Любовь хранит нас
Шрифт:
— Оля, мы приехали. Идем?
Не могу наружу выйти — сил просто нет, душа разорвана в клочья и маленькое сердце на острые куски разбито.
— О! Смирновы тоже здесь, — Юра указывает на машину отца Алексея. — Давай-ка, Климова. Подъем! Ну-ну, Оленька…
У меня, наверное, паническая атака. Я быстро-быстро дышу, но так же быстро задыхаюсь — спасительного воздуха просто не хватает. Я легкими его бездумно выжигаю. За что это? Твою мать, за что мне это все? Это перебор! Судьба и Бог остановитесь. Это страшно и противно всей сущности Природы — родители ведь не должны хоронить своих детей. Антонина Николаевна этого
— Оль, — Шевцов пытается повернуть мое лицо к себе. — Посмотри на меня, девочка. Чего ты?
— Он погиб? — шепчу, прижав к груди свой дергающийся подбородок. — Умер? Настя сказала, что он разбился…
— Рано хоронить Алешку, Климова. Ты знаешь, — он откидывается на подголовник, — я давным-давно загадал одно желание. Смирный, гад, допек, вот я и решил, что изощренно отомщу детине. Хочешь расскажу?
— Тогда не сбудется, — сильно-сильно отрицательно качаю головой. — Пожалуйста, не надо, дядя Юра.
— Ну, как знаешь, Ольга! Имя у тебя необычное. Вроде бы не русское? Что-то там из Скандинавии — Хельга, Хольгер. Ольга и Олег?
Я не знаю!
— Великая! — он стряхивает головой, словно от спячки пробуждается. — Нет-нет. Погоди-ка! Это, кажется, Святая? Правильно? Или Священная?
Пожимаю плечами, вытираю нос и натягиваю шапку.
— Я, правда, не знаю, Юрий Николаевич! Отец так назвал, но имя свое не люблю…
— Очень жаль, очень жаль, девочка, — ждет, пока я неуклюже вылезу, пытается незло шутить и слегка кокетничает, подмигивая мне глазами. — Великолепный и Святая! Да вы, голубки, идеальная пара! Как дополнил бы Максик, начальничек мой Смирный, это вам не гребаный пятый номер, «дамы и господа»! Эх, где мой шаловливый тридцатничек! Мариночка, Мариночка, как они там без меня?
Он кряхтит и усмехается, а я вдох сделать не могу. Заходим внутрь и проходим к стойке, на регистратуру.
— Алексей Смирнов, двадцать восемь лет. Он, кажется, попал в аварию. Мне позвонили и сказали, что разбился на машине…
Какая-то нерасторопная жирная курица с облезлым лаком и обкусанными ногтями с наглым видом задает вопрос:
— Девушка, кто Вы и кем ему приходитесь?
Кто я ему? Не знаю, не пойму. А какая разница?
— Я — его доверенное лицо.
— Это не смешно. Жена, невеста, сестра, мать? Не определились, что ли?
Блядь!
Да я ей шею разорву. Бью ладонью по столу и грубо разворачиваюсь к ленивой девке задом:
«Дура ты набитая, решила власть мне показать? Мы еще посмотрим!».
Мельтешу взглядом и методично очень быстро своим присутствием прочесываю каждый кабинет. Я заглядываю в первое попавшееся помещение — шныряю по ординаторским, каким-то комнатам отдыха, заскакиваю даже в палату интенсивной терапии:
«Девушка, куда Вы без халата?».
Где же ты, Смирнов?
Оля…
— Простите, пожалуйста. Алексей Смирнов, двадцать восемь лет.
— Детка, проходи, не стой в дверях. Откуда ты такая славненькая? — в ответ гундосит перебинтованный с ног до головы какой-то белоснежный идиот. — Кто этот Смирнов такой? Отпустил такую лялечку. Поищи его в психушке, куколка. Твой Смирнов — стопроцентный травмированный на голову задрот.
— Выздоравливайте! Извините, пожалуйста. Я ошиблась, видимо, палатой.
Олечка…
—
Прошу прощения. Молодой мужчина, высокий, он сейчас вот совсем недавно, вернее, я точно не знаю… Алеша, ему двадцать восемь лет.— Девушка, туда нельзя.
— Пустите меня. Смирнов! Алеша! Двадцать восемь лет, — рыдаю и икаю, захлебываюсь и внутрь мигающего чем-то синим помещения кричу.
— Здесь кварц работает. Дуреха, выйди на хрен. Нашла время для семейных сцен.
Якутах…
— Смирнов, двадцать восемь лет, очень высокий мужчина. Вот такой! — показываю примерный рост Алешки. — Пожалуйста, помогите. Я обежала все кабинеты. Где он может быть?
— Девушка, закройте дверь. Здесь манипуляционный кабинет… Ищите в операционной.
— В морге спросите, — циничный старый врач с прищуром спокойно говорит.
Я тебя сейчас убью, скотина!
Солнышко, ну, перестань… Что ты делаешь, одалиска? Мам, помоги мне, с этой долбаной повязкой… Пап…
Господи! Его нигде нет.
Олечка, остановись… Пожалуйста! Одалиска!
Что вы все уставились? Как вам не стыдно? Я потеряла здесь любовь? Где он? Где его теперь искать? АЛЕКСЕЙ!
— Ты успокоишься, душа моя?
Краем глаза замечаю приближение какой-то тени. Инстинктивно забиваюсь в безопасный ряд. Одновременно с этим, не глядя, выставляю свою руку и угрожающе рычу:
— Уйдите! Что Вам всем надо? Смирнов! Алеша! Двадцать восемь лет! Я не знаю, кто я! Не знаю. Какая разница? Это важно? Вы записываете? Я — любовница! Что тут такого? М? Чтоб вас всех! Мы не на суде! Хочу всего лишь узнать…
— Тшш, — кто-то огромадный закрывает меня и отсекает от лишних посторонних глаз. — Что с тобой?
Родной запах, хриплый и любимый голос, знакомое тепло… Зажмуриваюсь сильно-сильно и на финал обеими ладонями укрываю свое лицо.
— Ты очень грозная, одалиска! Маленький, но очень шустрый злобный викинг. Женщина-воин! Играючи, поставила на уши всю больницу, напугала мою совсем не из пугливых мать. Отец, вон, с Юрой просто охренели. Ты, опасная женщина, Смирнова. Особенно в гневе! Я тебя боюсь, и буду знать…
— Я — Ольга Климова, а Вы ошиблись. Отойдите, пожалуйста! Дядя Юра, прошу Вас…
— Ты — Смирнова, Оля. Смирнова! До мозга костей. Ты, словно фурия, влетела в отделение. Батя, как только посмотрел на твой стремительный выход, одалиска, так сразу с громким выдохом и прошептал: «Кажется, приехали! Сейчас твоя сирена тут концерт организует!». Моя! Он не ошибся! Значит, перед людьми и по закону. Оль…
— Отойдите, пожалуйста. Я закричу…
— Я не боюсь тебя. Что ты, солнышко, можешь сделать? — одной рукой с глубоким вздохом, собственнически, обнимает за плечо и прижимает к себе.
— Уберите руки. Я позову на помощь. Что Вы себе позволяете? Кто Вы?
— Я — твой муж, если соизволишь принять мое предложение, конечно. Блин! Как это вообще делается? Я, это, как бы в первый раз… Чертов непорочный Алексей по обручению. Климова, сбей мне целку, развяжи узелок безбрачия, Несмеяна!
Я задираю вверх заплаканное лицо…
— Господи! Ты — живой.
— Здравствуйте, пожалуйста, мы, кажется, действительно приплыли. Оль, я ударился головой, а бредишь ты…
— Ты жив?