Любовь хранит нас

«Обманул! Не вышла замуж! Сожительство! Абьюз! Женский мазохизм, а-ля мой миленький исправится, пожалуй, потерплю еще! Развод, развал, разбег! Финал! И вуаля, привет, Смирнов!».

— Двоеженство. Две жены! Одновременно. Знаешь, что это такое?

Блядь! До этого, видимо, не дочитал. Отрицательно качаю головой.

— Оль… В двадцать первом веке? Как это вообще возможно? Забыли галочку поставить в графе «семейный статус — забито и прошу чужое имущество не трогать и не занимать».

— Он был психически болен, Алексей. Запутался и вот такое вытворял…

— Член, видимо, выскакивал из трусов? Мы только вот с тобой такую же болячку обсуждали. У него нимфомания или как это у мужиков называется? Я не очень по таким хворям! Да чтоб меня! Охренеть! Он не мог определиться с бабами? Бегал по всему району — жену, сука, искал? Что ты замолчала, Оля?

Она гнет пальцы и хрустит суставами, затем шумно втягивает носом воздух и на громком выдохе вслух выдает:

— У Димы была шизофрения, Алеша. Наследственное психическое заболевание. Его мать страдала в легкой форме и всю жизнь находилась на купирующих симптомы препаратах. Эта информация очень тщательно скрывалась — для парня это был бы самый настоящий смертельный профессиональный приговор…

Приплыли! Зашибись! Ему, сука, приговор, а тебе — медалька?

— Он ведь, — сглатываю и прикрываю веки, — носил погоны? Это Черненький?

Она кивает в знак согласия.

— Мы познакомились в институте, он был на пятом курсе, а я — на первом. Я уехала с ним по распределению.

— Тогда это просто невозможно. Аттестованных проверяют, и психически в том числе, Оля… Что ты придумываешь? Мой отец — полковник, а брат, блядь, да он тот же вуз окончил. Я ведь знаю, что говорю…

— Это проявилось там, через полгода после его назначения. Он сильно перенервничал — противная служба, горячая точка, никак не строящаяся карьера, матерый коллектив, в котором вновь назначенный начальник караула — чужой сопляк, дерганый пацан. Он… Бредил, когда приходил со службы, плохо по ночам спал, у него были специфические сексуальные предпочтения, а потом…

Ну да! Ну да! Все это проходили!

— Ты его сейчас оправдываешь? — закрываю глаза, потому что не хочу видеть ее сочувствующее выражение лица. — Не надо долго думать над ответом, Оля. Просто «Да» или «Нет».

— Алексей…

У него была шизофрения! Я сочувствую и где-то даже сопереживаю, но, а у тебя, Климова, что с ним сейчас…

— Я его любила. Я надеялась, что это временно и вот-вот пройдет…

Распахиваю резко глаза и таращусь на нее — знаю, сука, что до чертиков пугаю. Надо как-то сдерживать себя!

— Это самое настоящее извращение, малыш. Довольно!

— Я… Алеша!

— Это, видимо, неизгладимый отпечаток, да и Дима, похоже, заразил тебя. Все! Тайн больше нет? Я могу быть свободен?

У меня бешено колотится сердце, дергаются руки, и окружающая меня картинка бежит перед глазами.

— Но больше не люблю, потому что…

— Утешает, что ты все же способна здраво мыслить, — злобствую и уродливо смеюсь.

— Он очень хотел вернуться домой, — Ольга продолжает говорить, — «к маме» — так все время повторял. Я просила…

Она просила о переводе своего отца! Чтобы Климов посодействовал в этом вопросе? Хотя да! Это возможно! У него был авторитет и нужные связи. Только, видимо, этого оказалось недостаточно.

— Он стал выпивать.

Зашибись! Ладно! Я все понял. Псих, конченый придурок, пьяница и двоеженец…

— Почему ты не ушла? Он забрал документы? Паспорт? Что? Держал в заточении? Шантажировал? Пугал?

Ольга закрывает двумя руками лицо и молчит.

— Оля?

Ни звука, лишь долбаное ровное сопение.

— Перестань? — пытаюсь отодрать ее ладони — не выходит. — Слышишь?

— Кому я была здесь нужна…

Что? Что? Что?

— Отец усиленно искал жену, способную родить ему ребенка. Бабка с дедом, по материнской линии, сделали все, что от них зависело — вырастили, воспитали и вывели в люди. Вернуться, как побитая собака, в город, в котором никого нет, и никто не ждет. Это гордость, Алексей, и…

— Это глупость, Климова! И низкая самооценка! До такой степени не любить себя! Что с тобой?

Я хватаю папку и швыряю ей в лицо — вот так непроизвольно, сам того не желая, я бью Ольгу жестким пластиком по нежной коже:

— Отец ведь боролся за тебя! Вот доказательства. Писал, блядь, рапорты и докладные. Ты хоть понимаешь, что это все означает? Он не ждал тебя? Не любил? Ты никому не нужна? А какого х. я ты сидишь на полу под бревнами в том детском танцевальном зале и шепчешь «Папочка, прости меня»? Ты испортила свою жизнь сама, Климова! Ты и только ты все похерила, себя наказывала и выдумывала другим их негативные, сука, роли. А сама… Сука! Ты разочаровала…

— Алеша…

Мне действительно пора!

Глава 24

В первый раз я почувствовала сумасшедшее, пугающее до чертиков, воробьиное сердцебиение и холодную влажность своих ладоней в средней школе, в неполных одиннадцать лет. Пятый класс, гуманитарная гимназия, светло рыженький мальчишка с бесцветными бровями и такими же ресницами из параллельного класса с углубленным изучением истории родного края настойчиво опекал меня. Очень специфическая внешность и странный выбор интересов, но я реально тащилась от его нежного отношения ко мне. Он гладил мои пальцы, задумчиво перебирал костяшки и игриво трогал острые ноготки, бережно поправлял лямки постоянно спадающего с узких плеч рюкзака и спрашивал не тяжело ли мне, а потом вдруг жаляще целовал в щечку и ласково заглядывал в глаза:

«Контрошка по матеше была? Угу. Написала? Да, на пять! Мороженое хочешь? Йес, эскимо с вишневым сиропом! Ты — сладкоежка, Оля»,

и я стыдливо опускала взгляд.

Сладкая и глупая! По-моему, по определению… Это — дура!

Ущербная на нежность и любовь малышка. Недолюбленная собственным отцом девчонка. Наследница доблестного пожарного рода, а по половой принадлежности… Обыкновенное ничто!

Я нескрываемо балдела от повышенного внимания несовершеннолетнего лица противоположного пола и чувствовала себя уже практически замужней женщиной. Подсознательно готовилась к стандартному знакомству с его родителями и объявлению нашей будущей помолвки. Но… Всего один раз он странно пощипал меня за грудь, словно проверял готовность к дойке у молочной телки, а потом внезапно запустил руки туда, куда не следовало. Я скрестила бедра и попыталась отбежать. Но было поздно. Он больно сжал внизу и несколько раз туда-сюда провел. Эту наглую мальчишескую похотливую шалость увидела случайно моя бабка и громогласно закатила скандал на весь район. Обо мне тут же побежала шустрая молва, что я мелкая давалка и безотказная маленькая, но уже потенциальная, шлюха — вся в отца. На мне сразу же опробовали знаменитый педагогический опыт, практически как у Макаренко, — мытье полов, окон и плинтусов, и очевидно предсказуемый, но все же вынужденный переход в другую школу с полнейшей изоляцией в новом классе. Ну что ж, методика чрезвычайно уникальна, хорошо отточена, и действительно оказывает внушительный эффект на неокрепшую ранимую психику подростка. С той поры я начала дичиться каких-либо отношений и общения с одноклассниками, особенно с мальчишками, — пошлые сплетни, слишком громкие перешептывания и красноречивые переглядывания красавиц-старожил бежали впереди паровоза с моими успехами в учебе и достижениями на танцевальном поприще. Я — тот самый плешивый изгой в классе, который по доброй воле и только из лучших побуждений сторонился очень тесного взаимодействия со сверстниками. Я выше, быстрее, сильнее, красивее, лучше и, безусловно, достойнее, но я — одиночка, словно загнанный в капкан охотниками смертельно раненый, беснующийся от агонии, дикий зверь!

Тотальная зубрежка, ночное чтение для общего развития и занятия до изнеможения и седьмого пота в любительских танцевальных кружках — цикличное существование Оли Климовой до долгожданного выпускного вечера и выхода во взрослую, с понтом лучшую, жизнь.

Институт, тяжелый первый курс, проваленная зимняя сессия, авральная пересдача всех предметов, тот самый волосок, незримая тончайшая грань, от обучения до отчисления, и второе, казалось бы, самое настоящее чувство. Моя единственная тяжело больная любовь!