Гарики на все времена (Том 1)

910

Никакой государственный муж не спасет нас указом верховным; наше пьянство — от засухи душ, и лекарство должно быть духовным.

911

Всеведущ, вездесущ и всемогущ, окутан голубыми небесами, Господь на нас глядит из райских кущ и думает: разъебывайтесь сами.

912

Нынче почти военное время для человечества: можно пропасть и сгинуть, можно воспрять и жить; время зовет нас вынуть самое сокровенное и на алтарь отечества бережно положить.

913

Мне жалко усталых кремлевских владык, зовущих бежать и копать; гавно, подступившее им под кадык, народ не спешит разгребать.

914

Изнасилована временем и помята, как перина, власть немножечко беременна, но по-прежнему невинна.

915

Вынесем все, чтоб мечту свою страстную Русь воплотила согласно судьбе; счастье, что жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе.

916

С упрямым и юрким нахальством струясь из-под каменных плит, под первым же мягким начальством Россия немедля бурлит.

917

Устои покоя непрочны на русской болотистой топи, где грезы о крови и почве зудят в неприкаянной жопе.

918

Народный разум — это дева, когда созрела для объятья; одной рукой стыдит без гнева, другой — расстегивает платье.

919

Ты вождей наших, Боже, прости, их легко, хлопотливых, понять: им охота Россию спасти, но притом ничего не менять.

920

Какое нелепое счастье — родиться в безумной, позорной, любимой стране, где мы обретаем привычку гордиться, что можно с достоинством выжить в гавне.

921

Пускай хоть липовый и квелый, но пламень лучше темноты, и наш король не ходит голый, а в ярких шортах из туфты.

922

Доблестно и отважно зла сокрушая рать, рыцарю очень важно шпоры не обосрать.

923

Когда приходит время басен про волю, право и закон, мы забываем, как опасен околевающий дракон.

924

Все стало смутно и неясно в тумане близящихся дней; когда в России безопасно, мне страшно делается в ней

925

Пейзаж России хорошеет, но нас не слышно в том саду; привычка жить с петлей на шее мешает жить с огнем в заду.

926

Бенгальским воспаляется огнем и души растревоживает сладко застенчивый общественный подъем в империях периода упадка.

927

В галдящей толпе разношерстного сброда я с краю безмолвно стою; всего лишь на жизнь опоздала свобода — как раз целиком на мою.

928

Я пью, но не верю сиропу: в одну из удобных минут — за душу, за горло, за жопу опять нас однажды возьмут.

929

То ли правда Россия весну заслужила на стыке веков, то ли просто судьба на блесну ловит мудрых седых мудаков.

930

В пучине наших бедствий спят корни всей кручины: мы лечимся от следствий, а нас ебут причины.

931

Россия взором старческим и склочным следит сейчас в застенчивом испуге, как высохшее делается сочным, а вялое становится упругим. Я блеклыми глазами старожила любуюсь на прелестную погоду; Россия столько рабства пережила, что вытерпит и краткую свободу.

932

Вранье — что, покинув тюрьму, вкусить мы блаженство должны; мы здесь не нужны никому, а там никому не нужны.

933

Бросая свой дом, как пожарище, — куда вы, евреи, куда? Заходят в контору товарищи, выходят — уже господа.

934

Уезжать мне отсюда грешно, здесь мой дом и моя работа, только глупо и не смешно проживать внутри анекдота.

935

Я мечтал ли, убогий фантаст, неспособный к лихим переменам, что однажды отвагу придаст мне Россия под жопу коленом?

936

Я вырос, научился говорить, стал каплями российского фольклора и, чтобы не пришли благодарить, бегу, не дожидаясь прокурора.

937

Давай, дружок, неспешно поболтаем о смысле наших странствий и потерь; мы скоро безнадежно улетаем, а там не поболтаем, как теперь.

938

Какая глупая пропажа! И нет виновных никого. Деталь российского пейзажа — я вдруг исчезну из него.

939

Я не знаю судьбы благосклонней, чем фортуна, что век мой пасла — не она ли на жизненном склоне мою душу изгнаньем спасла?

940

Мы едем! И сердце разбитое колотится в грудь, обмирая. Прости нас, Россия немытая, и здравствуй, небритый Израиль!

август 84 — март 88 гг.

Гарики на каждый день

Посвящается Юлию Китаевичу —

любимому другу,

автору многих моих стихов

Утучняется плоть. Испаряется пыл. Годы вышли на медленный ужин. И приятно подумать, что все-таки был и кому-то бывал даже нужен.