Книга чародеяний

– Пап? Ты чего?

– Полагаю, нужно в очередной раз прояснить ряд вещей, – речь посла привлекла внимание всего зала. – Повторенье, как известно, мать ученья, да и не только. Возьму на себя эту ответственность… а вы, если что, меня поправите. Итак, мы хотели создать источник памяти и для большей убедительности напитать его магией. Не просто защитные чары и заговорённые чернила, но настоящие воспоминания, заключённые в бумагу, настоящее колдовство… Материализовать чародеяния мы с вами не в силах, разве что запомнить. Но собрав их письменное воплощение в одном предмете, и без того задуманном как предмет магический, мы кое-чего не учли.

Всем известно, что будет, если пресытиться самой вкусной пищей, перепить самого вкусного вина, набить сундук под завязку самыми дорогими вещами. Рано или поздно всё это лопнет и погребёт под собой нерадивого создателя, – говорил Хартманн. Его слушали внимательно, ловя каждое слово: кто искал промахи, кто пытался уловить суть. – Мы не подумали, что такое может произойти со сведеньями, с простыми словами на бумаге, но слова не были простыми, как и бумага, и чернила, и переплёт, а сами сведенья… что ж, это наша память, живая память. Пока и до сих пор – это наше с вами настоящее. Кого из нас не сводил с ума бесконечный поток мыслей в голове? Пожалуй, только тех, кому сие развлечение недоступно, – господин посол добавил иронии, и те, у кого ещё оставались силы, посмеялись. Остальные, видимо, оскорбления не уловили. – То же, друзья мои, происходит и с магией. Сильнейшие ведьмы, не имеющие возможности использовать свой дар, сходят с ума, внутри них происходит взрыв. Вы можете себе это представить?

– Милошек, – снова позвал пан Росицкий. Он смотрел на Хартманна с книгой и улыбался так счастливо, что казался лишним человеком на этом собрании. – Почему ты мне раньше не сказал?

– Что? – беспомощно переспросил Милош. Он тоже чувствовал себя – нет, не лишним, просто отсутствующим. Потому что присутствуй он на самом деле, дурень эдакий, заметил бы…

– И зелье, в котором намешали слишком много всего, и убежавшее молоко – выберите сравнение, какое вам ближе, вы всё равно будете правы. Главное, чтобы эта аналогия привела вас к мысли о пресыщенности, о переполненности… и как бы мы с вами ни называли подобное явление, оно всегда чревато последствиями. Так что же с нашей памятью, зачарованной и крепнущей с каждым новым воспоминанием? Что с простым фолиантом, который был вынужден всё это хранить? Мы не думали, что последствия взрыва обрушатся на нас, надеялись, что когда-нибудь магия сама собой тихо-мирно исчезнет, отойдёт в мир иной, как отживший своё почтенный старец, и всё… и нас это не коснётся, и получат простые люди обычную книгу со старыми сказками, и никто не будет под угрозой. Об угрозе мы вообще не подумали, потому что считали, что нам равных нет. К слову, равных нам действительно нет, и в этом проблема, – неожиданно резко сказал Хартманн, и все вздрогнули. – Змей сожрал собственный хвост, друзья мои. И подавился.

Мы имеем не просто память и залог того, что наша правда, наша история, наши имена останутся в веках. Мы сделали вещь, из-за которой убивали – так же, как люди убивали нас. Мы сделали вещь, которая убивает сама – повезёт ли во второй раз? – и настраивает нас друг против друга. Слишком много надежд мы возложили на неё, забыв, что она суть порождение наших слабых и сильных сторон, самых слабых и самых сильных. Всё равно что наделить беспомощного младенца самой мощной магией в мире, вот что мы сделали.

Торжественная речь победителя превратилась в монолог, полный простой жестокой правды. В рядах старейшин не было единства, и некоторые из них агрессивно качали головами и потрясали кулаками, а другие – другие медленно опускали головы, кивали. И соглашались.

– Не скрою, мне хотелось обладать книгой чародеяний, возможно, в далёком будущем самому передать её людям. Такая честь… Хотелось и другим из вас, самым смелым и амбициозным, но не эти ли амбиции завели нас так далеко? Не неуёмное ли желание охватить всё на свете, напичкать книгу как можно большим количеством историй, правды, чтобы ею потом подавились уже не мы, а лишённые дара люди? Я долго ждал и наблюдал, как и уважаемые старейшины, и пришёл к выводу, что иного выбора нам не остаётся. В этой жизни важно идти до конца, – Хартманн понизил голос, и к нему прислушались с удвоенной силой. Он печально смотрел куда-то перед собой, ссутулив плечи, будто заранее жалел о том, что затеял. – Но иногда важнее найти в себе силы вовремя свернуть с пути, остановиться, отказаться от задуманного. Найти другие способы добиться цели. Пока немногие из нас понесли утраты на этом пути… – В углу низко опустили головы стражники – бывшие соратники Густава Хартманна. Гибель юного следопыта в последние недели полоскали по любому поводу не как светлую память, а как аргумент для спора. Кто-то снова похлопал Милоша по плечу, но он уже не обернулся. – Но последние события доказали, что с большими потерями мы можем не справиться. Кто станет следующим? Кто не удержит меча, кто не опустит пистолета? Кто, если лучшие из нас, если те, кто присутствовал при самом рождении артефакта, едва не погибли по его безмолвной прихоти? Скажу честно, я думал – наивно и самоуверенно, не спорю, – что способен на это, но нынешнее собрание открыло мне глаза. Никто на это не способен, потому что книга чародеяний вобрала в себя не один десяток… даров, не одну сотню чужих способностей и чар.

Это не значит, что книга сама по себе способна колдовать. Конечно, нет. Это значит, что она знает слишком многое и помнит, как это делается, чего мы с вами и добивались, только она не обладает ни сознанием, ни самоконтролем – и лишает его нас. Такой вот острый алмаз без оправы, сгусток силы на ветхих страницах… силы не светлой и не тёмной, но совсем уж очевидное я повторять не стану.

Милош отчаянно пытался думать и обращал внимание на то, что посол повторяет одно и то же разными словами. Это помогало: те из слушателей, кто плохо внял гласу разума, прониклись метафорой с алмазом, кому сравнения показались неуместными – почуяли неладное на словах о взрыве. Наверное, намёк на Адель Гёльди был слишком прозрачным, но говорящего это уже не волновало. Как и премудрых, чтоб не сказать перемудривших, старейшин… Милош не понимал, почему они не сложили давешнюю «смерть» Армана с кровью «Хартманна», а потом его осенило аж дважды кряду – видимо, в награду за прошлые глупости. Те, кто не сложил, поверили Берингару, ведь следопыт прилюдно подтвердил смерть друга, оборотня и члена своей команды. А те, кто сложил, молчали… и не возражали против того, что он делал.

– И эту вещь мы приручить не сможем, – посол выглядел всё так же печально и отстранённо, но по голосу было ясно: возражения не принимаются. А кто бы спорил? Он же теперь полноправный хранитель, это подтвердили до и после обмана с кровью… – С благими намерениями мы создали монстра, который нас и уничтожит. Господа старейшины говорили о хранении, мы все о нём говорили, а что книга? Сохранит ли она что-то от нас самих, от наших потомков? Я долго ждал, надеясь, что ситуация изменится, что мы найдём решение справедливое, безопасное и безболезненное… мы не нашли. И так ли важно, кто примет на себя эту ношу, если итог будет безрадостен? Дамы и господа, друзья и те, кого я знаю мало… Вряд ли вы поблагодарите меня, вряд ли похвалите, но это и неважно. Я сказал вам то, что думаю, и сделаю то, что должен, чтобы никто больше не пострадал.

Милош ненадолго закрыл глаза. В своей голове, как и в замке Эльц, бежать было некуда, и память услужливо подбрасывала ему яркие картинки, в которых плавились и бились витражи, Адель сходила с ума и ворожила огненный ветер, а Арман перевоплощался в священника. Сам он, помнится. гадал, придётся стрелять в ведьму или всё-таки пронесёт… «Тише, дети мои!» – говорил священник в Мецском соборе, воздевая руки к потолку. «Тише, не гневите Господа, Он и так разгневан. Выйдите, дети мои… Вы можете пострадать…» Открыл. Впереди, охваченный голубоватым сиянием нижнего зала, по-прежнему стоял господин посол. Одной рукой он держал книгу, другой опирался на трость, за стёклышками лихорадочно поблескивали глаза, глаза человека, который на что-то решился – даже если это будет последним, что он сделает.

– Я мог и не говорить вам всё это, – Хартманну всё-таки пришлось сделать паузу и откашляться, так что железо из голоса исчезло. Тень под губой казалась струйкой крови. – Мог просто забрать книгу и уйти, раз вы доверили мне её, раз она сама мне себя доверила… вы свидетели. Но что ж, мне захотелось объяснить, в какую ловушку мы себя загнали. Объяснить то, что я рано или поздно сделал бы – с вашего согласия или без него, с чужою помощью или сам.

– Что вы хотите сделать? – спросила Моргана каким-то безжизненным голосом, словно знала всё наперёд. Хартманн перевёл рассеянный взгляд на неё, будто кучка стариков в капюшонах в самом деле никогда ничего не решала или перестала решать в последние месяцы, годы, и слушались их только по привычке и из-за громкого, порой скрытого имени.

– А вы меня остановите?

– Нет.

– Нет, – подтвердили другие старейшины. Очень тихо. – Не остановим…

– Уже не сможем… А жаль! – пискнуло что-то совсем уж старое и дряхлое, не достававшее Мерлину до плеча. – Что ж теперь будет!

– Надо было раньше, – добавил очередной капюшон. Что он имел в виду, книгу или хранителя, не понять, да и не хочется уже.

Кто-то из старцев хотел возразить, но их почти не было слышно. Что ни говори, а великая затея провалилась с треском: книгу в нынешнем состоянии не контролировали даже её создатели. Если когда-то игра и стоила свеч, теперь они погасли, а особо азартные игроки рисковали обжечься воском.

– А я же говорил! – пискнул было Хольцер, но кто-то вульгарно зажал ему рот.

– Погодите, Роберт, – снова Свен. – Погодите… может, это слишком радикально… может…

– А может, ну его? – подал голос итальянец. – В самом деле! В следующий раз придумаем что-то получше, не такое опасное… научившись на своих ошибках, – с ним согласились многие, и даже напряжение в зале несколько спало. Жаль, что ненадолго.

– Хватит, – воскликнул турок. – Я с ним согласен! Только как?

Милош переводил взгляд с фигуры посла на Берингара, туда-сюда, туда-сюда, аж глаза заболели. Пан Михаил опять о чём-то спрашивал, но он не слышал. Поймать бы какой-нибудь знак, хоть на этот раз!.. Но знаков не было: человек с видом и манерами Роберта Хартманна видел только книгу, а Берингар неотрывно следил за ним, не глядя ни на кого вокруг. Милош наконец обернулся к отцу.