Книга снов

Я падаю, меня уносит течение, огни и цвета, и голоса окружают меня, меня уносит течение, будто все быстрее и быстрее засасывает в пучину, я растворяюсь, падаю все быстрее, падаю и…

День 39-й

ЭДДИ

Генри!

Я просыпаюсь в последних накатывающих волнах оргазма. Я лежу на спине, руки запрокинуты за голову. Желание просыпалось во мне, словно невидимая волна, которая крадется вдоль морского дна, а потом вздымается все выше и выше. И что-то в моем теле воспламенилось, не знаю что – это мой первый оргазм во сне. Мне сорок четыре года, и впервые возникшее во сне желание стало столь реальным.

Рядом со мной лежит Уайлдер, он спит, а у меня в животе – сгусток желания и нежности, который сжимается и разжимается, сжимается и разжимается.

Бедренные мышцы напряжены, на губах ощущается соль. Я была с Генри. Мое тело говорит об этом, а еще оно говорит: это был не сон, это правда. Я еще чувствую его тело на себе. И в себе. Я чувствовала, что меня любили.

Уайлдер еще спит? Или я разбудила его?

Я громко произнесла имя Генри. Я знаю, мои губы запомнили это. Мне кажется, я все еще чувствую его поцелуй, тепло, которое он оставил, силу, дыхание. Он всегда был таким горячим, настоящая печка, огонь; есть такие камни, которые хранят тепло целого тысячелетия.

Греза развеивается.

Потом вдруг чувство, что море его забрало у меня, смыло волной.

Бред!

Я тут. В реальности, где Генри лежит в коме и постоянно страдает от тяжелой пневмонии, которая гонит его прочь. От жизни к смерти. Снова ближе к краю этих миров-дисков.

Теперь страх всегда во мне, но все же я пытаюсь скрыть его от Уайлдера. Знаю, что стою на грани, еще чуть-чуть – и я разрушу наше совместное будущее.

Но я не могу ничего поделать. Более того, даже не хочу пытаться что-то с этим делать.

В реальности я сплю рядом с человеком, который не подозревает, что уже пять недель каждый день я вижусь с Генри. В том мире, где мне неизвестно, что принесет следующий день.

Во мне растет сильное, злое чувство утраты чего-то очень важного. Настолько важного, что без него никакой смех, ни одно прекрасное место, ни один день ничего не будут значить. Бесконечная тоска сдавливает мою грудь, живот, горло. Густая чернота заливает меня, она как большое, темное, глубокое море, в котором я тону.

Неужели Генри умер?

Я прислушиваюсь к дыханию Уайлдера, но он лежит спокойно рядом со мной в темноте, закинув одну ногу на мою. Я закусываю кулак.

Очень осторожно снимаю ногу Уайлдера с моей, чтобы встать.

Боль разрывает меня на части сильнее, чем прежде. Месяцами я не знала, как жить, зная, что больше не увижу Генри. Не коснусь его. Не поговорю с ним, не увижу его улыбку, его взгляд, не почувствую прикосновения его рук.

Больше не буду чувствовать себя любимой.

Любовная тоска – это умирание, а все прочее – мнимая смерть.

Я иду в просторную кухню, ступая босыми ногами по вощеным старым доскам, беру большую кофейную чашку, набираю холодной воды из-под крана и пью. У нее соленый вкус, вкус, оставленный на моих губах поцелуем Генри.

Мой муж мертв.

Я не имею ни малейшего понятия, почему мне так кажется. Мой муж? Генри мне не муж.

Сон, яркий, необычный сон. Мы были женаты, все было иначе, все.

Капелла стояла на зеленом утесе над морем, в ней красная дверь. Святой Самсон, так звали покровителя той церкви. Там мы назначили встречу, если потеряемся, так мы договорились.

Послезавтра Уайлдер уезжает в США с презентацией своей новой книги «До скорого». В ней говорится о людях, которые просто исчезли из жизни, не сказав никому ни слова. Он разыскал их и поведал их истории. Душераздирающие истории о конце и новом начале.

Профессор, который молча уходит из семьи во время ужина, чтобы поселиться в диких лесах Канады. Женщина, которая отправилась в отпуск, на одной из станций сказала, что идет в туалет, а вместо этого сошла с поезда. Гольфист, который в поисках мяча все дальше и дальше уходил в лес, да так и не вернулся на игровую лужайку, к прошлой жизни. Больная девочка, которая однажды ночью уходит из больницы, чтобы взглянуть на море.

Мне легче оттого, что Уайлдера не будет несколько недель.

И я смогу спать в Веллингтонской больнице, проводить ночи с Генри. Наконец-то, наконец-то, наконец-то. Не хочу упустить момент, когда он очнется. И все же я чувствую вину за то, что планирую свидания с Генри как с тайным любовником.

День 40-й

СЭМ

Что-то не так.

Я замечаю это, как только выхожу из лифта на пятом этаже.

В конце коридора будто сконцентрировались волнение, тревога, суета. А когда я подхожу ближе, то вижу, что Мэдлин занимаются трое. Бенни, Дмитрий и еще один из тех врачей, которых Дмитрий называет «газовщиками».

У сестры Марион на лице маска, она бросает взгляд через плечо, в котором читается: еще и этот. Тем не менее она спокойно говорит мне:

– Сэм, подожди, пожалуйста, за дверью.

– Что случилось?

– Подожди, пожалуйста, снаружи!

– Что с Мэдди? Что с ней? Сестра Марион? Сестра Марион!

Она не отвечает, а двое других – газовщик, Бенедикта и русский санитар Дмитрий – точными быстрыми движениями продолжают подключать какие-то аппараты к Мэдди. Катетеры на руках и под ключицей уже готовы. Она вдруг, как мой отец, оказывается опутанной щупальцами аппаратов, паутиной тотального наблюдения. Тот аппарат, что измеряет содержание кислорода в крови, мерцает, как ни разу не мерцал даже у моего отца. У Мэдди в крови очень мало кислорода, очень мало.

Ее глаза закрылись, она бледная, в испарине.

– Когда снизился уровень кислорода? – спрашивает врач, теперь я узнаю его, это анестезиолог, в отделении интенсивной терапии он контролирует глубину искусственной комы.

– Двадцать пять минут, – отвечает санитар. – Мазок из зева и биопсия уже в работе. Венозное давление продолжает падать.

– У нас максимум час, чтобы подобрать ей правильный антибиотик, и шесть часов, чтобы стабилизировать кровообращение, в противном случае… – Бенедикта умолкает, заметив меня у двери. Напряжение ее тела заполняет палату.