Гарики на все времена (Том 1)

714

На тихих могилах — две цифры у всех а жизнь — между ними в полоске. И вечная память. И шумный успех. И мнимореальные доски.

715

К чужой судьбе, к чужой мольбе кто не склонял свой слух, тот будет сам пенять себе, что был так долго глух.

716

Нас будто громом поражает, когда девица (в косах бантики), играя в куклы (или в фантики), полна смиренья (и романтики), внезапно пухнет и рожает. Чем это нас так раздражает?

717

Конечно, я пришел в себя потом, но стало мне вдруг странно в эту осень что грею так бестрепетно свой дом я трупами берез, осин и сосен.

718

От точки зрения смотрящего его зависит благодать, и вправе он орла парящего жуком навозным увидать. Но жаль беднягу.

719

Давно заметил я: сияние таланта, моря, мысли, света — в нас вызывает с ним слияние, и мы в себе уносим это.

720

Время поворачивая вспять, как это смешно — не замечая, тянемся заваривать опять гущу из-под выпитого чая. А близость с тем, а нежность к той давно мертвы,

721

и память стала — как настой разрыв-травы.

722

Вновь себя рассматривал подробно: выщипали годы мои перья; сестрам милосердия подобно, брат благоразумия теперь я.

723

То утро помню хорошо: среди травы, еще росистой, тропой утоптанной российской я меж овчарок в лагерь шел.

724

Порою поступаю так постыдно, как будто не в своем слегка уме; наследственные корни, очевидно, воюют меж собой в душевной тьме.

725

Всегда, мой друг, наказывали нас, карая лютой стужей ледяной; когда-то, правда, ссылкой был Кавказ, но там тогда стреляли, милый мой.

726

Эта мысль давно меня терзает, учит ее в школе пятый класс: в мире ничего не исчезает; кроме нас, ребята, кроме нас.

727

Крушу я ломом грунт упорный, и он покорствует удару, а под ногтями траур черный — по моему иному дару.

728

Любовь и пьянство — нет примера тесней их близости на свете; ругает Бахуса Венера, но от него у ней и дети.

729

Есть кого мне при встрече обнять; сядем пить и, пока не остыли, столько глупостей скажем опять, сколько капель надежды в бутыли.

730

Свободы лишь коснуться стоит нам, я часто это видел на веку: помазанный свободой по губам уже стремится к полному глотку.

731

И не спит она ночами, и отчаян взгляд печальный, утолит ее печали кто-нибудь совсем случайный.

732

В жизни этой, суетной и краткой (так ли это, кажется ли мне), вижу я то мельком, то украдкой явное вмешательство извне. Но чье — не знаю.

733

Что сложилось не так, не изменишь никак и назад не воротишь уже, только жалко, что так был ты зелен, дурак, а фортуна была в неглиже.

734

Не чаши страданий, а чашки хватает порой для лечения, чтоб вовсе исчезли замашки любые искать приключения.

735

Пою как слышу. А традиции, каноны,рамки и тенденция — мне это позже пригодится, когда наступит импотенция.

736

Если так охота врать, что никак не выстоять, я пишу вранье в тетрадь как дневник и исповедь.

737

Окунулся я в утехи гастрономии, посвятил себя семейному гнезду, ибо, слабо разбираясь в астрономии, проморгал свою счастливую звезду.

738

Великие событья — тень назад бросают очертаньями своими, но наши аккуратные глаза не видят нежелаемое ими.

739

Нет, я в рабах не долго хаживал, я только пять прибавлю скудных в те миллионы лет подсудных, Россией съеденные заживо.

740

Поверь мне, грустный мой приятель, твои терзания напрасны: на Солнце тоже много пятен, но и они на нем прекрасны.

741

Чего хочу, того ищу, хочу уйти от власти Рима, и щуплых пращуров прищур во мне участвует незримо.

742

На мои вопросы тихие о дальнейшей биографии отвечали грустно пифии: нет прогноза в мире мафии.

743

В нас посевает жизнь слепая продленной детскости заразу, и зрелость, поздно наступая, уже с гнильцой бывает сразу.

744

Наука, ты помысли хоть мгновение, что льешь себе сама такие пули: зависит участь будущего гения от противозачаточной пилюли.

745

Живу, ничуть судьбу не хая за бурной жизни непокой: погода самая плохая — гораздо лучше никакой.

746

В надежде, что свирепые морозы во мне произведут метаморфозы, был сослан я в сибирские края, где крепче стала ветреность моя.