Любовь хранит нас
Шрифт:
— Добрый вечер, Оленька.
— Здравствуйте, Григорий.
— А Смирняга? — он заглядывает мне через плечо — там точно никого. — Ты одна? А Лешка где?
— Алеша в пути, скоро будет. Он у Суворовых, выполнял работу, сейчас в дороге, но звонил, — внимательно слежу за его реакцией на эту новость. Смирнов все рассказал — про любовную связь Велихова с Настей до Николая, про свои задушевные беседы с дипломированным психологом, да и вообще про поведение в целом этого напыщенного кобеля.
Он
— Я неосторожно или намеренно обидел, Оленька? — по-деловому закладывает руки в карманы черного недлинного пальто и мягко переминается с носков на пятки. — Позволил что-то лишнее или как-то оскорбил тебя…
— Нет, Григорий. Нет-нет. Не подумайте, пожалуйста…
— У нас есть правило с ребятами, — перебивает и вынимает одну руку, властным жестом указывает мне дорогу, — прошу, пожалуйста, идем в дом. — Так вот! Есть одно важное, а для меня неписанное правило — мы не уводим у друзей девчонок, не флиртуем с ними, и никогда не спим, не передаем и не поднимаем, если вдруг упало, знамя, — подмигивает и очень добродушно улыбается, — такой закон. Смирнов — мой друг, лучший друг, а ты — с ним, его девчонка, а это значит…
Жестикулирует:
«Давай, мол, девочка сама!».
— Извините, Григорий, — смущаюсь и опускаю взгляд. Пытаюсь отстать в шагах, но он не позволяет. Велихов останавливается рядом и предлагает свой локоть в качестве опоры.
— Давай на «ты», Оля. Как они, эти пожарные пацанята, любят повторять… Лады?
Не спешу принимать оказанную мне помощь. Внимательно рассматриваю его лицо, прищурившись, вглядываюсь в смеющиеся глаза и не найдя в них никакой крамолы, принимаю его щедрый жест.
— Так-то лучше. На этот быстротечный промежуток времени я — твой вынужденный кавалер, — смеется.
— Это временно, — быстро уточняю.
— Естественно! — кивает головой.
— Пока Алеша не приедет, — вношу поправки в наш контракт.
— Без проблем. Смирнов — на базе, я — вон из дома. Договорились? Оля?
Откидывая голову назад, от всей души смеюсь.
— Значит, все в силе. Ну, — подходим к основному входу, — звони в колокола, вынужденная мученица.
Последний раз на таких праздниках я была, наверное, еще в школе, когда с подругами праздновали знаменательные шестнадцать лет. Больше в голову ни одно воспоминание не приходит. После восемнадцати дни рождения стали еще одной зарубкой на каком-нибудь бамбуковом стволе.
А через три быстро промелькнувших часа раздался контрольный телефонный выстрел в лоб:
— Алексей разбился, Оля! — хрипит в трубку Суворова. — Ты слышишь, Олечка?
— Угу, — шепчу и плачу, прижав к губам кулак. — М-м-м-м, На-а-а-стя…
— Приезжай, пожалуйста… Сможешь?
Не знаю. Не хочу. Не знаю. Надо…
Да! Естественно! Конечно!
Она спокойно сообщает адрес, чушь какую-то про доверенное лицо говорит, лепечет что-то про разбитый телефон, мягко, утешая маленького ребенка, добавляет «пожалуйста, не беспокойся, все будет хорошо», а я безмолвно ищу того, кто бы меня подвез в ту страшную больницу.
Морозов выпил, к тому же Максим — молодой отец, а Надя как-то странно выглядит и без конца хватается за свой живот — ее точно что-то мучает и там внизу у нее, по-моему, по-женски очень сильно болит. Григорий Велихов смешно куняет и раздирает пальцем бровь — от сладкого и жирного, похоже, неподкупного адвоката разморило.
Один Шевцов, прищурившись, внимательно следит за мной. У него пожарное чутье? Он понимает, что со мной? Господи, Господи, Господи! Он, как долбаную раскрытую книгу, меня сейчас читает. Выйти! Надо срочно выйти, скрыться, исчезнуть с поля его зрения. Мне нужно испариться, с глаз долой уйти.
Не поднимая головы, закусив нижнюю губу, и затолкнув беду поглубже в искореженное нутро, кручусь волчком вокруг своей оси. Где в этом доме я могу побыть одна? Куда? Куда? Куда уйти?
«Юрий Николаевич, я прошу, не надо, не режьте меня — я ничего Вам не скажу».
Я прячусь в угол, отворачиваюсь ото всех и на одно мгновение замираю. Не дышу, уставившись замыленным дебильным взглядом в идеальный стык двух стен. Прикусываю пальцы одной руки, а второй медленно раздираю ненавистное лицо. Эту несправедливую потерю я уже не перенесу…
— Оля, — он дышит в спину.
Черт! Все-таки заметил. Шевцов с опаской притрагивается к моим плечам и бережно сжимает:
— Что с тобой?
Не могу сказать. Если произнесу, то стопроцентно накаркаю беду.
— Девочка? Кто тебе звонил? Ты можешь мне сказать, я обещаю, что это останется только между нами…
— Помогите, пожалуйста. Я Вас очень прошу, я Вас умоляю… Дядя Юра, я… Пожалуйста. Помогите мне! Помогите же… Я на колени стану…
Резко разворачиваюсь с намерением присесть, но Шевцов идет на перехват — подставляет руки и на свою грудь укладывает. Очень сильно прижимает, шикает и укачивает, как беспокойное дитя.
— Тшш, моя рыбочка. Что с тобой? Что у тебя произошло? Нужна машина? — медленно говорит в мою макушку. — Подвезти? А куда? Скажешь?
Я, не говоря ни слова, просто положительно киваю и сухими губами шепчу:
«У-у-м-м-м-о-о-о-л-л-я-я-ю».
— Не плачь, ребенок. Баста! Я помогу…
Приблизительно через сорок пять минут после слишком агрессивного вождения по раскаленным улицам заснеженного города мы влетаем на парковку перед областной травматологией. Шевцов резко тормозит и глушит двигатель, отстегивает свой ремень и степенно обращается ко мне: