Книга чародеяний

— Ты правда не знаешь? — уточнил Арман, не зная, плакать или смеяться. С одной стороны, Берингар казался ему непогрешимым и бессмертным источником вечного знания, для которого не существовало ничего, о чём бы он не знал. С другой, в памяти всплыли детали их первых разговоров. — Ты ведь… ты рос без женщин?

— Можно сказать и так, — ответил Берингар, не вдаваясь в подробности. — Я провёл не так много времени с матерью, а родных сестёр у меня нет.

Арман закусил губу и потянул время, тыкая ложечкой пудинг. Милош сделал вид, что подавился, потом долго осуждающе кашлял, потом уставился на Армана. Берингар терпеливо ждал, заинтригованный своим невежеством.

— А кому был адресован вопрос? — невинно переспросил Милош.

— Полагаю, вы оба знаете больше моего.

— Не спихивай на нас ответственность ещё и за это! — возмутился Милош и обхватил голову руками. Он был пьян. — Ох, ну почему… нет, в этом, конечно, нет ничего страшного…

— Нет, — согласился Арман, которому тоже было неловко. — Другое дело… проклятое пламя, почему тебе сообщаем об этом мы?!

— Я мог бы дождаться любой из знакомых нам всем женщин, но у меня есть настойчивое предчувствие, что задавать такие вопросы в лоб не стоит, — совершенно правильно угадал Берингар. — Особенно после шабаша.

— Особенно после шабаша, — повторил Милош. — Ага. Ну, слушай… с какой бы стороны подступиться… Арман, помоги мне.

С горем пополам, сделав десяток лишних лирических отступлений, они подошли к вопросу женского здоровья. Добравшись до ежемесячных кровотечений, Арман понял, что по какой-то идиотской причине язык завязывается в узел, и вряд ли виноват алкоголь. Он жил с сестрой с самого детства и знал об этом больше, чем многие знакомые мужчины: помогал ей нарезать кусочки ткани и делал работу по дому, когда Адель лежала на постели и шипела сквозь зубы, и ничто из этого не было для него ни тайным, ни постыдным. Почему-то рассказывать об этом другому мужчине оказалось не так-то просто, словно он выдавал чужие тайны.

— Вот так, — пробормотал Милош, которому сливовица тоже не придала ни храбрости, ни красноречия. — У меня тут этих женщин… я знаю, о чём говорю… У Катки первая кровь пошла сегодня утром, ну вот она и поехала.

Надо отдать ему должное, Берингар выслушал их сбивчивые объяснения внимательно и тихо, с неким уважением, не задавая лишних вопросов. Для него это был всего лишь очередной «объективный факт», и Арман понял, что они с Милошем — полные дураки: даже возьмись они объяснять что-то в самом деле неприличное, Берингар вряд ли стал бы реагировать иначе.

— Женское тело удивительно и полно секретов, — торжественно заключил Бер. — Спасибо, вы позволили мне заполнить непростительный пробел в образовании, впрочем, узнать всё это мне было неоткуда… Значит, первый приход кровей является допуском на ведьмину гору?

— Да, — кивнул Арман. — Поэтому девушки попадают туда приблизительно в одном возрасте. Адель не повезло, и она… ну, это уже все слышали…

— А если женщина склонна к перепадам настроения, то это вообще конец света, — бормотал Милош, видимо, подавленный шквалом воспоминаний. — Лучше на глаза не попадаться. Это я про ведьм говорю, такое бывает… лучше не знать… Хотя не-ведьмы немногим лучше, но они хотя бы не нашлют на тебя порчу за то, что криво посмотрел. И за то, что не закрыл окно. И за то, что…

— Об этом я не знал, — признался Арман. — Адель в любой день месяца может разнести половину улицы, поэтому разницы никакой.

По иронии судьбы, вскоре после этого Адель Гёльди взорвала скалу.

***

Когда-то Адель казалось, что она уже перенесла всевозможные лишения и унижения. Разумеется, это было не так. Сейчас Адель лишили одежды, что до унижений — она одна чувствовала себя странно: Катка немного стеснялась своего тела, маленького и угловатого, но повторяла всё за мамой, и ей становилось проще. Адель же совершенно не считала нормальным то, что происходило, но… за каким-то из костров не была одета вообще ни одна женщина. Все они щеголяли своими телами — в меру худыми и худощавыми, стройными и гибкими, плотными и совсем уж заплывшими от жира. Самые разные тела окружали Адель со всех сторон, они блестели, пахли, отталкивали и манили. Кому-то повезло — многие ведьмы прикрывали грудь распущенными волосами, а кто-то, как пани Эльжбета, мог шествовать как в платье, лишь освободив гриву. Но как раз такие предпочитали ничего не стесняться: на глазах девочек и ещё двадцати-тридцати незнакомых женщин пани Эльжбета остановилась, выгнув спину, подняла руки кверху и небрежно собрала свои огненные волосы в простую причёску. Тяжёлые и непослушные, они бы упали, если б воздух не был таким густым от количества разнородных магических сил.

Адель была уверена, что не доживёт до утра, потому что умрёт от стыда. Ей было нечего стесняться — она считалась стройной, хотя и чересчур худой из-за недоедания и бледной из-за образа жизни, но то в мире людей, а здесь-то как? Несмотря на то, что все кругом были абсолютно нагими, Адель никак не могла найти в себе силы раскрепоститься. Её стрижка была слишком короткой и едва доставала до плеч, а волосы на лобке абсолютно не придавали уверенности, скорей наоборот. У кого-то они были, у кого-то — нет… Взгляд Адель против воли метался от одной ведьмы к другой, и, хотелось ей того или нет, задерживался на тех местах, которые обычно принято прикрывать. Многие широко расставляли ноги, стоя и беседуя с приятельницами. Ведьмы откровенно наслаждались своей наготой, и ни телосложение, ни цвет кожи, ни шрамы, ни растяжки, ни волосы, ничто не могло им помешать.

— Иди сюда, пойдём, пойдём! — рядом смеялась Катка и то и дело хватала Адель за руку. — Смотри, они через костёр прыгают! Мне страшно!

«Мне страшно» прозвучало с таким восторгом, что верилось с трудом. Потеряв из виду пани Росицкую, Адель решила держаться рядом с её дочерью, поэтому остановилась у огня. Катка встала в очередь и бесстрашно приближалась к пламени. Иногда она по привычке пыталась одёрнуть рукава или поправить юбку, но, обнаруживая, что одежды нет, быстро забывала об этом. Адель так не могла — она заставляла себя стоять прямо, держаться ровно, но всё равно инстинктивно пыталась сгорбиться, закрыться, защититься от пустоты, которая светилась и привлекала внимание.

В этот раз мало кому было дело до Гёльди — возможно, потому что она уже прошла. Ту, которую не хотят видеть совсем, не пустили бы: значит, она как минимум не изгой и может стоять тут и ни с кем не разговаривать.

— Адель!

Или нет.

Первым порывом Адель было закрыться руками, но от этого она себя удерживала, держа руки со скрещенными пальцами за спиной. Увидев знакомое лицо, Адель не справилась и перевела руки вперёд, надеясь, что её небрежный жест не сочтут попыткой прикрыть промежность. Барбару Краус, шедшую навстречу, явно ничего не смущало: она передвигалась уверенно и спокойно, качая крепкими бёдрами. Косы Барбары, перекинутые на грудь, немного прикрывали её сверху. Адель усилием воли заставила себя не смотреть вниз — ей казалось, что она таращится на всех, как одержимая, будто никогда не видела голых женщин. Видела, но… не в таких же количествах и не в таком месте! Обычно мы видим лишь голову, лицо и кисти рук; теперь именно эти части казались лишними, перегруженными на фоне не защищённых одеждой тел.

— Привет, — глупейшим тоном сказала Адель. Будь она в себе, она бы ни за что не поздоровалась первой. — Давно не виделись.

— Я рада, что ты здесь, — спокойно сказала Барбара. Она стояла близко, но на почтительном расстоянии, и это немного успокоило Адель. — Как продвигаются дела?

— Неплохо, — Адель недоумевала, почему об этом спрашивают её. Ведь, кажется, Барбара — подруга Лауры… — Даже хорошо. Наверное… Непросто, это точно. Разве ты не знаешь?

— Мы пока не виделись с Лау, если ты об этом. Я ищу её здесь, — объяснила Барбара, вежливо игнорируя сомнительное красноречие собеседницы и то, как её бросает то в жар, то в холод. — С кем ты пришла, если это не тайна?

— Не тайна. Пани Росицкая… — Адель вспомнила о Катаржине и обернулась через плечо. Дочка пани Эльжбеты как раз летела над огнём, то ли радостно, то ли испуганно вереща.

— Это хорошая рекомендация. Лучше и не придумаешь, — Барбара улыбнулась. Адель совершенно не знала, что ей сказать. — Возможно, мы больше не пересечёмся, я бы хотела тебе кое-что передать.

— Передать? От кого?

— От моей матери. Вряд ли ты её помнишь…

Адель помнила. Юлиана Краус — та самая ведьма, которая давным-давно приходила к маме и слушала её просьбы о посещении горы.