Кровавая весна 91-го продолжается

Дверь кабинета приоткрылась, заставив присутствующих замолчать.

Тамара Владимировна окинула взглядом собравшихся, и отступила вглубь кабинета:

— Заходите.

За учительским столом возвышалась суровая директриса. Недалеко от доски, лицом к залу поставили ещё одну парту, за которой сидели нахохлившийся Хомяков, толстая тетка, и моложавый мужик лет сорока в безликом сером костюме. Классный руководитель вместе с Надеждой Федоровной, и завучем Викторией Константиновной, устроились сзади, у окна. На первых рядах за партами — Ивченко, ближе к выходу Колокольцева и Аус, рядом с учительским столом — черноволосый парень из одиннадцатого «Б».

— Садитесь, — неприятным скрипучим голосом предложила Мария Алексеевна. — А ты Воронов, выходи сюда, рядом с доской.

— Ладно, — пожал плечами Андрей.

Директриса встала. От её монументальной фигуры вяло ледяным холодом.

— Первый и главный вопрос на повестке нашего собрания: вопиющее поведение ученика одиннадцатого класса «А» Андрея Воронова и его товарищей из нашей и девятнадцатой школы. Слово предоставляется комсоргу школы — Анатолию Хомякову.

Комсорг встал. В кабаньих глазках мелькнуло злобное торжество.

— Уважаемые директор и учителя, товарищ из районо, сегодня мы обсуждаем недопустимое поведение на экскурсии Андрея Воронова и его друзей, перешедших все границы. Я…

В дверь сначала тихонько, потом громче постучали.

— Занято, — гневно выкрикнул, прервавший обличительную речь, Хомяков. — Тут собрание проходит.

Дверь приоткрылась. В класс заглянул Петр Климович с пухлой черной папкой под мышкой.

— А я как раз к вам, — улыбнулся старший опер, показывая удостоверение. — Капитан уголовного розыска Климович. Мы сейчас разбираемся с появлением спиртного у ваших учеников в московском кафе. Надеюсь, вы не будете против, если я буду присутствовать?

Примечания:

«Толстая тетка из районо» — районо к тому времени (в 1988-ом году) расформировали, но Рудик об этом не знает. Тетка стала чиновницей Министерства Образования.

Глава 14

— Не будем, — царственно кивнула директор. — Проходите, садитесь.

— Спасибо, — Петр быстрым шагом двинулся к задним партам и устроился в среднем ряду. — Можете пока не обращать на меня внимания. Если сочту нужным, добавлю свои пять копеек в обсуждение. А пока хочу послушать и посмотреть.

— Хорошо, — согласилась Мария Алексеевна. — Если захотите высказаться по существу вопроса, пожалуйста. Продолжай, Анатолий.

— Наша страна взяла курс на Перестройку и Гласность, внедряет новое мышление, отринула прочь идеологию «холодной войны». Мы вступили на путь прогресса, меняем и преобразовываем наше общество, открыто говорим об ошибках прошлого и делаем всё, чтобы создать свободное демократичное государство, — вдохновенно вещал Хомяков.

«Елки-палки, я как будто в брежневские времена попал. Оказывается, такие реликты ещё в девяносто первом сохранились», — отметил Андрей.

Политтехнолог с интересом наблюдал за директрисой, завучем, теткой из районо, местным комсомольским вождем и другими, отслеживая реакцию на махровые, уже набившие оскомину идеологические штампы и пустые слова, прикрытые яркими лозунгами.

«Судейская коллегия» отреагировала сдержано. Мария Алексеевна осталась такой же монументальной и невозмутимой. В глазах главного комсомольца промелькнуло выражение легкой скуки. Завуч героическим усилием подавила зевок, даже ладошкой дернула вверх, чтобы прикрыться. Толстая чиновница подбоченилась и поджала губы, демонстрируя солидарность с комсоргом. Тамара Владимировна чуть заметно поморщилась. Старший опер откровенно ухмылялся. Капитана пафосная речь Хомякова забавляла.

— И в те дни, когда вся страна работает с ускорением, напрягает все силы, чтобы преобразовать общество, сделать его прогрессивным, борется с употреблением алкоголя, находятся такие люди, которые проносят водку в кафе и пытаются споить одноклассников. Да, я о тебе, Воронов говорю, не улыбайся, — голос Хомякова продолжал греметь в кабинете, а маленькие заплывшие жиром глазки, злобно сверлили еле сдерживающегося, чтобы не заржать Андрея.

— Но на этом ты, Воронов, не остановился, — комсорг ещё больше повысил голос. — Вместе с компанией своих друзей вы начали говорить гадости на Михаила Сергеевича Горбачева, рассказывать мерзкие частушки, высмеивать и оскорблять президента СССР. Правовую оценку твоих действий по спаиванию одноклассников, ребят из 11-Б и девятнадцатой школы дадут товарищи из милиции и прокуратуры. Мы здесь собрались для другого. Независимо от того, чем закончится расследование милиции, считаю, что такие негодяи, как Воронов, не достойны быть в комсомоле и продолжать учиться в нашей школе. Предлагаю за попытку спаивания своих товарищей, оскорбления президента, драки и систематические нарушения дисциплины, исключить Воронова из комсомола, и выдвинуть педсовету рекомендацию отчислить его из школы. Пусть на завод идёт работать! Там ему самое место! — Хомяков закончил и с плохо скрываемым торжеством обвел взглядом присутствующих.

— Теперь я скажу, можно? — Андрей безмятежно улыбнулся.

Директор, Тамара Владимировна и остальные молчали, неприятно удивленные спокойствием и веселой улыбкой политтехнолога.

— Нельзя, Воронов. Тебя пока не спрашивали, — презрительно прошипела толстая чиновница.

— Даже, идущему на казнь, дают последнее слово, — холодно возразил Андрей. — А наш советский суд на всех процессах следит, чтобы обвиняемый мог высказываться в свою защиту, сам или через адвоката. Вы считаете себя выше законов нашего социалистического государства?

Тетка побагровела, чуть приоткрыла рот, потом захлопнула, но промолчала.

— Адвоката у меня нет, поэтому воспользуюсь правом на самостоятельную защиту, — продолжил Максимов. — Перед тем, как я начну объяснять, что на самом деле произошло в пятницу вечером в московском кафе, хочу, чтобы все присутствующие отметили один маленький, но очень показательный штришок, к личности моего обвинителя. Прообразом ВЛКСМ стала созданная в 1917-ом году пролетариями, трудившимся на Путиловском Заводе, организация под названием «Социалистический союз рабочей молодежи». Подчеркну, «рабочей молодежи»! И теперь Хомяков с объемным пузом, напоминающий буржуя из «Сказки о Мальчише Кибальчише», оскорбляет простых тружеников, стоявших у истоков создания нашего советского государства!

— Не ври, я никого не оскорблял! — истерично завизжал комсорг.

— Прямо нет, но дал понять, что считаешь заводских рабочих быдлом, — парировал Андрей. — У меня отличная память, поэтому дословно процитирую твои слова, сказанные буквально две-три минуты назад: ' Предлагаю за попытку спаивания своих товарищей, оскорбления президента, драки и систематические нарушения дисциплины, исключить Воронова из комсомола. Пусть на завод идёт работать! Там ему самое место!' Твои слова? Получается, ты считаешь, что я недостоин, учиться в школе и быть в комсомоле, поэтому моё место на заводе. То есть, ясно дал понять, что считаешь всех, кто честно трудится на заводах, быдлом и уголовниками.

По кабинету прошелестели тихие смешки. Сияющая Аус заговорщицки подмигнула, умыляющийся Сорока украдкой показал большой палец.

Багрово-красный Хомяков хватал ртом воздух. Второй секретарь райкома комсомола, старался героическими усилиями сохранить серьезность и стереть с лица расползающуюся широкую улыбку.

«Похоже, он от Хомякова тоже не в восторге», — отметил Максимов.

— Валерий Леонидович, надеюсь, вы сделаете выводы о моральном облике товарища, занимающего должность комсорга нашей школы, — Андрей посмотрел прямо в глаза второго секретаря. Тот усмехнулся, но взгляд не отвел.