Книга чародеяний
Шрифт:
Арман не позволил себе упасть в эту пучину слишком глубоко, поэтому неизящно перевёл тему:
– Мы все понимаем это по-своему, как по-своему видим мир. Вот скажи…
– Да? – встрепенулась Лотта. Она выпила достаточно, чтобы открыто и без стеснения смотреть ему в глаза, и медовый взгляд напротив растопил душу Армана и почти отвлёк его от мрачных мыслей, которые никто не звал.
– На какую птицу я похож?
Ведьма посмотрела на него с некоторым удивлением, а потом прыснула, склонившись над бокалом. Арман не знал, что именно её развеселило, но заразился немедленно. Зеркало… или живой человек. Нет, Лотта не позволяла кому-то подражать себе, значит, он всё-таки что-то может сам!
– Дай подумать, – отсмеявшись,
– Филин, – наугад сказал Арман, и девушка снова засмеялась. – Или сыч. Или…
– Прекрати… какой ты сыч!
– Всего лишь вспоминаю, как меня называли прежде, – протянул Арман и покосился на бутыль вина. Наверное, им хватит. – Ну? Мне нужна помощь знатока.
– А следопыт твой в птицах не разбирается? – Лотта снова приподняла бровь.
– Не знаю. Не спрашивал, – честно ответил он. – Но у меня как-то нет желания вваливаться к ним в дом задавать такие вопросы.
– Ой, не смеши меня! Как представлю…
– Ты не представляешь самого худшего, – покачал головой Арман. – Если Адель покрутит пальцем у виска… Берингар-то в самом деле задумается… и отвечать будет долго и обстоятельно!
В этот раз хохотали оба, причём довольно долго. Разлука с сестрой не проходила бесследно, но сейчас Арман Гёльди более всего на свете желал знать, на какую птицу он похож.
– На грача, – заявила Лотта, перестав пристально его разглядывать. – Точно, ты вылитый грач. Чёрный и пушистый…
– Чёрный и пушистый?!
– Не перебивай! Между прочим, если бы ты иногда изволил смотреть на себя в зеркало, не удивлялся бы… Умный, – чуть подумав, добавила она. – И загадочный. И ещё…
Арман ждал чего-то невероятного. По всей видимости, зря.
– Клюв похож, – рассеянно заметила Шарлотта, сделав рукой неопределённый жест в сторону его лица. – Ну, как это у вас называется… нос.
Арман потерял дар речи.
– Не обижайся, – её смех показался виноватым. – Честное слово! Не люблю такие вопросы… не хотела тебя задеть. Меня матушка тоже однажды спросила, на какую птицу она похожа, а я, маленькая дурочка, так и сказала ей прямо – на курицу… Ну и крику было, Арман! Ты не представляешь! Она, наверное, до сих пор в обиде… А я сказала то, что вижу, без дурацких образов, которые люди сами додумывают птицам. Может, курица в нашем представлении не очень умна, но она славно заботится о потомстве, а окрас пёрышек – точь-в-точь волосы моей матушки… Ей, конечно, не понравилось быть наседкой… но и курица в случае опасности знаешь как заклевать может? То-то же.
– А отец твой на кого похож? – не вытерпел Арман, выдержав мало-мальски приличную паузу. Лотта немного помолчала и ответила:
– Да тоже на грача… – и улыбнулась, открыто глядя ему в глаза.
Они допили вино, съели что-то, что попалось под руку, и отправились в комнату в полутьме. Ливень перешёл в занудный дождь, став фоном для мыслей, слов, шагов и смеха; Мельхиор давно спал, сопел под столом в кабинете Армана, где для него был постелен специальный коврик. Арман и Лотта добрались до спальни и с весёлой неловкостью пьяных людей позволили друг другу переодеться по отдельности – здесь была и ширма, и женская сорочка, которую Шарлотта без зазрения совести (а точнее, с заделом на будущее) оставила в шкафу в первый же свой визит. Говоря по совести, они дольше витийствовали, чем переодевались, и отпускали остроумные шутки о возможной близости.
Комната выстыла, пришлось согреваться собственным теплом. Арман отогнал от себя
мысли о том, как сейчас была желанна его гостья – он привык держать слово, а уж держать себя в руках выучился с раннего детства.– Чёрный и пушистый, – пробормотал он, глядя в тёмный потолок. – Ну-ну.
– Не понравилось, что ли? – пробормотала Лотта. Её голова лежала у Армана на плече, уставшее за день тело было тёплым. – А я правду говорю.
Пожалуй, она права. Волосы Армана, отросшие почти до плеч, казались ещё темнее на контрасте с бледной кожей, одежду он тоже предпочитал чёрную, как и перчатки, и трость… Себя со стороны Арман не видел, но вынужден был согласиться – в конце концов, бывало хуже. Милош вообще сравнивал его лицо с могильной плитой.
– А нос тебе чем не угодил? – шёпотом осведомился Арман, чуть повернув голову. Светлые волосы Лотты пощекотали его подбородок.
– Что? А, нос… Да я все носы клювами называю. Не беспокойся.
Что тоже недалеко от правды: с самого детства держа связь с птицами, Лотта не делала особой разницы между ними и людьми. У птиц в её представлении вырастали руки, а у людей – перья.
Со стороны окна послышался слабый стук, совсем не похожий на дробь дождевых капель. Арман успел напрячься и вспомнить, где он теперь хранил оружие, а Лотта тут же подняла голову от подушки и соскочила с постели – сна ни в одном глазу.
– Воробушек, – донёсся до Армана её нежный голос. Скрипнули ставни, в комнату ворвался путаный ком ветра и дождя, потом всё снова стихло. Когда Лотта присела на край кровати, в её руках трепыхалась пташка: это в самом деле был воробей, мокрый, словно его искупали, и очень слабый. Он не боялся человеческих рук, а точнее, рук ведьмы; более того, он чувствовал в ней поддержку. – Ты лежи, я схожу покормлю его чем-нибудь… пусть обсохнет, а потом полетит.
– Мельхиор, – предупредил Арман, чувствуя, что сам безнадёжно проваливается в сон. Глаза уже слипались, и Лотту он видел через сонное марево. – Следи, чтоб не сожрал…
Девушка что-то ответила, но он уже не слышал. Комната и всё, что было за её пределами, погрузилась в глубокую осязаемую черноту.
И в этой черноте Армана не ждало ничего хорошего.
Нельзя сказать, что преследовавшие его кошмары напоминали злой сон, который на них с ребятами наслали в колдовской деревне Кёттевиц: тогда каждый увидел то, чего боялся больше всего, и Арману пришлось признать, как сильно он на самом деле переживал за книгу. Было в этом что-то не то, но спросить-то не у кого, а самому ломать голову о столь неприятную загадку не хотелось. Нет, такого ужаса Арман больше не испытывал никогда, но некоторые ощущения повторялись изо сна в сон. У большей части снов не водилось даже сюжета – страх, отторжение, отчаяние и тупая боль в груди. Иногда он видел мёртвого писаря, тела на дороге из Брно и расширенные в испуге глаза ясновидицы Эльзы. Иногда ему снился замок – такой, в каком они собирались со старейшинами и послами, принимая на себя миссию по созданию книги и расставаясь с нею. Пожалуй, дело в том, что Арман видел не так уж много замков и само здание запало ему в душу, но в облюбованной колдунами крепости не было и десятой доли того леденящего ужаса, которым дышал каждый камень в этих стенах.
Образ пугающего замка преследовал его и сегодня. Во сне Арман не был одинок: небольшие группы и солидные толпы встречались то тут, то там, пока он ходил по лестницам и коридорам, выбирался на балкон, выглядывал из башенных окон. Лиц оборотень не различал, и это коробило его, привыкшего обращать внимание на малейшие черты. Одни пятна. Арман бродил по замку бесконечно долго и искал выход; выхода не было; тогда в дело вступал страх, только и ждущий своего часа, и Арман срывался на бег – глупо и бессмысленно, но, наверное, так чувствует себя угодившее в ловушку животное. Загнанный зверь… Бежать уже некуда, а он всё пытается. Как будто его судьба не в руках охотника.