Любовь нас выбирает
Шрифт:
Отбрасываю последнюю фотографию на пол, осторожно поднимаюсь, аккуратно встаю на цыпочки, боюсь поднять ненужный шум. Подхожу к двери и медленно ее приоткрываю. Выглядываю в холл — тут вроде никого. Выдохнул. Но, похоже, рано! На первом этаже промелькнул какой-то шустрый силуэт. Сука! В доме точно кто-то есть, и он там ходит. Где мой телефон? Руками хлопаю по пустым карманам — естественно, не здесь!
Тень что-то громко шепчет и, очевидно, женским голосом. Я хорошо слышу, как миниатюрный человек произносит неоднократно:
«Где здесь свет? Да, где здесь этот сучий свет?».
Там девчонка? Маленькая? Сколько лет? Этого мне только не хватало? Пожалуй, в комнату уйду. Я прячусь от того, кто в дом к Прохоровым забрался, в «будуарчике» кукленка? Жизнь научила,
«Какая светит в этом случае статья? Лучше спрячься и не высовывайся, Макс».
Так и сделал! Стою! Даже завернул за угол возвышающейся башни из набитых ерундой коробок. Я скрыт от посетителя, на случай его проникновения сюда, ровно наполовину своего тела. Теперь начинаю вспоминать все известные молитвы о том, чтобы случайно забредшая в этот дом душа, как можно скорее покинула его. Но, видимо, никто уже давно меня не слышит — на небесах, как о неподдающемся, забыли. Дверь в комнату приоткрывается, и я вижу, как внутрь пробирается нежный контур, слишком тонкая и мелкая, но до тошноты и боли, оскомину набившая, знакомая фигура… Да твою ж мать:
— Надя? — вслух выдаю. — Какого черта? В самом деле? Что ты тут забыла?
В ответ только:
«А-а-а-а-а! О, Божечки! И, как обычно, помогите!».
Да! По звонкому голосу — она! А я, по всей видимости, сильно напугал девчонку и в своих предположениях не ошибся. Прохорова дергается, высоко подскакивает на месте, затем визжит и сверкает розовыми, я надеюсь, пятками на первый этаж. Слышу, как цепляется за что-то, вскрикивает, стонет, быстро поднимается, пищит, скулит, по-видимому, сильно растирает ушибленные коленки, и все же продолжает свой трусливый бег. А я, тот самый рыцарь без страха и упрека, вместо того, чтобы просто отойти, дать ей успокоиться, отдышаться и привести себя в порядок, пытаюсь быстро оказать всю имеющуюся помощь, на которую по отношению к ней способен — за ней бегу, оттого еще больше эту куклу своей фактурой пугаю!
— Пожалуйста, не надо! Пожалуйста, — истошно кричит, меня, естественно, не слышит, зато всем телом отмечается на каждой стене. — Отпустите, я уйду. Помогите!
— Надь, прекрати. Это я…
— Папочка, папа, — она испугана и у нее истерика. — Помогите-помогите. Пожалуйста, не надо…
Она же сейчас с этой «мраморной» лестницы амором, вниз головой пойдет! В моем чугунке опять включается инстинкт самосохранения — быстро щелкают статьи УК о причинении вреда человеку по неосторожности и моя горячо любимая — по злому умыслу. А тут, сейчас, уже все ясно — еще чуть-чуть и взъерепененный кукленок исполнит танец лебедя, раскрыв на полную свои «крылья», но я иду наперерез и успеваю подхватить малышку! А дальше? Как на замедленном повторе в дешевой киноленте. Хватаю девочку за талию, потом под грудь руки перемещаю и прижимаю маленькое дрожащее тело, словно любимую игрушку, к себе. Вдвоем летим! Но, хорошо, что я — назад и на пол, а Прохорова — прицельно легкой массой укладывается сверху на меня. Пищит, визжит, изображает поросенка, и не перестает брыкаться. Откуда у нее такая сила?
— Хватит! Тшш, тшш, да что ж такое? Надь, пожалуйста, перестань. Это я, Максим, слышишь? Надя, Надя…
— Отпустите, отпустите, я вас прошу, — захлебывается слезами, дрожит, но попытки освободиться не прекращает. — Пожалуйста, я вас умоляю. Не надо! Не надо!
Я очень сильно напугал ее! Не хотел, даже в мыслях такого не было. Опять!!! Она ведь своему папе в ярких красочках расскажет, как я буйно пировал и зверствовал на ее практически бездыханном теле, изгалялся, мучил, а на самом деле, даже не приступил!
— Тшш, перестань, — говорю спокойно и как можно тише. — Это я, Морозов, Максим, Макс. Помнишь? Надя? Слышишь?
По-моему, до нее дошло:
— Максим? Морозов? То есть…
— Ну да, — пытаюсь развернуть ее к себе лицом, пока не получается.
Зато очень четко ощущаю, что в своем желании я, как будто даже не один, «нас» вроде «двое» страстно жаждущих заглянуть в ее глаза и маленькое тело. Чудеса!
— Отпустите меня, пожалуйста…
Что за
черт? Когда мы перешли с ней на «вы»? Этого не помню. Думаю, что она по-прежнему нуждается в подтверждении моей темной личности. Тогда, пожалуй, перечислю знакомых и родных людей:— Послушай, тшш, тшш. Я знаю, что твоего папу зовут Андрей, а маму — Галя, ваша фамилия — Прохоровы, и у тебя есть шустрый дядя, мой отец, Юра Шевцов, а жена его, моя мать…
— Марина, — начинает отвечать.
— В наличии родные брат Димка и сестра…
— Наташа, — шепчет.
— Ну? Вспомнила? Надь? Или дальше всю родословную перечислять?
Она расслабилась, а я больше не ощущаю ее намерения сбежать. Помогло? Выдыхаю. Но рано! Теперь Надя хочет встать с меня. Опирается всем телом, руками как-то странно машет, словно лапками, как божья коровка, неудачно приземлившаяся на спину, ощутимо бьется затылком о мой подбородок, кряхтит, стонет, квохчет, а главное, там внизу она устраивает мне настоящий танец с острой саблей. Твою мать! Давно по времени, сам уже не помню сколько, не вступал в интимные отношения с женщинами — увы, мне было не до того, восемнадцать месяцев был напряженно занят. Но вот сейчас, с этим маленьким упругим танцующим на мне женским телом, некстати всплывший недостаток о себе дает знать. А ведь я не думал… Сука! Она угомонится когда-нибудь? Я ж ее сейчас разложу и успокою… Ну что за дрянь!
— Ты не могла бы все это на мне сейчас не делать? Очень больно и неприятно, — сочиняю и выкручиваюсь, как могу. — Ты — хорошая увесистая корова, плюс извиваешься ужом. В самом деле, Надежда, слезь с меня! Дышать не могу — очень тяжело!
— Извини, пожалуйста. Хочу…
Аккуратно выталкиваю ее своей грудью, руками стараюсь ни к чему не прикасаться от греха подальше, затем осторожно перекатываю девчонку на собственные ноги. Она — молодец с индивидуальной соображалкой, тут же упирается руками в пол, затем присаживается и встает, и почему-то быстро отворачивается. Я приподнимаюсь на локтях, затем подтягиваю к себе колени и, подперев спиной лестничные перила, рассматриваю с неподдельным интересом возможное, но не состоявшееся, лобное место для этого кукленка. Почему-то только это глупое прозвище занимает мой воспаленный мозг.
— Надежда?
Она молчит. Стоит ко мне спиной, свесив голову на грудь. Молитвы, что ли, произносит? Или себя рассматривает? Изучает? Не насмотрелась еще? Не пойму…
— Наденька? — добавляю ласки — вдруг в нашем незадавшемся общении поможет.
— Мне нужно в ванную, — всхлипывая, произносит. — Где здесь свет, Максим? Почему ты в темноте сидишь? Как его включить?
— Я так привык, — хочу добавить «за маленький тюремный срок», но просто поднимаюсь и сильно хлопаю по пластиковой крышке выключателя, освещая для нее весь холл. — Надеюсь, ванную теперь найдешь?
Она как-то очень быстро перебирает ногами в правильную сторону и громко шмыгает носом, по-моему, даже хрюкает или икает. Опять я во всем этом беспределе виноват? Слышу, как заскакивает в нужное ей помещение и закрывается там, по всей видимости, на два полных оборота. Вот это да! Вот так меня боится? Да уж замечательное продолжение охренительного вечера!
Если честно, то чувствую себя сейчас последней мразью, до самых печенок паршиво, хотя вроде и не делал ничего такого, все, как обычно, но, когда мы с этой куклой встречаемся, все именно так и происходит! У нас с ней однозначная человеческая непереносимость? Я всем существом довожу ее до эпилептической трясучки и очевидной ненависти к моему присутствию, а потом, как правило, получаю отеческое вливание о том, что:
«Она же девочка, тем более, младшенькая, Максим, так нехорошо, слишком грубо».
Наших доблестных отцов сейчас тут нет — и, слава Богу, а значит…
Она там утопилась, что ли? Я под дверью цепным псом сижу уже битых полчаса — ни журчания воды, ни всхлипов, ни рева, ни шороха. Вообще, ни звука! Оттуда только гробовая тишина, но точно кто-то дышит!
— Надежда? У тебя там все нормально? Ты там жива? — ритмично перебираю пальцами по дверному полотну. — Я могу тебе чем-нибудь помочь?