Москва майская

— Пойдем, Серёжка? Дальше все нажрутся и начнут друг другу морды бить.

— Пойдем, стариканчик.

Серёжка встал. Решив уйти по-английски, они вышли в коридор, который выглядел уже как людная улица. Однако уйти им не удалось. Некто нервный крутанул несколько раз старой конструкции звонок, в момент, когда они уже добрались до двери. Эд открыл дверь.

На пороге стояли трое. Сашка Величанский и Дубовенко поддерживали юношу, с коего обильно стекала кровь. Кровь капала на старый, хорошего дерева, множество раз крашенный пол лестничной площадки. В окровавленном юноше харьковчанин опознал Швальпа.

Эд терялся порой в совершенно банальных ситуациях ежедневной жизни. В экстраординарных ситуациях он, напротив, не терял головы. Пренебрегши сильнейшим пинком своего желудка, означавшим «Вали отсюда немедленно!», он бросился в коммунальную ванную и выскочил оттуда с самым чистым полотенцем, какое нашлось. Разорвав полотенце надвое, он и Серёжка перетянули наскоро распоротые рваные предплечья юноши Швальпа. Таня Самойлова кричала, что у Сандуновских бань находится пункт скорой помощи. Серёжка Бродский и еще один здоровяк были направлены сводить Швальпа вниз, в обратном направлении. Провожая кортеж, Величанский, Таня и харьковчанин обнаружили, что все ступени лестницы, все марши ее залиты кровью юноши Швальпа. Соседи, пробужденные к активности шумами, поочередно на всех этажах открывали двери, просовывали в щели головы, дабы, ужаснувшись крови, захлопнуть их тотчас же.

— Кто-нибудь обязательно вызовет милицию! — сказала Таня.

— Правду говорит женщина. Запахло мусорами, — поддержал Таню Пахомов, явившийся только что, уже очень навеселе, с другого, немладенческого дня рождения. — Лучше бы вымыть пол.

Желудок пнул его больно, без снисхождения. Эд игнорировал последнее предупреждение, взял ведро и тряпку из рук Тани и, спустившись на второй этаж, стал мыть ступени, взбираясь вверх. Величанскому досталась территория от подъезда до второго этажа. Остальной же народ, ничуть не сокрушаясь о судьбе оставленного в прикрытии взвода, споро убегал от опасности. И пьяные и трезвые гости стекли по лестнице, кто коснувшись плеча Эда — «Пока, старичок!», кто молча. Среди прочих тяжело протопали вниз Губанов с адъютантом.

— От работы кони дохнут! — пропел Лёнька насмешливо. — Работайте, парни, работайте, труд облагораживает!

Рыжов поскользнулся на мокрой ступени.

— Еб твою мать!

12

Тихие Величанский, Пахомов и харьковчанин вышли последними, подождав, пока Таня закроет дверь на ключ. Величанский держал на руках юбиляра. Ожидая Таню и спускаясь не спеша по лестнице, выяснили окончательно, сравнив свидетельства, что же случилось со Швальпом. Он выбрел во двор, ища прохлады или приключений. Во дворе он обнаружил бульдозер: домоуправление производило какие-то работы во все дни, кроме воскресенья. Швальп решил продолжить работы в выходной день и попытался завести бульдозер. Пьяный и технически малограмотный, открыть дверь в кабину он не сумел. Возможно, озлившись на бульдозер, обидевшись, Швальп врезал со всей пьяной силой руками в стекла кабины…

Обменяться возмущенными мнениями по поводу вопиюще глупого поведения Швальпа (фразами вроде «Не умеешь пить — не пей!», «Вот мудак какой!») они, однако, не успели. Поскольку у выхода из подъезда их дожидались целых четыре милиционера.

— Вас-то мы и дожидаемся, граждане. Пройдемте с нами! — весело сказал старший. — Там еще кто-нибудь остался?

— Нет, — хладнокровно ответила Таня. — Я заперла дверь. Вот ключи.

Ребенок, арестованный в день первого юбилея, весело скалился из пеленок. Впереди его ожидало, кто знает, может быть, славное криминальное будущее. Не каждому дано быть арестованным в свой триста шестьдесят пятый день существования.

В момент, когда они подошли к пункту скорой помощи (на пороге пункта можно было увидеть замедленно втягивающийся в двери зад смогиста Кублановского, его втискивал внутрь крупный мусор), подъехал и стал неуклюже, без грации разворачиваться милицейский фургон. Так как переулок в этом месте был вопиюще узок и в нем уже был пришвартован, колеса на тротуаре, один милицейский воронок (арестовали, как потом выяснилось, всех без исключения, и Губанова с Рыжовым), то свободы маневра у мусора за рулем было мало. Сопровождающие последнюю группу арестованных коллеги его опрометчиво пересекли переулок перед фургоном, и с ними пересекла переулок Таня Самойлова с дитятей. Не слишком серьезно отнесшись к своим арестованным, двое из них устремились к двери в пункт, один держал вежливо, но настойчиво Таню под локоть, а последний стал добровольно ориентировать шофера в переулке. «Еще! Так… Влево, влево, больше влево забирай!» — командовал он высунувшемуся из окна фургона водителю. Сдавая назад и влево, шофер заслонил тушей фургона троих юношей от пункта скорой помощи и милиционеров. На мгновение арестованные остались одни.

— Мне нельзя попадать в милицию, — сказал Эд Величанскому. — У меня нет прописки!

— Бежим, парни! — шепнул Пахомов, и они сорвались с места. Узкий ремень асфальта быстро замелькал под ногами.

— Стой! Держи! А-аа! У-уу! Гу-гу! — Эти и подобные вскрики раздались за спинами поэтов, несущихся по неумно подымающемуся вверх переулку. Впрочем, если им, принявшим немало алкоголя, было тяжело бежать в гору, то их преследователи, по-видимому, были не в лучшем состоянии: они тяжело лупили по асфальту сапогами и милицейскими ботинками и даже хрипели сзади.

Ребята куда-то исчезли, и, свернув несколько раз, Эд бежал теперь один по совсем сонному какому-то переулку, мимо временного забора из досок. Дыша со свистом. О ужас! Впереди тротуар обрывался, и дорогу перекрывал старый дом о двух этажах. Тупик! Он побежал обратно вдоль временного забора, сознавая, что бежит прямо на преследователей, им в лапы…

— Эд, давай сюда! — раздался сдавленный шепот откуда-то снизу и сбоку. Он продвинулся к голосу, вошел в дыру в заборе и там в сети траншей, вырытых строителями, обнаружил под собой голову Величанского.

— Прыгай скорее!

Он прыгнул и побежал вслед за Сашкой, пригибаясь, в глубину строительных кишок. Они заползли глубоко под какие-то совсем мокрые доски и замерли там.

Топот приближался. Некто затоптался у забора.

— Они должны быть где-то здесь. Больше им некуда деться. Я видел, как они свернули в этот переулок.

— Хуй ты их тут найдешь без фонаря, — сказал другой голос.

— Я все же посмотрю… — Тяжелые приблизились по мосткам шаги. Сашка чуть пошевелился рядом с Эдом, видимо, волнуясь.

— Ты там осторожнее, — посоветовал голос. — Никогда не знаешь с этими психами-интеллигентами. Врежет по голове кирпичом…

— Я ему врежу, еби его мать, — сказал первый. Мостки заколебались совсем близко к ним, и на голову Эду просыпался песок, или цемент, или еще бог знает какая строительная дрянь. Стало слышно, как наверху, над ними, шумно дышит милиционер, очевидно, оглядываясь в темноте. — Ушли, пидары! — выругался он и пошел, колыхая мостки, к забору.

— Кажется, прорвались, — прошептал Сашка, и Эду стало слышно Сашкино дыхание. Вдруг возникли запахи и едко откуда-то понесло негашеной известью. — Полезли, Эд, — сказал Сашка. — Может, на метро еще успеем.

С предосторожностями они вылезли из траншеи и выбрались из тупика. Вышли на Трубную площадь. На Трубной было темно и колыхались шумно с трех сторон деревья сразу трех бульваров: Цветного, Петровского и Сретенского.

— Пока, Эд! — сказал Сашка. — Надеюсь, Аркадий убежал тоже…

Уже через несколько дней выяснилось, что Пахомов, да, убежал, но, увы, ненадолго. Он убежал от «сандуновских» мусоров, чтобы попасть в лапы к другим. Общительный, знающий, как подойти к простому народу, Аркашка умудрился еще выпить, пристроившись к компании ночных алкоголиков на Сретенском бульваре, и отправился уже очень пьяный в проезд Художественного театра — небольшую артерию — рукав (манжет впадает в улицу Горького, а плечевая часть вживлена в московское мясо сочленяющихся трех улиц). По воскресеньям проезд Художественного театра заполняет толпа так называемых книголюбов, проще говоря, черный рынок книг раскидывает там свои незримые шатры и извлекает из-под шинелей Гоголя всякие редкие литературные пакости. (Автор надеется, что и его произведения добираются каким-либо образом до асфальтового рукава, пересекши многие государственные границы. И, может быть, они оказываются в земле отцов не из последних удальцов. То есть автор надеется, что они соперничают в ценах с произведениями бородатого, тяжелозадого моралиста, проживающего в лесисто-гористом американском штате, или даже, что еще приятнее, с редко издаваемыми произведениями мертвецов.)