Книга чародеяний

– Игра слов, – жёстко перебил Арман. – Игра слов и только. Если я назову книгу магией, это не сделает её таковой.

– А что сделает? Ты готов дать другое определение магии? Мы слишком много говорили об этом вслух и на письме, – Берингар тоже не собирался останавливаться. – Вспомни о клятве писаря, об особом образе записей. Пишущий пропускает через себя определённое количество магии, он делится ею через других – и сохраняет на страницах книги. Пока история не записана, она не имеет трети свой силы.

– Твои слова, – невпопад вспомнил Милош. – Это ты говорил. В Безансоне…

– Тогда я повторял за старейшинами. Арман, ты прав насчёт слов, нельзя придавать им слишком много значения, но нельзя придавать слишком мало. Я всего лишь хочу сказать, – устало закончил он, – твой приказ умереть – кому он был отдан? Кто его получил?

Арман не смог ничего ответить. Он по-прежнему не верил, но в холод бросило всё равно. Как тогда… в самом начале. Знала ли матушка Эльза, к чему приговаривает его? Хотя ясновидица ни при чём, она могла только предупреждать, не называя вещи своими именами. Спрашивать старейшин бесполезно, судя по тому, что сказал Бер – они либо смирились, либо тоже ещё не поняли.

– Я готова подтвердить слова сии, – вмешалась Чайома, о которой спорщики умудрились забыть. – О хранилище чародеяний и о том, чем оно стало. Неясно лишь то, сколько магов и земель накрыла смерть. Может статься, далеко за морем ничего не произошло. Может статься, те, кто не оставил своё слово, в безопасности.

Чайома добавила, задержав тяжёлый взгляд на Армане:

– Ноша твоя горька, потомок Гёльди, но в ней правда. Во всём, что ты говорил чужими устами… Мне неведомо, что будет дальше, но в моих мыслях осуждения не будет.

Она ушла.

Арман постарался осознать то, что сделал, и не смог. Добил его Милош, тоже вспомнивший Эльзу фон Беккенбауэр:

– Помните, что нам тётушка в Дрездене сказала? Что всё кончится плохо, хотя мы поступаем правильно… Получается, нечего жалеть.

– Не могу поверить, что тебе не жаль, – Берингар обратился к Милошу, и что-то в его голосе было таким же, как тогда в нижнем зале – обречённым, как будто лёд больше не прятал всего и по нему пошла маленькая трещина. – Разумеется, Арман поступил правильно, а то, что названо неизбежным, и вовсе не подлежит ни жалости, ни осуждению. Оно просто есть. Но неужели тебе не жаль?

– Магии? Не знаю, – протянул Милош, он выглядел скорее потерянным, чем грустным. – Честно говоря, сам себе удивляюсь… но до меня пока не дошло. Просто не верится, что так в одночасье всё может взять и исчезнуть. Наверняка у матушки что-то осталось, хотя бы капелька.

– Чайома права, всякое может быть, – рассеянно согласился Арман. Он устал и хотел спать, пусть и боялся заснуть, но теперь друзья вошли во вкус – им тоже не нравились белые дыры.

– Чайома-то ладно, а что там со старушкой Вивиан? Лично я запутался, ты говоришь, она причастна, но в нижнем зале ничего не знала…

Арман глубоко вдохнул и ничего не сказал. Он сам в последний момент разобрался, и то не до конца, в делах мадам дю Белле: по большому счёту, вина пожилой ведьмы заключалась в устранении писаря, чего хотели многие, и в том, что она одалживала своих маститых гипнотизёров Хартманну, чего хотел он один. Ложное обвинение Юргена Клозе её устраивало, как и жертва Арманьяка, и заглохшее расследование, но многочисленные жертвы на пути, убийство Густава и подмена Хартманна прошли мимо мадам дю Белле.

– Между ними точно что-то было, – заявил Милош. – Прямо в театре, да? Ну старики дают, хотя не всегда же они были стариками.

– Не знаю, – признался Арман, борясь с зевотой. – Хартманн в своих дневниках говорил о событиях, а не о чувствах, и мне заявил, чтобы я на них не рассчитывал… Я просто перечислил те места, где у них были «свидания» и они обсуждали всякую политику… Это было лучше, чем позволить ей задать прямой вопрос. Я бы не ответил…

– Хватит на сегодня, – негромко сказал Берингар и кивком велел Милошу подняться. Арман удивился, что следопыт не продолжил бесплодные расспросы об отце, и снова мысленно укусил себя: Бер предпочёл дать ему отдохнуть, а не выдоить досуха бесконечными разговорами. Он был другом, а не врагом, и думал не только о себе. – У нас будет время обсудить всё остальное. Арман, мы уходим. Есть ли что-нибудь, что нам нужно знать прямо сейчас?

– Есть, – снова встрял Милош, но в этот раз по делу. – Что будет делать наша посольская скотина? Арман, конечно, постарался и сделал его героем, но если магия и вправду сдохла вместе с книгой… Щекотливая ситуация, – злорадно заключил он.

Берингар снова воздержался от комментариев, а Арман сказал только:

– Он придёт. Не знаю, что он будет делать… но придёт.

Хотя бы посмотреть на дело рук своих. Что бы ни стряслось с замком, с книгой, с оборотнем, он точно явится, чтобы узнать наверняка – и строить новые планы.

– О нет, – застонал Милош. – Опять эти ваши заумные расчёты, кто чего ожидает, кто что скажет и подумает? Я больше не могу!

– Нет… я просто знаю, – пробормотал Арман и провалился в черноту, которая не была толком ни сном, ни явью, ни обмороком. Вскоре он очнулся и хотел закончить фразу, объяснить свою уверенность, привести посольские аргументы, уточнить, как давно из замка исчезли соглядатаи, но рядом сидел пан Росицкий. – Пан Михаил… давно вы здесь?

– Минут пятнадцать, – вежливо ответил тот и поправил подушки за головой Армана. – Ты отдыхай, не беспокойся… что бы там ни было.

Лицо пана Росицкого было таким ласковым, а глаза лучились столь искренней заботой, что Арман даже не вспомнил о своих кошмарах, связанных с этой кроватью, комнатой и замком. Он кивнул, но говорить не смог, а потом перевернулся на бок, чтобы добрый пан Росицкий не видел его слёз.

***

В замке Эльц стояла тишина. Конечно, кто-то шептал, говорил и даже кричал, многие топали ногами, кряхтели, чихали и кашляли; разумеется, то и дело хлопала дверь, или стучал полый доспех, или шуршали по полу длинные плащи, но тишина всё равно стояла, Милош ощущал её всем сердцем и кожей. Они действительно оглохли, получили по башке, ненадолго спятили… так ему хотелось верить, и он верил, пытаясь отыскать в себе хоть искорку прежнего огня. Странно, когда он был, этот огонь, Милош его не замечал. Нельзя сказать, что он резко почувствовал себя другим человеком, он даже не сильно переживал, но отсутствие чего-то, что трудно описать словами, сказывалось.

Тяжкие думы не давили на него со всей силой отчасти из-за Армана – вот кому точно хуже, – отчасти из-за того, какую кашу заварил господин посол. Каша-то ладно, не из такого варева выбирались, только котёл опрокинулся… Кое-как отдохнув, Милош снова выбрался на свет, убедился, что ни из Берлина, ни из Праги никто не приезжал, и разыскал Берингара.

– Я знаю, что надо делать! – заявил Милош, налетая на него в коридоре замка. Берингар по привычке отступил на полшага во избежание ожогов, объятий и пистолетов, но ничего не случилось. – Ты всех арестуешь – старушку Вивиан, её прислужников, потом приедет Хартманн и ты арестуешь его…