Курсант Сенька. Том 2

Дождь забарабанил по стеклу, будто кто-то снаружи пытался пробиться внутрь. В комнате стало темно, Маски щёлкнул выключателем и жёлтый свет лампы лег на страницы доклада, превращая их в реликвию и приговор.

— Знаете, что меня пугает больше всего? — Скоукрофт всмотрелся в пляску теней на стенах. — Не сам факт, что это произошло, а то, как просто это оказалось. Несколько человек в подвале Белого дома решили переписать внешнюю политику США. И у них почти получилось…

— Почти, — кивнул Маски. — Вот ключевое слово. Если бы не тот сбитый самолёт над Никарагуа, если бы не Хасенфус, если бы не ливанская газета… Мы бы до сих пор жили во тьме.

— История любит шутить, — усмехнулся Тауэр. — Великие замыслы рушатся на пустяках. Ватерлоо для Наполеона, Ватергейт для Никсона и теперь Иран-контрас для Рейгана. Всегда найдётся соломинка, что сломает спину верблюду.

— Но Рейган не Никсон, — возразил Скоукрофт резко. — Никсон видел врагов даже в собственном отражении. Рейган… Он верит в людей. Иногда чересчур…

— Вот его трагедия, — Маски пожал плечами. — Он доверился Кейси, Пойндекстеру, Норту. Поверил, что они служат стране. А они служили собственным представлениям о патриотизме.

Тауэр взял ручку, чернила легли на титульный лист доклада твёрдо и чётко — ни тени сомнения. Следом расписались Скоукрофт и Маски.

— Решено, — коротко бросил Тауэр. — Завтра мы покажем доклад президенту. А потом — всему миру.

— И что мы скажем миру? — Маски поднял глаза. — Что американская демократия сильна, потому что способна признавать ошибки? Или что она слаба, раз эти ошибки вообще возможны?

— Мы скажем правду, — ответил Тауэр негромко. — Или хотя бы ту часть правды, которую удалось выкопать из-под завалов лжи. Остальное решит история.

Скоукрофт аккуратно сложил бумаги в папку — так медленно и бережно, словно прощался с целой эпохой.

— Иногда мне кажется, мы все играем в театр, — тихо сказал он. — Каждый держится за свою роль, читает реплики по бумаге. А настоящая жизнь идёт где-то за кулисами.

— Возможно, — коротко бросил Тауэр. — Но наша задача — вытащить эту жизнь из-за кулис. Показать людям, чем на самом деле живёт их правительство.

Сейчас где-то в городе не спали журналисты — жадные до сенсаций, политики — нервно курящие у телефонов и простые американцы, которым ещё только предстояло узнать, что завтра их вера в непогрешимость власти рухнет навсегда. А здесь, в прокуренной комнате на Капитолийском холме, трое мужчин заканчивали работу, которая вскоре станет частью учебников истории.

— Двадцать шестое февраля, тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год, — тихо сказал Маски, не отрывая взгляда от календаря. — Запомните этот день. Сегодня мы похоронили эру невинности американской политики.

Тауэр щёлкнул выключателем — лампа погасла, и комната утонула во мраке. Мужчины молча вышли, каждый уносил с собой тяжесть осознания — власть без контроля всегда скатывается к злоупотреблениям, а даже самые благородные цели могут обернуться грязными делами…

Глава 12

Кирилл Козлов прикурил от спички, щурясь в сторону розовеющего рассвета над Кандагаром. Табачный дым переплёлся с горьким запахом солярки и той особой пылью, что въедалась в кожу, как клеймо — не смоешь, не забудешь.

— Опять куришь на пустой желудок, — старшина Петренко опустился рядом на ящик с патронами. Голос у него был глухой, но в нём звучала стальная забота, привычная и неизбежная, как утренний обход. — Язву схлопочешь.

— А что, старшина, тут есть разница? — Козлов затянулся глубже, выпуская дым через зубы. — Язва или пуля душмана — всё одно.

Петренко промолчал. В глазах его мелькнула тень — та самая, что появлялась всякий раз, когда речь заходила о смерти. За эти месяцы он видел слишком многое, слишком многих закапывал в каменную землю Афгана.

Рахмон тем временем копался под БТРом. Его узбекская речь перемежалась крепким русским матом — универсальным языком механиков всех мастей.

— Эй, Рахмон! — младший сержант Макаренко подошёл с алюминиевым термосом. — Твоя железяка поедет или опять пешком духов гонять будем?

— Поедет, поедет… — Рахмон вылез из-под БТРа, вытирая руки о засаленную тряпку. — Только вот думаю — зачем нам эти караваны ловить? Один поймаем, а десять других пройдут.

— Приказ есть приказ, — отрезал Петренко. Но даже в его голосе послышалась усталость, будто приказ этот был не приказом, а чьей-то дурной шуткой.

Козлов докурил и придавил окурок сапогом. Медленно, нарочито, будто давил не сигарету, а саму тревогу.

— А вот знаете что? — он оглядел товарищей взглядом хищника. — Мы тут играем в кошки-мышки с наркоторговцами. А они на эти деньги покупают стволы, чтобы потом стрелять в нас же. Красиво устроено!

— Циник ты, Кирюха… — Макаренко отхлебнул чаю и поморщился. — Но черт возьми, правду говоришь.

Ну а лицо Рахмона было каменным, как у человека, который давно понял — здесь нет правых и виноватых. Есть только живые и мёртвые.

— В моём кишлаке старики говорят — когда боги играют в кости, всегда проигрывают люди.

— Философ нашёлся, — усмехнулся Козлов без злобы. — А что твои старики говорят про выход из этой игры?

— Говорят, что выходят только мёртвые.

И на пару минут все смолкли. А где-то вдали протянулся голос муэдзина — надломленный, скорбный, будто плач по тем, кто не доживёт до завтрашнего утра.

— Ладно, мужики… — Петренко поднялся, отряхивая пыль. — Философию оставим до вечера. Через час выдвигаемся. Разведка засекла караван в ущелье Спин-Гар. Говорят — гружёный под завязку.

— Опиум? — спросил Макаренко.

— А что ещё? Золото они сюда возят? — Петренко разложил карту на ящике. Пальцем ткнул в узкое место между скалами. — Вот здесь их и встретим. Если не свернут на обход, то попадут прямо нам в лапы.

Козлов склонился над картой, щурясь в полумраке палатки. Его пальцы сухие, прокуренные, с желтыми пятнами от бесконечных сигарет — медленно ползли по переплетению контурных линий.

— А если они не сунутся по проторенной тропе? — Козлов поднял взгляд на Петренко. — Если кто-то их уже предупредил?

Петренко молча сложил карту гармошкой, как будто сминал вместе с ней все сомнения.

— Значит, сами найдем дорогу к ним в гости, — голос его был жестким, без права на обсуждение. — Еще вопросы будут?

— Один есть, старшина, — Рахмон сплюнул в пыль и вытер губы ладонью. — Караван поймаем, а с людьми что делать будем?

— С какими людьми? — Петренко даже не моргнул, но голос стал резче, будто сталь по стеклу.