Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор

— Теперь никогда ничего от меня не услышишь!

А Таса и впрямь разозлился на отца за эту проделку, но, правда, он только и ждал повода, чтоб рассердиться и уйти; стиснув зубы и нахмурившись, он цедит:

— Больше этого не делать!

Вытащив из кармана два, пять, десять динаров, он отдает их матери и прощается с ней за руку, едва коснувшись ее пальцев. На отца он зол и руки ему не подает, уходит не прощаясь. И не то чтоб он в самом деле рассердился или оскорбился, просто ему себя жалко. Поэтому и нахмурил брови, а перепуганная мать в голос разрыдалась. Он идет, старательно выбирая место, куда поставить ногу, пальто нараспашку — весь виден! Особенно бросаются в глаза толстые кольца на руках, и тяжелая золотая цепь, и новые брюки, и вылезшая из-под жилета новая накрахмаленная рубаха.

Желая наказать жену за ее предательство и навредить сыну, который так нехорошо с ним обошелся, отец говорит:

— Вот возьму сейчас и напьюсь!

— Ой, нет, нет! — старается как-то умаслить его жена: больше всего она боится, что он и вправду напьется, осрамит Тасицу. Ведь если дойдет до сына, никогда они его больше не увидят. — Ой, не надо! Христом-богом тебя прошу! Что скажет Тасица? Ой! Если уж охота выпить, возьму с собой, куплю эту самую ракию, и по дороге пей, сколько твоей душе угодно!

И она бросается к хозяину кофейни. За каждый стакан тут же платит, только чтоб потом не ждать и сразу уйти. Тот не хочет с них брать, знает — Таса за все заплатит, но она насильно сует ему деньги. Больше для того, чтоб муж видел — пьет на свои, а не задаром, не за чужой счет, — может, так поскорей уймется. Уверив хозяина кофейни, что ей, мол, нужна ракия для каких-то деревенских гостей, она покупает у него литр, а то и два этого самого зелья. Засовывает бутылки за пазуху, в сумку, в узлы. И, взвалив свою ношу на спину, выходит из заведения вместе с мужем. Но на улице, среди торговых рядов, ее снова охватывает страх, как бы муж не повернул обратно. Она не смеет вести мужа за руку, боится обидеть, и поэтому ластится к нему и, показывая из-за пазухи горлышко бутылки, ускоряет шаг, чтоб и он шел быстрее, и, ласково улыбаясь ему, испуганно бормочет:

— Вот она, вот она! Взяла с собой. И я выпью. Там, на вокзале. — А сама знает, что даже присесть ему не даст ни на вокзале, ни возле складов, где всегда полно народу, а уведет его подальше, туда, где загоняют в вагоны скот, и там, вдвоем, они будут дожидаться поезда.

Когда они минуют последний городской дом и перед ними забелеет прямая дорога к вокзалу, она опять чуть с ума не сойдет от страха, как бы муж не раскаялся и не повернул к городу, потому что она-то уж знает, как он целый год ждал этого дня, как мечтал вдоволь напиться и наесться городской пищи. Обмирая от страха, тянет мужа за собой, крепко обняв его. Она не решается обернуться, взглянуть назад, она боится, что над городом, над прямыми фабричными трубами, над разбросанными здесь и там высокими до самого неба домами вдруг появится ее строгий, нахмуренный Тасица и увидит их на этой дороге.

Перевод Т. Поповой.

«Красный крест»{69}

Ни одна крестьянка, даже если она умеет читать и прекрасно поняла письмо из «Красного Креста», в котором ей сообщают, что ее муж, сын или брат жив и здоров, и предлагают, в свою очередь, через «Красный Крест» передать, что она с детьми тоже жива и здорова, не успокоится, пока не обойдет всех сельских грамотеев, заставляя каждого вновь и вновь перечитывать ей письмо.

— Глянь-ка на эту бумагу. Я вроде бы и знаю, про что здесь написано, а все одно боюсь. А вдруг там, не дай бог, что плохое, не зря же тут крест пропечатан.

— Да нет, не бойся! Этого креста не бойся. Это же красный крест, а там, где он стоит, ничего плохого быть не может. Красный крест добро вещает. Плохо, когда черный крест и черная рамка. Вот ежели в письме пропечатан черный крест, это плохо, потому как черный крест приносит смерть и траур, а красный крест приносит добрые вести, приносит радость и утешение! — говорил очередной чтец, прежде чем приступить к чтению столь желанной и приятной вести о том, что муж ее жив и здоров.

Но и этого ей было мало.

Наутро она шла в город в новом платке, новой толстой юбке и кофте, а башмаки и чулки несла в корзине, чтоб надеть их на подходе к городу. Войдя в город, она сразу направлялась к зданию «Красного Креста», найти который было нетрудно, ибо уже издали виден был толпившийся там народ. Мужчины и женщины, стар и млад, и даже осиротевшие дети целыми днями сидели по обе стороны тротуара, дожидаясь, пока их пустят внутрь и они смогут получить дополнительные сведения и денежное пособие. Здесь сводились знакомства, завязывались приятельские отношения. Просиживая день за днем в очереди, люди рассказывали друг другу во всех подробностях свои сны и предчувствия вплоть до того дня, когда из «Красного Креста» пришло радостное известие. И надо было видеть лица людей, терпеливо ждущих возможности получить более подробные сведения о своих близких или послать им весточку! Они были озарены радостью потаенной, втихомолку лелеемой, в глубине души хранимой и наконец сбывшейся надежды: их близкие, там, на чужбине, и в самом деле живы и здоровы! Прежняя пелена мрака, которая до получения этих известий то и дело набегала на их лица, искажая их игрой слез и страха, что муж, брат или сын погиб, потому как многие уже прислали письма, а от них ни слуху ни духу, — эта пелена спала, и теперь лица выражали мягкую просветленность. Люди еще не могут прийти в себя от счастья. Вон молодая солдатка — так и пышет здоровьем и силой, а на голове черный платок, видно, по погибшему брату. Верно, боялась, что не снимет его, ежели, не дай бог, и муж погибнет. Но, получив сообщение о том, что муж ее жив, она, хотя в доме и без нее есть кому сходить, прихватив с собой соседку, сама пришла в город, и прямо в «Красный Крест»! Раскрасневшаяся, счастливая и почти пристыженная, держа подругу за руку, она шла, как на храмовый праздник, будто собиралась после божьей службы в церковном дворе вместе с мужем плясать коло, как бывало прежде, когда она еще ходила в девушках. Подойдя к «Красному Кресту», стала торопливо протискиваться сквозь толпу, чтоб поскорее войти внутрь. Служитель не хотел пускать в канцелярию вдвоем — положено-де входить по одному, но она сумела его разжалобить.

— Пусти, пожалуйста! Пусти обеих, ведь то ж его родная сестра! — соврала солдатка — ведь слыханное ли дело, чтоб она, молодая жена, вошла одна к чиновнику и расспрашивала о муже!

Войдя в канцелярию, она молча подала чиновнику полуразвернутый лист бумаги с уведомлением и еще ближе притянула к себе соседку.

Чиновник развернул письмо и спросил:

— Вы уже прочли?

— Да, да, прочли! — ответили подруги в один голос — Но, видишь ли, только ты, сударь, не обижайся, боимся мы, что не все прочли и нет ли тут еще чего… А ты сидишь здесь, в этом доме, и скажешь нам все как есть.

Чиновник, привыкший к подобным сценам, улыбнулся, снова развернул письмо и начал читать:

— Милован…

— Да! — вырывается из глубины груди пылкое подтверждение жены.

— Милован Ристич, рядовой такой-то и такой-то роты, такого-то и такого-то батальона…

— Да, да, да! — вздыхает она, жадно глотая канцелярский воздух, быстро наполнявшийся именем и званием ее мужа.

— Итак, Милован Ристич, родом из Врчина, сообщает своей жене Стамении и всем прочим родственникам, интересующимся им, что он цел и невредим, пребывает в здравии и просит свою жену Стамению тем же способом известить его, жива ли и здорова она… — закончил чиновник, сложил письмо и подал его женщинам.

Итак, ничего нового. Все то же, что они и сами прочли в селе. Надо уходить. Но уходить не хочется. Особенно молодке. Разрумянившаяся, взволнованная, она потными руками сжимала плечо подруги, словно молила ее о помощи. И та пришла на помощь. Оторвавшись от нее, она решительно подошла к чиновнику.

— Сударь, уж ты не гневись и не обижайся на нас, дурех, надоедаем мы вам всякой ерундой. Она вот, его жена, хотела бы, только не обижайся… — Смутившись, она сунула руку под платок и принялась чесать от уха и до самой ключицы свою потную, красную, опаленную солнцем шею…

— Чего вы еще хотите? — удивился чиновник.

— Знаешь, его жена… Три с лишним года ничего о нем не слыхала. Так вот знаешь, теперь ей хочется хоть одним глазком взглянуть на ту книгу, письмо и печать, или, может, штемпель, какие пришли оттуда, от него, и с какого вы списали и послали нам это. Она хочет увидеть то, что пришло оттуда, и тогда ей будет казаться, будто она видела его самого.

Чиновник понял наконец, чего им надо. Продолжая улыбаться, он поднялся и достал папку с бумагами.