у нас семидесятые!
Шрифт:
На перроне было почти пусто. Только компания каких-то странно одетых ребят бренчала на гитаре и что-то пела на английском. Знакомой дорогой Катерина Михайловна быстро дошла до дачи супруга. В окнах старого домика горел свет.
«Еще не спит!» — обрадовалась любящая жена и постучалась в дверь.
— Клим, открывай! Это Катя!
Глава 8
За дверью молчали. Катерина Михайловна постучала еще раз, потом еще и еще.
«Неужто сердце опять прихватило?» — подумала любящая жена. — «Говорила же ему, растяпе этакому: „Бери с собой таблетки! А если плохо чувствуешь себя, не надо на эту фигову дачу ездить, тем более в такую холодрыгу!“ Сезон давно закончился, с огородом возни нет больше, урожай
Катерина Михайловна с колотящимся сердцем приложила ухо к двери. За дверью было тихо, а потом послышались шепот и невнятная возня.
«Неужто воры повадились?… А где же тогда Клим?»
Насчет воров предположение явно было ошибочным. Брать в деревянной развалюхе, которую Климент Кузьмич ни за что не хотел продавать и во что бы то ни стало желал привести в надлежащий вид «для потомков» и сохранить, было решительно нечего: пару банок с закатками, старый топчан, одеяла да нехитрый сельскохозяйственный инструмент: грабли, вилы, пилы… Да и дача была так себе — одно название. Словом, ничего такого, чем всерьез можно было поживиться. Потомками Климент Кузьмич тоже так пока и не обзавелся, по меньшей мере — официально. Вывозить на дачу было некого. Поэтому я, как и Катерина Михайловна, отчаянно не понимала, зачем он так держится за этот старенький домик.
— Зато свое! — натруженным довольным тоном говорил молодой супруг, таща на горбу два мешка картошки.
По правде говоря, своя сермяжная правда в словах фаната советского дачного «отдыха» все же была. Свое — оно свое и есть. В семидесятых, да даже и восьмидесятых годах свои дачи были отнюдь не у всех советских граждан. Было несколько вариантов дач. Первый — так называемые «старые дачи», полученные еще до Великой Отечественной Войны. Такие дачи в «элитных» поселках получали отнюдь не простые люди: сотрудники административного аппарата ЦК, Совмина, Госплана и прочих организаций, а также военнослужащие высокого ранга, известные писатели, художники, артисты и прочие деятели культуры. Такие дачные поселки находились, как правило, недалеко — в двадцати-тридцати километрах от столицы, обладали большими участками и придуманы были исключительно для отдыха элиты. А что? Сидишь себе преспокойненько в шезлонге, книжку почитываешь, вяжешь или просто отдыхаешь, подставив лицо теплому солнышку… Домработница прибирается в доме, повара готовят, а травку косит садовник… Хочешь — бери лодку и плавай по озеру, хочешь — гуляй…
Второй же вариант был для людей попроще — широко распространенные «шесть соток». На строительство небольшого дачного домика можно было взять ссуду у государства. Выделяли скромный участок, как раз такой, чтобы владельцы смогли обеспечить себя пропитанием, ни больше ни меньше. Оно и понятно: после войны в Советском Союзе царила разруха. Продовольствия, сельхозмашин, рабочих рук, не говоря о уже квалифицированных кадрах, катастрофически не хватало. Заводы, перешедшие во время войны на выпуск продукции для фронта, не могли сразу вернуться к гражданскому производству. И в стране фактически мог начаться голод.
Поэтому руководство страны и партия вынуждены были пойти на исключительные меры и принять решение о наделении населения землей под огороды и сады. На плечи населения легла задача самостоятельно обеспечить себя сельхозпродукцией. Предполагалось, что участок в шесть соток являлся достаточным для того, чтобы обеспечить продуктовой корзиной семью в количестве четырех человек. Такие дачи были созданы не для отдыха, а для работы.
Мне, как человеку, осознанная жизнь которого пришлась уже на постсоветский период, такое времяпровождение всегда казалось непонятным: вместо того, чтобы просто отдыхать, надо зачем-то засеять и так крохотную площадь овощами, работать в огороде, а потом всю осень мазать спину, ноющую от тяжелых дачных работ, противовоспалительными мазями… Да ну его нафиг! Неделю работаешь на работе, а в выходные не отдыхаешь, а будто еще на одну работу идешь… Однако в СССР, наверное, по-другому и
нельзя было.Был в семидесятых еще и третий вариант, менее распространенный — купить дом в деревне. Но и тут находились свои заморочки: в жилье нужно было прописаться кому-то из членов семьи. Такой вариант, конечно, годился для московской семьи только в случае, если в ней были пожилые бабушка и дедушка, готовые переехать. Поэтому многие москвичи пошли по более простому пути и просто снимали дачу на лето, чтобы отдохнуть, побегать, порыбачить, накупаться, поесть ягоды и просто подышать свежим воздухом… Удобно: снял комнатенку или две, для себя с женой и детей, в июне приехал, в конце августа уехал. Никаких забот: ни в огороде работать, ни крышу чинить, ни туалет строить. Но Клименту Кузьмичу, видимо, сам факт обладания дачным домиком доставлял несказанное удовольствие, и хлопоты на участке были ему совершенно не в тягость.
Тем временем Катерина Михайловна, уже начавшая замерзать под дверью, и не знала, что предположить. Воры-то вряд ли могли залезть — поживиться нечем. Деньги на даче молодая семья не хранила — незачем. В местном магазине, до которого надо было топать километра три, продавались только безвкусные макароны мышиного цвета да привозной хлеб. Да и не было никогда у Климента Кузьмича в кармане больше трешки. Всеми деньгами в семье распоряжалась Катерина Михайловна — так уж у них было заведено с самого начала совместной жизни.
Отбросив всякие приличия, беспокоящаяся жена принялась попросту колотить ногой в деревянную дверь, одновременно прикидывая, успеет ли она добежать до сельсовета и вызвать скорую помощь, если Клименту Кузьмичу и впрямь поплохело. Телефон во всем поселке был только один — в сельсовете.
За стеной послышались шепот и невнятная возня, потом снова все стихло. Поняв, что дверь открывать никто не собирается, Катерина Михайловна обежала дом и заглянула внутрь. Об увиденном она мне и рассказывала сейчас, сидя на кухне большой коммунальной квартиры и используя скатерть в качестве носового платка.
— Лежит он, значит, пень усатый, на кровати, со спиной голой, — завывала она, громко хлюпая носом. — А на спине у него эта дрянь сидит…
— Какая дрянь? — ничего не понимая, переспросила я. — Оса, что ли?
— Какая оса, Дашка, ты дура, что ли? — вдруг выругалась Катерина Михайловна, растеряв всю свою любезность и став чем-то похожей на мою подругу Лиду в моменты, когда у той бывало плохое настроение. — Октябрь уже заканчивается.
— Эмм… А кто? — растерянно протянула я, даже не зная, как реагировать на подобные сентенции.
Однако моя хорошая знакомая и по совместительству завуч нашей школы уже пришла в себя.
— Простите, Дашенька, — покаялась она, утирая слезы и вставая со стула. — Нервы сдают. Пойду я…
На кухне уже начали собираться любопытные. Оно и немудрено — время к ужину, всем готовить надо. Вон Анечка с Митричем уже рыбу тащат — потрошить да запекать будут. Дарья Никитична по своему обыкновению нарубит овощной салатик и удалится в комнату. Поэт Женька, как всегда, накромсает картошку с огромным шматами деревенского сала и забудет на полчаса, а объявится на кухне только когда вместо картошки на сковороде будут одни угольки… В общем, поговорить спокойно тут не получится. А знать о сердечных проблемах школьного руководства всем жителям коммунальной квартиры ни к чему.
— Вот что! — решительно сказала я и потянула Катерину Михайловну за руку. — Пойдемте!
— Куда? — растерянно ответила коллега, соскребая с табуретки свои объемные телеса.
— Ко мне в комнату! — командирским тоном приказала я, поняв, что по-другому Катерина Михайловна меня сейчас не услышит. — Давайте, давайте, живенько… «Индюшку» заварю, попьем с ватрушками. Егоркина мама еще вчера напекла, меня угостила. Идемте же, ну!
Обманутая жена покорно проследовала за мной. Ей и самой, видимо, уже было неловко от присутствия посторонних. Я усадила Катерину Михайловну на единственный свободный стул, заварила индийский чай, поставила перед ней полную чашку, сахарницу и тарелку с ватрушками и продолжила слушать печальный рассказ.