Курсант Сенька
Шрифт:
Леха с Пашкой переглянулись — такого тона от добродушного Овечкина мы отродясь не слыхивали.
— Слушай, Коль, — осторожно вступил Пашка, — может, вместе позанимаемся? Сенька растолкует…
— Не нужны мне его растолковывания! — вспыхнул Коля. — Осточертело уже! Везде Сенька впереди планеты всей — и в учебе, и в спорте. А мы что, последние дураки?
Что-то болезненно сжалось у меня в груди — откуда вдруг такая желчь?
— Коля, ты о чем толкуешь? — не понял я. — Мы же товарищи, друг другу помогаем.
— Товарищи? — Коля криво усмехнулся, но глаза его оставались жесткими. — А помнишь,
И я даже растерялся в тот момент от его слов. Да, была такая история — сам ошибся в расчётах и невольно сбил Колю с толку. Но ведь это была обычная ошибка — с кем не бывает…
— Коль, я же не нарочно! Сам промахнулся…
— Конечно, не нарочно, — протянул он с горечью. — А когда старшина отделения искал старшего в наряд по столовой, кто первым руку поднял? Сенька! И получил благодарность в приказе. А мы что, не хотели?
— Да я просто быстрее сообразил! — начал закипать и я. — И вообще, никто не мешал тебе тоже вызваться!
— Ага, быстрее сообразил, — Коля сделал шаг ко мне, и в его голосе звучала боль. — Всегда ты быстрее, всегда впереди батьки в пекло. Надоело в твоей тени маячить!
Лёха уже даже попытался встать между нами.
— Парни, да что вы? Из-за ерунды ругаетесь…
— Это не ерунда! — отрезал Коля, и голос его дрогнул. — Устал быть вечно вторым! В спорте — Сенька у нас лучше всех, в учёбе — Сенька круглый отличник, на строевых смотрах — опять Сенька лучший. Везде Сенька, Сенька!
Я смотрел на товарища и не узнавал его. Этот накопившийся яд, эта чёрная зависть — откуда всё это взялось? Неужели столько времени он носил это в себе?
— Знаешь что, Овечкин, — сказал я, стараясь держать голос ровно, — если тебе так тяжело со мной дружить, то не дружи. Никто силком не тащит.
Овечкин сначала побледнел, но потом снова залился краской.
— Вот именно! Не буду! Надоело мне твоё покровительство!
И, круто развернувшись, быстро зашагал прочь по коридору казармы. А мы с Лёхой и Пашкой остались стоять, словно громом поражённые.
— Ну и дурак, — тихо сказал Лёха, качая головой. — Сам виноват, что плохо готовится к занятиям, а на тебя зло берёт.
— Пройдёт, — добавил Пашка неуверенно. — Остынет и придёт мириться.
Но я понимал, что не пройдет… В Колиных глазах я увидел что-то такое, что просто так не исчезнет — обиду, которая копилась, видимо, не один месяц. Вечером же, лёжа на казённой койке после команды «Отбой!», я ворочался и думал о случившемся. Неужели я действительно был таким нестерпимым? Выпендривался, показывал своё превосходство? Нет, я просто старался учиться как положено, заниматься в спортивных секциях… А может, Коля прав, и я невольно затмевал его? Но ведь он сам виноват в том, что получил двойку по тактике! Не готовился как следует к семинару, а теперь ищет крайнего. И эта зависть… Неужели наша дружба была для него только мучением?
За соседней койкой Коля лежал, отвернувшись к стене. Мы больше не разговаривали. И следующая неделя стала для меня настоящим испытанием. Он держался от меня на расстоянии, словно я был прокажённым. В столовой даже садился за другой стол и на лекциях пересел в дальний ряд, а в казарме мы существовали как два
незнакомца, которых случайно поселили в одном взводе.Лёха и Пашка мучились не меньше нашего. Они пытались нас помирить, то подсаживаясь ко мне, то к Коле, намекая, что пора бы уже забыть дурацкую ссору. Пашка даже попробовал устроить «случайную» встречу, заманив нас в кабинет раньше всех перед занятием, чтобы настроить на разговор. Но Коля, увидев меня, развернулся и вышел, не сказав ни слова.
— Сень, ну сделай первый шаг, — уговаривал меня как-то Лёха потом, присев на край койки. — Ты же у нас самый разумный, взрослый не по годам.
Я и сам понимал — надо что-то делать. Мне не хватало дружбы с Овечкиным, его простодушных шуток, привычного нашего общения. Но гордость не давала подойти первым. С какой стати мне извиняться, если ничего плохого не делал?
А к концу недели я заметил — Коля стал ещё мрачнее. Если раньше просто избегал меня, то теперь ходил с таким лицом, словно кто-то помер. Совсем не похоже это было на него, ведь он обычно не мог долго злиться и быстро отходил от любых обид.
Но разгадка пришла неожиданно во время огневой подготовки. Изучали мы устройство автомата, и старшина вызвал к столу нескольких курсантов для практической разборки оружия.
— Курсант Овечкин! Неполную разборку — показать! — скомандовал старшина.
Коля подошёл к столу, взял автомат и начал разборку. И я опять почти сразу заметил — делает что-то не так. Слишком резко дёргает затворную раму, последовательность не соблюдает. Ещё мгновение — и может сломать механизм или, что хуже, травму получить.
И не думая о нашей ссоре, я вскочил с места.
— Товарищ старшина, разрешите помочь товарищу!
— Сидеть, курсант Семёнов! — рявкнул Петров. — Пусть сам разбирается!
Но я видел — Коля вот-вот роковую ошибку совершит. Пытается газовую трубку снять, не отведя предварительно затворную раму в заднее положение.
— Коля, стой! — крикнул я, не обращая внимания на окрик старшины. — Сначала затвор!
Тот замер, посмотрел на автомат, потом на меня. В глазах его промелькнуло понимание — ещё секунда, и действительно мог что-то сломать или пораниться.
— Курсант Семёнов, к доске! — гаркнул старшина. — Раз такой умный — сами покажите!
Подошёл я, быстро и чётко выполнил разборку, объясняя каждое действие. Старшина же недовольно кивнул.
— Садитесь оба. Курсант Овечкин, дома повторите порядок разборки. И внимательнее будьте!
И после занятий Коля догнал меня в коридоре.
— Сенька… спасибо, — сказал неохотно, не глядя в глаза. — Мог влипнуть серьёзно.
Посмотрел же я на него внимательнее. Лицо осунувшееся, под глазами тёмные круги, вид совершенно потерянный.
— Коль, что с тобой стряслось? — спросил. — Лица на тебе нет. Не из-за нашей ссоры это?
Овечкин помолчал, потом тяжело вздохнул — так, словно всю тяжесть мира на плечи взвалил.
— Маша написала… — голос дрогнул, как струна под ветром. — Сказала, что больше ждать не станет. Встречается теперь с каким-то однокурсником из медицинского.
Я лишь развел руками и невольно улыбнулся, а потом и вовсе рассмеялся — не со зла, а от облегчения какого-то.
— И это все?
Коля аж удивленно поглядел на меня.