Королевы и монстры. Шах

– Зачем ты врешь ради него?

Либо тут есть камеры, либо Паук признался. Пытаться заговаривать ему зубы явно бесполезно, так что я решаю сказать правду.

– Не хочу, чтобы у него были неприятности.

Деклан медленно выпускает воздух через раздутые ноздри. Он изо всех сил сдерживается, чтобы не вцепиться мне в глотку.

– А почему тебя волнует, будут у него неприятности или нет?

– Я не хочу, чтобы у него были неприятности из-за меня. К тому же он показался мне милым.

– Милым?

– Да.

– Он убил шесть человек за последние семьдесят два часа.

– О. Гм. Ну, это кажется довольно большой цифрой для такого короткого промежутка времени. Но он преступник, так что, полагаю, это издержки профессии. У вас есть какая-то квота, которую нужно выполнять?

Вновь звучит медленный вздох. Когда он снова становится уверен, что сможет удержаться от соблазна сломать мне шею, то произносит:

– Ты околдовала двух моих людей. Одному из них ты сломала нос. А со вторым провела вместе всего пару минут. Киран считает, что он твой дворецкий. Паук уверен, что влюбился. Я больше никого не смогу сюда послать просто из опасения, что человек выйдет с намерением меня убить.

Я стараюсь скрыть улыбку. Если он увидит ее, то взорвется.

– Если у тебя иммунитет к моим чарам, это не значит, что у других он тоже есть.

Пугающе тихим голосом, опасно сверкая глазами, он произносит:

– Ох уж эти твои пресловутые «чары». Наверное, именно под их воздействием находился твой бывший, когда попытался ворваться в здание с оружием.

Я выгибаю бровь.

– Ставрос пытался меня спасти? Уже?

– Ага.

Мое сердце замирает.

– О господи! Он в порядке? Вы же не убили его, правда?

– А почему тебя это волнует? Он же тебе настолько наскучил, что ты бросила его.

– Это не значит, что я хочу его смерти! И я попросила тебя не трогать его, помнишь?

– Помню. И это единственная причина, почему он еще жив.

С облегчением выдыхаю и прижимаю руки к груди.

– Фух! И что ты с ним сделал?

– Отправил в кругосветное путешествие.

Я искренне не понимаю, правда это или такая ирония, но точно знаю, что он не тронул Ставроса. По выражению лица понятно, как он разочарован в связи с этим.

– Спасибо тебе. Я ценю. Искренне.

Когда он продолжает молча и неподвижно изучать меня своими полыхающими глазами, я снова становлюсь в боевую стойку.

– Ну что на этот раз?!

– Ты странная. И сильная. И невыносимая до предела. Я не могу решить, что лучше: посадить тебя на цепь, пока ты здесь, или спустить с поводка и натравить на своих врагов. Мне кажется, что они все будут у тебя из рук есть на следующий же день.

Я на секунду задумываюсь и отвечаю:

– Странно, но это прозвучало почти как комплимент.

– Это не так. Ты мне не нравишься.

– Ты мне тоже.

Воздух между нами искрится от напряжения. Сила его взгляда почти осязаема – она как электрический разряд проникает в мое тело и посылает импульс прямо мне между ног.

Он смотрит на мой рот и облизывает губы.

И это последнее, что я помню, прежде чем просыпаюсь в больнице.

16 Деклан

– Это субдуральная гематома. Маленькая, но опасная. Коэффициент смертности после таких травм мозга очень высок. Если тромб в ближайшие сорок восемь часов не рассосется сам, то ей понадобится операция, чтобы снизить черепное давление и восстановить поврежденные сосуды.

– А коэффициент смертности?..

– Это число смертельных исходов в конкретной популяции в определенный промежуток времени.

Мне приходится приложить почти физическое усилие, чтобы не вытащить пистолет и не выстрелить этому тупорылому доктору прямо в лицо.

– В смысле, каков коэффициент смертности при субдуральных гематомах?

– О, извините. От пятидесяти до девяноста процентов.

Я замираю как вкопанный.

– Хотите сказать, большинство людей с таким диагнозом умирает?

– По меньше мере половина, да.

Когда я в ужасе гляжу на него, он дает задний ход.

– Но обычно такие травмы получают любо в пожилом возрасте, либо во время автокатастроф или других страшных происшествий. С учетом возраста и общего состояния здоровья пациентки ее шансы гораздо выше среднего.

В ушах стоит собственный рык:

– Постарайтесь, чтобы так и было. Умрет она – умрешь и ты.

Он знает, кто я, так что белеет как полотно. Я киваю Кирану, чтобы он вывел доктора, прежде чем его вывернет наизнанку от страха.

Когда дверь закрывается, я обращаюсь к Кирану:

– Запри всю больницу. Поставь людей у всех входов и выходов и у ее палаты. Досматривайте любого, кто захочет пройти на этот этаж, включая персонал. Позвони О’Мэлли в участок и скажи, что контроль над Главной массачусетской взяли мы – до дальнейших распоряжений. Мне не нужно вмешательство полиции и мне точно не нужно, чтобы кто-то похитил мою заложницу.

– Ясно, босс.

Он разворачивается, чтобы уйти.

– И, Киран…

Оглядывается на меня и ждет.

– Назначаю тебя ответственным. Мне кажется, она бы этого хотела. Не разочаруй меня.

– Не разочарую, босс, – заверяет он. – Никто и близко не подойдет к нашей малой.

Нашей малой. Господи, она теперь что, талисман команды?

Киран видит мое лицо и принимает наилучшее решение – уйти.

Оставшись наконец в одиночестве, пользуюсь моментом, чтобы взять себя в руки. А потом выхожу в соседнюю палату, где лежит Слоан.

Бледная, но взбудораженная, она сидит в постели и играется с пультом, щелкая каналы на телевизоре. Увидев меня, она останавливается.

– О господи. Все плохо, да?

– Да. Субдуральная гематома. Минимум пятьдесят процентов, что ты умрешь.

Спустя мгновение она отвечает:

– Черт, а ты не пытаешься подсластить пилюлю.

– Лучше бы подсластил?

– Да нет… Но таким довольным тоже выглядеть необязательно.

Сажусь на стул рядом с койкой, провожу рукой по волосам и вздыхаю.

– Я вовсе не доволен.

– Так это твое печальное лицо?

– Это лицо «моя-заложница-оказалась-занозой-в-жопе».