Гарики на все времена (Том 1)

747

По вороху надежд, сухих и ветхих, вдруг искра пробегает временами, и почки наливаются на ветках У дерева с истлевшими корнями.

748

Мы от любви теряем в весе за счет потери головы и воспаряем в поднебесье, откуда падаем, увы.

749

Когда вершится смертный приговор, душа сметает страха паутину. Пришла пора опробовать прибор, сказал король, взойдя на гильотину.

750

Ты люби, душа моя, меня, ты уйми, душа моя, тревогу, ты ругай, душа моя, коня, но терпи, душа моя, дорогу.

751

Хоть и тонешь там и тут, грязь весны и слякоть осени — как разлука, если ждут, и разлука, если бросили.

752

Внезапна гибель светлых дней, а мы ее так часто видели, что чем нам лучше, тем страшней, а чем темнее, тем обыденней.

753

Сибирь. Весна. Потери и уроны несет снегам сиянье с высоты. Орут с берез картавые вороны о горечи и грусти красоты.

754

Тигра гладить против шерсти так же глупо, как по шерсти. Так что если гладить, то, конечно, лучше против шерсти.

755

Куда б меня судьбой ни занесло, в какую ни согни меня дугу, высокого безделья ремесло я правлю, как умею и могу.

756

Не мучусь я, что бытом жизнь полна, иное мне мучительно и важно: растления зловонная волна с ленивой силой душу лижет влажно.

757

Мечтал бы сыну передать я, помимо знаний и сомнения, отнюдь не все мои проклятья, но все мои благословения.

758

Действуя размашисто и тонко страхом, похвалой и жирным кусом, дух эпохи вылепил подонка с грацией, достоинством и вкусом.

759

В те дни, когда я пал на дно, раскрылось мне сполна, что всюду есть еще одно дно у любого дна.

760

Но взрыв, и бунт, и пламень этот — избавь нас Бог увидеть снова, минуй всех нас российский метод лечить болезнь, убив больного.

761

Я верю в мудрость правил и традиций, весь век держусь обычности привычной, но скорбная обязанность трудиться мне кажется убого-архаичной.

762

Нечаянному счастью и беде отыскивая место в каждом быте, на дереве реальности везде есть почки непредвиденных событий.

763

Жить, покоем дорожа — пресно, тускло, простоквашно; чтоб душа была свежа, надо делать то, что страшно.

764

Слухи, сплетни, склоки, свары, клевета со злоязычием, попадая в мемуары, пахнут скверной и величием.

765

Когда между людьми и обезьянами найдут недостающее звено, то будет обезьяньими оно изгоями с душевными изъянами.

766

Есть люди сна, фантазий и мечты, их души дышат ночи в унисон, а сутолока скользкой суеты, творящаяся днем, — их тяжкий сон.

767

Если бабе семья дорога, то она изменять если станет, ставит мужу не просто рога, а рога изобилия ставит.

768

Поверх и вне житейской скверны, виясь, как ангелы нагие, прозрачны так, что эфемерны, витают помыслы благие.

769

Тускнеет радость от познания людей, событий и явлений; на склоне лет воспоминания живее свежих впечатлений.

770

Думаю, что в смутной ностальгии нас еще не раз помянут люди: лучше будут, хуже и другие, нас уже таких потом не будет.

771

Приходя как возмещение всех потерь за жизнь напрасную, понимание — прощение осеняет осень ясную.

1981-1984 гг.

Московский дневник

771

Напрасно телевизоров сияние, театры, бардаки, консерватории — бормочут и елозят россияне, попав под колесо своей истории.

772

Вернулся я в загон для обывателей и счастлив, что отделался испугом; террариум моих доброжелателей свихнулся и питается друг другом.

773

Евреи кинулись в отъезд, а в наших жизнях подневольных опять болят пустоты мест — сердечных, спальных и застольных.

774

Я вдруг оглянулся: вокруг никого. Пустынно, свежо, одиноко. И я — собеседник себя самого — у времени сбоку припека.

775

Я с грустью замечал уже не раз, что в тонкостях морального оттенка стыдливая проскальзывает в нас застенчивость сотрудников застенка.

776

Люблю я дни и ночи эти, игру реалий, лепет бредней, я первый раз живу на свете, и очень жалко, что последний.

777

Не вижу ни смысла, ни сроков, но страшно позволить себе блудливую пошлость упреков эпохе, стране и судьбе.