Коронованный наемник
Шрифт:
«Тугхаш, – подумал Леголас, и в памяти сама собой всплыла темная трапезная в рыцарском штабе, – шпион человечьей крови в стане врага. Имя орочье, смешное, словно уголек из камина выпал… Так вот, о ком толковал Гослин…»
– Что значит «Тугхаш»? – тихо спросил лихолесец, снова готовый к взрыву ярости. Но Сармагат ровно ответил:
– «Последний Огонек».
Леголас запнулся, но все равно невольно добавил:
– Она так тебе дорога?
– Она – единственное в моей жизни, что имеет настоящий смысл. Хотя, чтоб понять это, мне пришлось едва не потерять ее, – так же сдержанно, но искренне пояснил Сармагат, глядя в огонь.
Принц замолчал, ощутив, что снова что-то упускает. Что за странные отношения связывали Гвадала и многоликую сестру
– Тебе это все кажется абсурдом? Или же я выгляжу слепым влюбленным олухом?
Леголас молчал. И орк усмехнулся:
– Молчишь… Спрашивай, не стесняйся. Ты и так уже достаточно выспросил. Я знаю, что Тугхаш шпионила для Йолафа, знаю, что это они вдвоем организовали похищение свитка. Она очень любит Эрсилию, глупо было предполагать, что она не попытается спасти ее в обход моих планов. Я никогда не ожидал от нее покорности, это не в ее характере. И все равно неизменно закрывал глаза на любые ее интриги. Я сам виноват во всех своих недосмотрах, просчетах и промахах. Чувства к Тугхаш всегда подводили меня. Ведь она меня любит. Любит, несмотря ни на что. Леголас, мы все так жаждем любить… Пишем о любви стихи, поем о ней баллады… А на поверку оказывается, что мы намного сильнее хотим быть любимыми, словно только это дает нам веру, что наша жизнь оправдана.
Усмешка вождя окрасилась горьковатой нежностью:
– Какая забавная штука судьба. Почти шесть тысяч лет в эльфийской шкуре я был неуязвим для женских чар. Все ждал, что произойдет чудо. И вот, оно произошло. Только теперь я могу предложить своей избраннице лишь топорную рожу да скверный нрав.
– Камрин знает, что ты… не орк по крови? – Леголас осознавал, что нужно прекратить эти расспросы. Но непреодолимое болезненное любопытство толкало вперед, и он не мог объяснить самому себе, что движет им: интерес к этим непостижимым для него отношениям или же мучительное желание поверить, что и после этого страшного виража судьбы все еще есть, чего желать и на что надеяться.
– Она узнала совсем недавно, – ответил вождь, – именно это делает ее такой особенной, отличной от других. Она приняла меня Сармагатом, не зная о Гвадале и не ища во мне его следов.
Леголас ощутил, как сердце пропустило удар:
– Других? Каких… других?
Вождь улыбнулся, и на сей раз это была теплая эльфийская улыбка:
– Магхар – клан переродков, Леголас. Но не клан отверженных. И когда в него вступают новые обращенные, за многими из них следуют их супруги. Жена Сигвура – эльфийка. А жена Онхуса – гондорская дева, ради нее он восемь лет назад покинул Лориэн. Увы, человек не может врачевать эльфа от этой напасти. Кто же знал, что все так обернется… А еще есть Тахра. Она родом из Имладриса. И Айрос, ее муж, не бросил ее. Он единственный необращенный эльф из всех мужчин клана.
Леголас отер ладонями вспотевшее лицо, слыша эти чуждые имена и осязая клочья чужих судеб. Он-то мнил, что его беда исключительна, что он отброс, обломок, изгой. А где-то в Средиземье существовало целое племя ему подобных…
– Гвадал, – обронил он, – ты веришь, что и в этом обличье можно быть счастливым?
Орк долго молчал.
– Счастье не в обличье, не в расе и не в вечности, – сказал он наконец, – и с годами я все больше в этом убеждаюсь. Среди нас есть те, кто подлинно счастлив, несмотря ни на что. Есть же и те, кто десятилетиями страдает в оковах орочьей плоти, не умея смириться со своей бедой. Увы, им поздно пытаться исцелиться, хотя они рискнули бы чем угодно. Порой счастье совсем близко. Но ты не решаешься принять его.
Принц задумчиво наполнил свой кубок и машинально ощупал резьбу на его ножке.
– Гвадал, как за двадцать пять лет ты стал Сармагатом, перед которым трепещет Ирин-Таур, и преклоняются простые
орки? – прямо спросил он, и вождь задумчиво посмотрел на собеседника. Он понял, что тот имел в виду.– В отличие от прочих своих соплеменников, я не оборвал связи с внешним миром, – объяснил он, – Одгейр помог мне в самый отчаянный момент моей жизни, и я не забыл его благодеяний. Мы с ним были весьма добрыми приятелями. Я научил его некоторым военным приемам, пользуясь эльфийскими представлениями об орочьих слабых сторонах. Сами орки отчего-то за собой их не признают. Но, следуя моим советам, племя Одгейра оттеснило другие кланы с прилегающих территорий и существенно расширило свои владения. Шестнадцать лет назад Одгейр погиб, и его место занял Локтар. К тому времени мы уже стали друзьями не разлей вода. Памятуя о ночи своего мучительного исцеления от ран, Локтар часто называл меня отцом. Вместе мы развязали войну против гоблинов, часто совершавших кровавые и жестокие набеги на земли Одгейра, одержали в ней быструю и блестящую победу, и мое влияние в армии Локтара стало почти безграничным…
Сармагат запнулся, нахмурился и продолжил:
– Увы, это была лишь иллюзия. На самого Локтара я повлиять не сумел. Этот юный и порывистый дурак вознамерился принять участие в Войне Колец. В то время мы впервые серьезно поссорились. Я пытался удержать его от этой авантюры. Как ни бушевал во мне орк, я слишком хорошо знал, чего стоят эльфы и люди. Я не хотел Арде той страшной судьбы, которую прочил ей безумный фанатик Саурон, но не хотел и гибели этому народу, который успел стать мне почти родным. Локтар не послушал. Поначалу мы просто орали друг на друга и сыпали бранью, и я уже ждал, что дело дойдет до драки. Но потом он просто шагнул ко мне и обнял, сказав: «В тебе все еще говорит Гвадал. Любого другого эльфа я убил бы за смуту в моем войске, но Гвадала лишь попрошу отступить. Ты не остановишь меня. Прости, отец.» В тот вечер я видел его в последний раз. Мой дорогой друг Локтар погиб при Моранноне, и я не сумел его уберечь. Его армия вернулась, понеся страшные потери, и присягнула мне, ведь Локтар не оставил наследников. Теперь я вождь клана Одгейра, хотя предпочитаю жить с Обращенными.
Леголас слушал эту невероятную сагу, а перед глазами стоял Гвадал, так люто ненавидевший кровопролитие. Сейчас перемены в друге отца уже не казались ему такими разительными.
Он встал, обошел кресло, опираясь ладонями на спинку, и внимательно посмотрел в глаза орку:
– Мне кажется, что я все лучше понимаю тебя, Гвадал. Но сколько бы я ни слушал тебя, я не нахожу ответа на главный вопрос. Что ты делаешь здесь? Ради чего затеял всю эту круговерть, в которую вовлек столько людей, эльфов, орков? Чего тебе не хватает? У тебя есть сила, власть, уважение соплеменников… У тебя есть даже любовь. Так чего еще ты ищешь?
Сармагат слегка приподнял брови:
– Какой ты еще мальчишка, Леголас. Подумай сам, чего может искать тот, у кого все есть?
Лихолесец миг молчал, а потом усмехнулся:
– Месть. Ты ищешь мести. Только кому ты мстишь? Неужели князю, правителю земель, где тебя настигла беда?
– Эру с тобой, – отмахнулся Сармагат, – мстить кому-то за собственную глупость и неосторожность – удел людей.
Леголас медленно впился когтями в кожу, обтягивавшую спинку кресла. Он прекрасно понимал, что предыдущий вопрос был пустым. Он знал, кому мстит вождь, но отчего-то не хотел услышать это, словно слова эти прозвучали бы вестниками пока еще дремлющей, но неизбежной беды.
– Ты мстишь моему отцу, – выговорил он, сглатывая горечь этой фразы, – почему, Гвадал? Отец отказался стать твоим целителем? Но… здесь нельзя делать над собой усилий, ты же сам мне рассказал об условиях обряда… Отец убоялся неудачи? Собственного обращения? Твоей смерти? Эру, Гвадал, здесь и правда, есть, чего бояться! Я могу понять твою обиду, боль, разочарование! Но стоит ли все это страданий стольких людей? Чего ты хотел? Перебить здесь мой отряд? Так не проще ли…
Леголас осекся, догадка сама всплыла в уме, на миг ошеломив его.